Чужестранец

Возмущению Мотылька не было предела. Разумеется, ему, мёртвому, квартира была без надобности. Но когда в один прекрасный день он увидел незнакомца, пьющего чай на его, Мотылька, кухне... Стукнула форточка. Незнакомец обернулся, но Мотылька уже и след простыл. Впрочем, нужды прятаться не было: никто из живых его не видел. Но не так-то просто отучиться от привычки убегать со всех ног от чужих взглядов: чтобы ничего не спрашивали, не любопытствовали, не совали носы в чужие — то есть его личные — дела. Повезло, что теперь-то, в призрачном обличье, он остаётся невидим для всех глаз. Повезло — но лишь отчасти. Потому что иногда хочется простого человеческого тепла, чьих-то слов, адресованных прямо тебе, лицом к лицу. Он мог бы составить компанию в каком угодно занятии, будь то дальняя поездка или простое распитие чая на кухне. Вот только — увы... За целый месяц Мотылёк свыкся с этой печальной мыслью. И с собственной участью тоже свыкся. В конце концов, есть в положении между жизнью и смертью и приятные моменты; например, умение летать. Честно говоря, из-за этого он и стал призраком: смастерил крылья да и сиганул с обрыва. Умирать, конечно, не планировал, но так уж получилось. А всё получается, как известно, только к лучшему, это не единожды доказанный факт. Правда, позже оказалось, что он слишком привязан к своей — пусть и не в полной мере — квартире. И эта связь попросту не может разорваться и отпустить в свободный полёт по всему миру. Держит тугим канатом в пределах двух-трёх километров от города, а дальше — никак, точно стена на пути. Вот тебе и посмертная неволя за всё хорошее, совершённое в жизни. И Мотыльку ничего не осталось, кроме как наблюдать за новым хозяином его жилья. Это был высокий худой человек, смахивающий на знатного лорда: бледный, с острыми скулами, пронзительно чёрными волосами и равнодушным взглядом серых глаз. Одевался он во всё невзрачное, неприметное, за исключением ярко-красного шарфа. Поэтому на улицах — Мотылёк слышал — его нередко так и окликали: «Красный шарф!» Незнакомец на это лишь морщился и сворачивал в первый попавшийся переулок. А Мотылёк, часто взмахивая деревянными крыльями, летел следом — не то из любопытства, не то из желания напакостить. Мысль «Да как он смел?!» никак не хотела покидать голову. Хотя незнакомец, разумеется, и знать не знал, чью квартиру занимает. Такой вроде бы серьёзный и последовательный человек, он бродил по улицам без особой цели, порой резко разворачиваясь и шагая в обратном направлении, туда, откуда только что пришёл. Мотылёк едва успевал отлететь в сторону. Ему казалось, что незнакомец замечает его краем глаза: вздрагивает и мотает головой, пытаясь отвязаться от назойливого видения. Пожалуй, дело было во сне, который Мотылёк насылал каждую ночь. Это был ещё один приятный момент посмертного существования: общаться напрямую он не мог, но без проблем являлся во снах, которые сам же и создавал. И это давало шанс наконец-то поговорить с незнакомцем: Мотылёк чуял в нём родственную душу. Нет, конечно, это чувство пришло далеко не сразу. Поначалу Мотылёк считал незнакомца ровно таким же, как другие люди, — и буквально закипал от ненависти и бессилия. Чужой человек ходит по его квартире, трогает его вещи, а он даже не может ничего с этим поделать! С некоторым вызовом он ждал, что незнакомец сунет свой длинный — то есть не такой уж и длинный, всего лишь чуть заострённый — нос в его записки и чертежи. Ничего секретного там не было — но сама мысль о такой наглости заставляла стучать кулаком по подоконнику и ругаться сквозь зубы; а незнакомец в квартире вздрагивал и нервно бегал глазами туда-сюда, стискивая газету, будто бы этот стук и ругань звучали в мире живых. Как ни странно, в бумаги он не полез; только подмёл комнату и сложил в угол инструменты и детали. И Мотылёк ощутил... да, пожалуй, это можно было назвать уважением: надо же, не такой уж наглый и любопытный. А вслед за уважением вскоре пришло чувство, будто у них с незнакомцем куда больше общего, чем кажется. Узнать это было просто: взять и поговорить. Во сне, конечно: как же наяву-то человеку вести беседу с призраком? Вот и приходилось насылать сновидения. Для незнакомца Мотылёк выбрал одну из фантазий своего далёкого детства — бескрайнее поле синих трав прямо за порогом дома. Мягкий лунный свет преломлялся в густой росе и рассыпался тысячью искр. На кучерявых облаках гордо сидели вороны, щурились и подмигивали глазами-бусинами. Незнакомец медленно, недоверчиво шагал сквозь траву, оглядывался. Мотылёк прятался за раскидистым деревом с бледно-фиолетовой кроной и ждал, пока он приблизится. Но разговора не получалось. Стоило Мотыльку выйти из-за широкого ствола, как незнакомец отшатывался и сон таял. Приходилось дожидаться следующей ночи: в эту он не желал больше засыпать. Отправлялся бродить по залитым рассветом улицам. И лицо у него было такое потерянное, будто пришли неизвестные и украли смысл жизни, не меньше. В такие моменты у Мотылька просыпалась совесть. «Ведь из-за моих снов выматывается, — корил он себя. — И зачем мне так нужен этот разговор? Может, эта близость-родственность обманчива». Но с наступлением темноты желание поговорить сдавливало голову тисками, и Мотылёк замирал в изголовье дивана, опустив руки на прохладный лоб незнакомца. И каждый раз ему мерещилось, что под этим неощутимым прикосновением тот вздрагивает, точно его касается кто-то живой. Сон повторялся вновь и вновь. Синие травы, лунный свет в каплях росы, молчаливые вороны. Мотылёк прятался за стволом как можно дольше, позволяя незнакомцу подойти вплотную, и хватал его за холодную руку — не уйдёшь, не позволю!.. Но пропадал голос. И все слова, скопившиеся за месяц призрачного существования, так и оставались невысказанными. Незнакомец ухитрялся выкрутиться и оборвать сон. Мотылёк впадал в отчаяние, трепетал деревянными крыльями, бессильно вцепившись в собственные волосы. Ну как, как ему устроить разговор?! За что такая мука?! Оставалось лишь встретиться в реальном мире — ну или попробовать это сделать. Мотылёк прекрасно понимал: это последнее, что можно предпринять. Не выйдет — значит, не судьба. *** Чужестранец просыпается на рассвете и долго глядит на неровную, осыпающуюся с потолка побелку. Обещанного эффекта чай не дал: сон всё равно приснился. Но в этот раз немного другой. Некто, прячущийся за деревом, не стал выжидать, как делал обычно. Стремительно выпрыгнул, протянул руки, точно пытаясь вцепиться, не дать уйти, и крикнул: «Я пришлю весть!» В мгновение ока сон подёрнулся дымкой, расплылся, и реальность приняла в свои объятия. Чужестранец смотрит на встающее солнце. Сколько ещё дней он сможет так ужасно недосыпать, прежде чем свалится с ног — в буквальном смысле? А точнее — сколько ещё дней будет повторяться изматывающий сон? Кто ты, заведующий сновидениями? Есть ли у тебя совесть?