No apologies and no regrets

Глава 10 Он сжимает губы, коротко отводя взгляд в сторону. Словно я сказал что-то действительно болезненное. Глупости. Все так, как должно быть. Мы оба должны это понимать. Его чуть потемневшие глаза сейчас похожи на штормовое небо. За то, что он выглядит так, словно я незаслуженно ударил его в спину, хочется врезать крепко стиснутым кулаком. — Я не уйду, – говорит он, спустя несколько молчаливых секунд. С досадой опускаю руку: — Хорошо, уйду я, – и иду было к двери, как Узумаки перехватывает меня за левое запястье. — Саске. Постой... – он не смотрит в глаза, но сжимает пальцы крепче, когда я безотчетно пытаюсь отобрать руку. – Подожди, – повторяет он тише. Я нехотя останавливаюсь, пытаясь не обращать внимания на пальцы, что ощутимо осторожно соскальзывают по коже выше на локоть. — Скажи, почему ты никогда не слушаешь меня? Опять. Я молча отворачиваю подбородок. — Ответишь мне? – он заглядывает в мои глаза, и я зло вскидываю взгляд в ответ: — Только после того, как ты ответишь, почему постоянно лезешь в мою голову. Он склоняет голову набок: — Интересоваться человеком, к которому тебя влечет, – вполне объяснимое явление, разве нет? Я не нахожу, что ответить, а он продолжает, отчасти торопливо, словно боится, что не успеет договорить, что я заткну его: — Разве тебе не знакомо это чувство? – его губы тянутся к уху, и я не удерживаю волну колких мурашек по коже от теплого шепота, – за любую информацию ты словно готов порушить все известные тебе мосты. Рывком отшатываюсь от него в сторону, сдвигая брови: — Прекрати. Твои шуточки мне уже поперек горла! И сам ты тоже! Он упрямо обратно обхватывает меня за локоть и склоняется, прижимаясь губами к уголку моих губ. — Я хочу, чтобы ты впустил меня, – тихо говорит он, и в голосе слышится словно мучительная тоска. – Это больно, когда все, что я говорю, при любом удобном случае ты переворачиваешь с ног на голову. Понимаешь? Сердце обрывает мерный ритм толчков, и я упираюсь ладонью в его плечо: — Незачем мне это говорить. Ты ведешь себя так, словно между нами что-то есть. Я парень. Это смешно, Узумаки. Оправдываешься передо мной как перед своей девчонкой. Почему я говорю слишком много? — А может я и хочу, чтобы ты был моей девчонкой, – он вдруг усмехается, отстраняясь. Я сжимаю губы и все-таки заезжаю кулаком в его лицо. — Если хочешь трахнуть меня так и скажи. Довольно уже всей этой сопливой драматики! Он не уворачивается, наоборот подается удару навстречу. — Я хочу тебя трахнуть, – говорит он после, и я на секунду застываю, глядя в самый центр его черных зрачков. Мы стоим так близко друг к другу, что в отражении его глаз я вижу свое бледное и злое лицо. Я коротко смеюсь, отходя на несколько шагов назад: — Можно подумать, у тебя были парни. — Нет, не было, – сдержанно отзывается он. – Ты будешь первым. — Вот так вот просто? – я натянуто-насмешливо выгибаю бровь. – И ты думаешь, я тебе позволю? Что творится в его голове? О чем он думает, когда сейчас говорит мне подобное? Очередная фраза, рассчитанная на «переворот всего с ног на голову» с моей стороны? Или фраза «я хочу трахнуть тебя» у него нечто сродни «я хочу поговорить»? Какая чушь порой лезет в голову. И хоть бы помогала понять его действия. Почему, почему каждый раз, когда он говорит нечто похожее, он захлопывается, как дверь. Как ни дергай ручку, откроется только когда захочет. И не факт что скоро. И не факт что так, как хочешь. — Я подумал, что сказать это прямо будет лучше, чем приглашать тебя «на ужин», — он коротко хмыкает, опуская взгляд. — Хорошо, – я киваю. — Ты хочешь прямо сейчас? Здесь? Он рывком хватается за мое плечо: — Перестань. Я сбрасываю его руку и с досадой кривлю край рта: — Извини, услуги «девчонки» не предоставляю. Я буквально вижу, как его терпение дает трещину. И чем шире трещины, тем сильнее хочется довести его до белого каления, до ядовитого удовлетворения в собственных жилах от проявления его бессилия. Чтобы от бешенства он разнес тут все. Откуда эта извращенная жестокость?... — Ты специально это все говоришь? Специально не слушаешь меня? — Я слушаю. — Но не слышишь! – он упирается ладонью в мою грудь, с силой впечатывая в стену лопатками и затылком. Резкий сдавленный вздох отдается где-то в горле и висках. Он подходит вплотную, почти прижимаясь всем телом: — Я скажу это один раз, Учиха, – пальцы сминают ткань моей рубашки, и я безотчетно вжимаюсь спиной в стену сильнее. – Запомни это и не смей переворачивать слова верх ногами. Я, было, насмешливо хмыкаю, и он обрывает: — Я знаю, что меня влечет к тебе. Я знаю, что тебя ко мне тоже. Я вижу это так же ясно, как то, что ты не хочешь этого признавать, – его губы практически касаются моих. – Тебе никогда не будет равных, Саске, – голос опускается до шепота, когда ладонь съезжает по груди на сердце. – Для меня – никогда, – и он коротко прижимается губами к губам, не опуская ресниц, так и глядя в самый центр моих зрачков. Несколько секунд я смотрю распахнутыми глазами в его и моргаю только тогда, когда Узумаки отстраняется. Он молча обходит кабинет, собирая по полу упавшие карандаши, выпавшие из сумки тетради на толстых пружинах, саму сумку. Я как-то отстраненно провожаю его движения глазами, словно я призрак в этом кабинете и наблюдаю со стороны. В ушах стоит звон от оглушительных слов. Замечаю, что у него перебинтованно запястье, он выглядит немного усталым и одновременно слишком... решительным? — Держи, – он протягивает сумку, в которую почти только что убирал мои тетради. Аккуратно беру левой рукой, привычно крепко сжимая пальцами, а Узумаки склоняет голову набок: — Я знаю, что она сломана. И выдохнув одними губами, я расслабляю ладонь. — Темари сказала, ты в последнее время не появляешься здесь, – говорю и запоздало прикусываю язык. Это не мое дело, где он пропадает. В его лице что-то меняется: — Да, я... ко мне приезжал друг. — Вот как, – я киваю и отхожу к начатому эскизу. Узумаки кивает, коротко провожая меня глазами: — Он уже уехал. Я хмыкаю в ответ, отворачивая мольберт к окну: — Ты не обязан отчитываться передо мной. — Я знаю, – обрывает он и убирает руки за спину. Не знаю как вести себя с ним. Пусть он и сказал это, но... черт возьми, как с ним разговаривать? О чем с ним разговаривать? Годы в школе это, конечно, достаточное количество времени, чтобы узнать друг друга, но у меня язык не поворачивается сказать, что мы общались на уровне. Это скорее напоминало войну взглядами и домысливаниями. Ничего реального или настоящего не было. До тех пор пока не стукнул выпускной год. — О чем ты думаешь? – склонив голову набок, он с любопытством смотрит в мое лицо, и я вздрагиваю от голоса: — А? Узумаки едва заметно улыбается одними уголками губ: — Я спросил, о чем ты думаешь? – он подходит практически вплотную и тыкает указательным пальцем в мой лоб: — Морщинки будут. Выражение твоего лица словно говорит о том, что ты решаешь глобальную проблему. Я вскидываю ресницы от прикосновения. Итачи в детстве любил так делать. Оссобенно когда времени на меня у него не было... Изламываю брови и отстраняюсь: — Ни о чем особенном. — Хорошо, – он послушно убирает руку обратно за спину и беззвучно вздыхает чему-то. – У тебя сегодня еще есть пары? Я пожимаю плечами: — Четвертая и пятая. Так, по-мелочи. — Тебя... Я заставляю его замолкнуть, уткнувшись мрачным взглядом: — Узумаки, я не твоя девчонка и не девчонка вообще. Он коротко смеется: — Парни тоже иногда друг друга провожают. Нервно дергаю плечом и поджимаю губы: — Избавь меня от своих привычек. Я лучше дойду в гордом одиночестве. Его глаза словно светлеют, и он смеется громче: — Точно, и позади тебя будет ореол восхваления великому Учихе Саске. Фыркаю и отхожу к двери: — Достаточно будет и ковровой дорожки. Увидимся, Узумаки, – я бросаю на него взгляд и открываю дверь. До самой ночи у меня не будет выходить из головы, что на его лице была тень надежды... Я закрываю за собой входную дверь, рассеянно стаскивая носками обувь и вешая ветровку на крючок. — Саске? – голос Итачи из гостиной. — Ну кто же еще, – бормочу под нос, осторожно ставя сумку на пол возле платяного шкафа. – Мы же здесь только вдвоем и никого более. Он выходит в коридор и приваливается плечом к косяку: — Я мог тебя забрать. — Я и сам смог доехать, – привычно парирую и поднимаю взгляд. Итачи вдруг протягивает ладонь и мягко отводит с моей щеки прядь длинной челки: — Ты бледен. И выглядишь измученно. Выдыхаю носом и отстраняюсь лицом от пальцев: — Пять пар же. Он соскальзывает подушечками по коже и настойчиво берет за подбородок, хмурясь: — Как рука? Теплые... — Нормально, – отзываюсь и скашиваю взгляд на запястье брата, молча прося отпустить. Итачи кивает, но руки не опускает. Только тянет к себе ближе. Узумаки всегда тянется сам. А брат всегда тянет к себе. Неожиданная мысль заставляет закусить изнутри губу. — Нормально? – тихо повторяет Итачи, и я натянуто киваю в ответ: — Не бери в голову. Он, наконец, убирает пальцы, пропуская меня: — Ты же знаешь, что я не могу не брать в голову. Хмыкаю, идя к ванной: — У тебя и своих проблем хватает. А со мной все будет в порядке. Я уже хватаюсь за дверную ручку, как он перехватывает меня за локоть: — Саске. Молча вскидываю взгляд через плечо. Я всегда стараюсь не вглядываться в его лицо. Стараюсь не замечать и не видеть эмоций, которые он иногда так четко показывает. И эта натянутая забота, кроющая что-то мучительно-болезненное на дне его черных зрачков, заставляет сердце больно сжиматься. Я знаю... Я и так это знаю. — Я звонил тебе, – Итачи мягко кладет ладонь на плечо, – ты был занят? Растерянно киваю: — Да, перерывов же нет, а между парами обычно так шумно, что звонка не услышать. — Ясно, – и он отпускает. — Зачем ты звонил? – я поворачиваюсь лицом и заглядываю в его глаза. Которые Итачи почти сразу отводит: — Хотел узнать как ты. — Брось, – я тихо смеюсь, – я не пятиклашка. Я и раньше ломал руки! — Раньше был отец, который мог проконтролировать это, и мать, которая могла тебя подлатать, – обрывает он, и я сжимаю губы: — А ты как будто не можешь этого сделать? — Мог бы, – тихо говорит Итачи, – только ты не позволишь мне тобой заниматься. — Ну да. А пробовать тебя никто и никогда не учил, – усмехаюсь и открываю дверь ванны. — Саске! — Что? – не поворачиваясь, включаю теплую воду и мою левую руку. Он уже вдыхает, собираясь что-то сказать: — ...Ужинать будешь? – спрашивает он, передумав. Я киваю: — Минут через тридцать, разберу сумку. -Хорошо, – говорит он и уходит на кухню. Некоторое время я смотрю в раковину, упершись ладонью в белоснежный край. Итачи в последнее время слишком много думает. И эти наслаивающиеся тонны мыслей словно передаются мне по воздуху. От его напряжения, натянутости. Почему каждый раз, когда разговор заходит о моем здоровье, он так натянут? Он не хочет помогать мне? Его раздражает, что я слаб? Достало, что я как трясущаяся травинка – дунь и полетит? Нет, не думаю, что причина в этом. Он достаточно терпелив, его выдержке любой может позавидовать. Да и потом, чувство вины не даст ему взбеситься из-за какого-то чп. Чувство вины, с которым он живет черт знает сколько времени. Выдыхаю ртом и смотрю на свое отражение. Терпение ведь ни у кого не железное. Всему же есть предел... да, Итачи? Признаться, когда брат привез меня в институт утром, я думал, что по возвращению домой меня будет ждать разбор полетов, сотни вопросов, почему я такой идиот и почему я вечно молчу, говоря языком Гаары. Перед бурей всегда затишье. В данному случае под графу «Затишье» как раз и попадает мягкое и спокойное поведение Итачи. Когда отец ему запретил заниматься танцами, Итачи посмеялся и сказал: «Хорошо, отец, как скажешь». На следующий же день он забрал документы из его института. Тот был в ярости. Его можно было понять. Старший сын был вполне способен перенять все дела семьи, но выбрал другое. Младший же сын слишком слаб, чтобы взвалить на себя «полувековое дело». Когда Итачи еще был помладше, отец любил говорить: «Итачи, ты должен закончить мой институт, жениться и стать моим преемником». Брат всегда отвечал: «Да, отец. Хорошо». Мой. Моим. Мое. Для меня. Итачи был для него как кукла. У отца было много людей, и для каждого он назначал свои роли, как для шахматных фигур. Пешек. Брат был для него как самая важная, стратегически важная кукла. Которую он в любом случае должен был поставить на свою доску в клетку. Я в то время совсем мелким был. И иногда по вечерам слышал, как отец повышал на брата голос. Примерно уже тогда все катилось под откос. Я откладываю баночку эвкалипта и, выдохнув, смотрю за окно. За которым чернильная темень уже давно поглотила собой воздух. Можно бесконечно вспоминать отца и его заскоки с властью. Как-то раз он вобще сказал, что хочет, чтобы Итачи учился за границей. В еще одном его институте. Мама расплакалась... Все партнеры отца, приходя к нам домой, бросали на меня косые взгляды и как бы к слову спрашивали, почему младший сын не хочет заниматься твоим делом? Ведь он показывает превосходные результаты в учебе, Фугаку. Он видел во мне какой-то... недоросток. Все свои надежды, желания и амбиции он возлагал на Итачи, с его самого рождения, как говорила мама. Однажды отец сказал, что Итачи не видит верный путь из-за меня. Что я тяну его на дно, сбиваю с толку... «Как какой-то дурманный яд, ты застилаешь ему глаза». Я сжимаю губы и отвожу взгляд от окна. Звук открывающейся двери заставлять едва ли не вздрогнуть. Повернув голову, я моргаю на вошедшего брата: — Итачи? Он подходит ближе и протягивает телефон: — Собаку. Я снова моргаю и расстерянно принимаю трубку: — Спасибо. С каких пор он стал звонить на домашний? Итачи кивает и, коротко проведя ладонью по моей макушке, уходит, закрыв за собой дверь. — Да, алло, – торопливо говорю в трубку. Будь правая рука в порядке, я бы... я бы провел пальцами по волосам, которых он только что касался... — Саске, где тебя носит? – недовольно начинает Гаара без вступлений. Я хмурюсь и подбираю одно колено под себя: — Где меня носит? Я весь вечер дома, о чем ты? И вобще, с каких пор ты теперь звонишь на домашний? – озвучиваю, наконец, назойливую мысль. — Я звонил тебе на сотовый, но ты не берешь трубку, – поясняет он и выдыхает, – ты же звук не отключаешь. Тяну сумку у стола на столешницу: — Я просто убрал его. Наверное, не услышал звонка, – расстегиваю молнию и заглядываю внутрь. – Хм... — Ну что там? Я вскидываю брови и, прижимая трубку к плечу, проверяю внутренние карманы ладонью: — Его нет. — Кого нет? Сумки? — Телефона, болван, – я фырчу, – он — мужского рода. — Ты посеял телефон? — Собаку не язви, я не пятиклашка, – мрачно отзываюсь и еще раз проверяю сумку. Тот смеется: — Ну подумаешь, ты посеял мобильник. Хоть ты и слишком молод для склероза, но со всеми это случается, поверь. — Чего ты какой довольный-то? — поджимаю губы. – Радуешься моему горю? — Нет, вернулся со свидания, – в голосе еще больше самодовольных интонаций. -То есть ты звонил мне только для того, чтобы отчитаться о пройденом свидании? – насмешливо фыркаю. — Разумеется, не только для этого! – возмущенно обрывает Гаара. – Спросить как у тебя дела, все ли в порядке и... — Да-да, мамочка, у меня все прекрасно, я цвету сиренью и пахну вишней, – меланхолично отзываюсь и беру телефон в руку, – все? — Ладно, что ты делаешь на следующей неделе? Я откидываюсь спиной в кресло и соскальзываю глазами по открытой тетради: — Как обычно. Кисти — дом. Кисти — дом. Тот хмыкает: — Не хорони себя раньше времени. Оставь окно для личной жизни, для друзей и себя! — У меня и так есть все нужные мне окна, – ворчливо откликаюсь. — И для личной жизни тоже окна есть? – интересуется он, и я запинаюсь. — Если это все, – отвечаю после короткой заминки, – увидимся завтра. — Да нет же, погоди! – Гаара вздыхает. – Иногда ты как капризный как ребенок. Если ты все же свободен, то я приглашаю тебя. Я вскидываю брови и скашиваю глаза на трубку: — Приглашаешь? Куда? — Пока что точно сказать не могу, поэтому скажу на следующей неделе. — Зачем ты тогда это сказал? – мрачно спрашиваю. — Затем, чтобы ты не строил планов, – мрачно объясняет он, копируя мои интонации — Ладно. На какой день? — В радиусе пятницы-четверга, – в его голосе слышится довольство. Видно, свидание с Хинатой и вправду прошло прекрасно. — Хорошо, как скажешь, – пожимаю плечами. – Давай только без оторвы на голове. — Не ворчи, тебе нет даже тридцати, – смеется Собаку и отключается. Я откладываю трубку на край стола, задумчиво смотря на выпотрошенную сумку. Куда же он делся? — Итачи! – поднимаюсь из-за стола и выхожу из комнаты. — Саске? – и сталкиваюсь с братом грудь в грудь. Коротко зажмуриваю ресницы, рефлекторно хватаясь за его плечо: — Ай, черт. — Почему ты всегда так выскакиваешь из комнат? – бормочет Итачи и придерживает меня за лопатки. — Почему ты всегда так внезапно-быстро появляешься? – хмуро спрашиваю в ответ и поднимаю взгляд. — Я просто шел мимо твоих дверей. Ты звал? – и ведет себя как ни в чем не бывало. — Угу, – я убираю руку с плеча брата и чуть отстраняюсь. — Ты мой телефон не видел? Он моргает: — Ты же разбил его. — Да не тот, – я с досадой сжимаю губы, вспоминая Сасори. – Тот, что я брал на время. Мой из ремонта не вернули еще. — А. Нет, не видел. Посеял? – он коротко усмехается. — Да причем тут посеял, не посеял? – возмущенно отзываюсь. – Что ты, что Гаара. Что у вас у обоих за одинаковые фразы? — Да, да. Собаку звонил по поводу...? – он вопросительно изгибает бровь. Я отмахиваюсь: — Мелочи. Хочет что-то устроить на следующей неделе, и... – спохватываюсь и ухожу обратно в комнату. – Сейчас, телефон принесу. — Постой, – он останавливает, спуская ладонь с лопаток на пояс, и притягивает к себе. — Итачи? – я моргаю, поднимая взгляд и покорно подчиняясь. Его лицо слишком быстро склоняется, приближается. Зрачки в зрачки, сердце торопливо пропускает удар у самого горла. — Подожди... – я упираюсь в его грудь, отодвигая от себя. – Что ты делаешь? Итачи коротко улыбается и наталкивает лопатками на стену возле открытой двери: — Ничего такого. Не бойся. Я резко вдыхаю, сглатывая и сильнее упираясь пальцами: — Мне незачем бояться тебя. Я и так знаю, что ты не идешь на глупости, – тихо, едва слышно, почти одними губами. Он прижимается ближе, сжимая рот: — Глупости? — Да. Глупости, – я киваю, не сводя взгляда — Я просто хочу обнять тебя, – тихо возражает он, и я вздрагиваю. Он не часто говорит о своих желаниях. Тем более о таких. Итачи всегда сразу делал то, чего он хочет, не озвучивая. Озвучить – значит спросить разрешения на поступок. А он никогда ни у кого не спрашивал разрешения. Спросить разрешения – значит быть неуверенным. А он всегда уверен в себе. — Не спрашивай только зачем, – брат вдруг тихо смеется, утыкаясь носом в плечо. – Я не найду, что ответить тебе. — Хорошо. Только правую руку не задень, – опускаю взгляд, расслабляясь. Он прижимается вплотную, медленно обхватывая за талию одной рукой. Вторая раскрытая ладонь соскальзывает по моей щеке, сводя подушечками пальцев по коже. Теплые... — Итачи, у тебя что-то случилось на работе? – все-таки спрашиваю, не успев закусить губу. Брат отрицательно и коротко поворачивает подбородок: — Все как обычно. Я останавливаю взгляд на противоположной стене и расслабляю пальцы, упирающиеся в плечо Итачи. Мне бы очень хотелось не чувствовать напряжения между нами. Чтобы все было как раньше. Без извинений. И без сожалений. На следующий день, рано утром, мне в голову пришла абсолютно дикая и неожиданная мысль. Что возможно телефон не потерялся, а ему помогли потеряться. Перемалывая в голове всевозможные варианты решения головоломки, я на ходу завтракал и одевался. Итачи ни слова не сказал о вчерашнем вечере. Он только пожелал удачного дня, не отрываясь от ноутбука. Со вздохом выйдя из кухни я решил, что лимит моего терпения на его скачкообразные перепады настроений и желаний в конце концов исчерпается. -Узумаки, – увидев во дворе института знакомую спину, окликаю сразу и без раздумий. Он оборачивает голову и вскидывает брови: — Саске? Я коротко киваю и подхожу. Он вдруг улыбается и подступает навстречу, почти вплотную: — Не часто увидишь твое лицо с самого утра. Видимо день будет чертовски удачным. Я запинаюсь и отхожу на полшага назад: — Мне с тобой поговорить надо. Мимо нас проходят кучки студентов, любопытно оглядываясь. — Хорошо, – Узумаки кивает и склоняет голову набок. – О чем? – и он подходит обратно. Абсолютно безотчетно хмурюсь и упираюсь двумя пальцами в его грудь, отодвигая от себя: — Не здесь. Он улыбается шире и будто нарочно покорно подчиняется, отходя. — Сейчас? Я киваю и убираю руку: — Да. Узумаки хмыкает: — Что за спешность, неужели ты согласен стать моим? — Я… что? – моргнув, я вскидываю на него взгляд. А он в свою очередь отводит его в сторону и полуторопливо отзывается: — Пойдем, на боковом дворе нам не будут мешать. Тихо смеюсь и иду следом за Узумаки. Видимо не у меня одного свои черти в голове? — Только не долго, – я сжимаю губы, сворачивая за угол здания. – Я не особо хочу опоздать на пару и получать выговор. — Это не займет много времени, – откликается он и, обхватив меня за пояс, резко впечатывает лопатками в стену, упираясь ладонью в кирпичную кладку возле виска. Воздух вышибает из легких, и я цепляюсь здоровой рукой за предплечье: — Узумаки? — Да, Саске? – шепотом отзывается он и склоняет лицо. — Что ты делаешь? – тихо спрашиваю, провожая взглядом губы. Он улыбается и мягко касается губами щеки: — Ну ты же хотел поговорить. — Да, но не так, – раздраженно фыркаю и отворачиваю подбородок. — А как? – его пальцы сводят по ремню, задевая по рубашке. — Нормально. – С нажимом, – как простые смертные люди, – и перехватываю его за запястье. Узумаки смеется и утыкается носом в мою шею: — Саске... — И еще, – я сжимаю губы. – Если ты полез за мой ремень, пытаясь незаметно отдать мне телефон, то можешь больше не консперироваться. Я и так знаю, что он у тебя. Тишина в несколько секунд заставляет победно усмехнуться в глаза Узумаки: — Что такое? Думал, мои бедра бесчувственны? Или что я не догадаюсь? – едко интересуюсь, любезно улыбаясь. Теперь досада в его лице читается как с книги. «Вот бы чаще он так позволял эмоциям брать верх», – мрачно думаю про себя. — Но как? Я пожимаю плечами: — Вчера в кабинете ты точно так же распускал руки. Он отмахивается: — Ничего подобного. — Еще как чего подобное, – подаюсь лицом к лицу Узумаки. – Зачем ты стащил его? — Я его не тащил! – возмущенно перебивает он, и я выгибаю бровь: — Ложь во благо? — Да нет же! Я просто взял его! — Угу. Значит кража во благо, – заключаю я и еще любезнее улыбаюсь. — Я его не крал! — Хорошо, – киваю. – Тогда зачем ты его взял? Сообщения читать? Не знал, что ты так меркантилен, Узумаки. – Довольно продолжаю. — Саске! – он изламывает брови и заглядывает в глаза, — я же уже просил тебя вчера не переворачивать мои слова верх ногами. — А речь идет не о словах, а о твоих поступках, – хладнокровно парирую и отпускаю его запястье. — О боже, иногда ты похож на упругую резину, – тяжко вздыхает он. Я моргаю: — Резину? — Именно, – он снова обхватывает меня за пояс. – Резина не подчиняется деформации. И все воздействия на себя она никогда не принимает, всегда возвращается в исходное положение. Я подозрительно прищуриваюсь: — Первая пара физики? Он вдруг улыбается: — Да. И я, кивнув, цепляюсь пальцами за плечо Узумаки: — Все с тобой ясно. Иначе я бы тебе врезал за приравнивание меня к куску какой-то старой резины. — Ты не старая резина, – улыбка шире. — О, значит новая? – меланхолично хмыкаю, и он медленно касается губами моих губ. — Твой телефон у меня в сумке, – едва слышно говорит Узумаки и осторожно, словно нерешительно прихватывает своими губами мои. Я коротко киваю, прикрывая глаза и тянясь навстречу. — Высасываешь из меня энергию? – шепотом. Тот тихо смеется и соскальзывает языком в рот: — Целующийся вампир? Я полностью опускаю ресницы, раскрывая губы и сводя кончиком языка по языку. — Ты... целуешь меня, как девчонку, – едва разборчиво, мстительно уводя язык. — А ты хочешь, чтобы я трахнул тебя прямо здесь? – и он ощутимо сдавливает зубами мой язык, не давая его отстранить. Резкий вздох, и пульс торопливо набирает темп. Я зажмуриваюсь, ломко простонав, когда он кусается сильнее, надавливая губами на губы. Пальцы обводят контуры спины поверх рубашки, и я изгибаюсь, обхватывая Узумаки локтем за шею. Задевая носом по носу, я нарочно медленно тяну губами за его нижнюю губу, заставляя раскрыть рот. Он покорно подчиняется, уводя подушечки пальцев на талию, ощутимо больно царапая. Коротко поднимаю взгляд и соскальзываю языком обратно в рот. Горячий... Мысли перемешиваются в голове, переворачиваюсь с ног на голову, когда Узумаки вжимается бедрами. Запоздалый, неудержанный всхлип с моих губ, и он жадно углубляет поцелуй, задевая зубами. У него никогда не было парней. Спал он только с девушками. Он с силой впечатывает меня лопатками в стену полностью, залезая ладонью под рубашку, и я сдавленно охаю, выгибаясь и вцепляясь пальцами в плечи Узумаки. — Перестань думать о всякой чуши, – его судорожный шепот и спускающиеся по скуле губы, – думай лишь о том, как мне сдержаться и не трахнуть тебя, – кончик языка соскальзывает по контуру шеи, и зубы больно сдавливают кожу, ставя засос. Я вскидываю подбородок, вжимаясь затылком в стену и хрипло простонав: — Узумаки... Он ведь и понятия не имеет о том, что такое секс с парнем. А если и имеет... Пальцы, ведомые судорожной спешкой, обводят контуры ребер, поясницы, надавливают подушечками на обнаженную кожу. ...то разве что весьма смутное представление. — Стой, – я упираюсь ладонью в его грудь, пытаясь отодвинуть его от себя. — Почему? Ты не хочешь? – хрипло отзывается он, вскидывая затуманенный взгляд. Я натянуто фыркаю, кривая горящие губы: — Я же сказал, что не хочу опаздывать на первую пару. Он приваливается щекой к моей шее, прерывисто выдыхая ртом и закусывая губы: — Ах да... Пары. Шею мучительно жжет в месте укуса. Тихо смеюсь и прикрываю глаза: — Ты всегда так торопишься? — Я и так знаю, что ты не любишь прелюдий, – почему-то полугорько отвечает Узумаки, и я сжимаю губы, отводя глаза. — А если и любишь, то точно не любишь этого показывать, – улыбаясь, заканчивает он, и я с силой пихаю его здоровой рукой в ребра: — Да пошел ты, Узумаки. Хмурясь, подбираю упавшую сумку и протягиваю ладонь: — Верни телефон, и я ухожу. Он улыбается шире и покладисто вытаскивает мобильник: — Простишь мне мою глупость? Я выгибаю брови, мрачно смотря на него в упор, одновременно поправляя рубашку: — Телефон? Никогда. — Да нет же, — Узумаки застегивает молнию сумки. – Не телефон. — А что тогда? – убираю сотовый в карман. — Торопливость, – просто говорит он, не отводя глаз. Я прищуриваюсь: — Ах, это, ну брось Узумаки. Я же парень, я прекрасно понимаю, что ты, как и любой другой, всегда думаешь сначала своим членом, а потом мозгами. Он почти сразу подается поближе: — Надо полагать, ты тоже думаешь сначала своим членом, а потом мозгами? Усмехаюсь ему в лицо: — А у меня все сбаланссированно и по полочкам. — Пижон, — кисло подытоживает Узумаки, и я отхожу: — Для тебя кто угодно. Увидимся. Он кивает, не останавливая и не глядя вслед. Когда сил уже слушать о правилах построения какой-то функции не остается, я вытаскиваю телефон и смотрю на время. Еще тридцать две минуты. Я бы дорого заплатил за кармическое наказание в виде возгорания института или за мировой потоп. Ной бы меня спас... Подпираю щеку ладонью и бесшумно вздыхаю, глядя на невысокую преподавательницу. Все пространство доски, исписанное формулами и выводами основных значений, угнетает. Думать не хочется, запоминать и подавано. Но мозг на уровне рефлексов впитывает слова, чуть отдающиеся эхом. — Основным правилом интегрирования тригонометрических функций будут ваши мозги и способность к... Пальцы безотчетно нажимают в телефоне пару вкладок, заходя в меню контактов. «Саске». И губы безотчетно изгибаются в улыбке. Как ты разозлился, когда узнал, что я его стащил. Я давно хотел это сделать, но подходящего момента не было. И когда ты, такой беспомощный, вчерашним днем упирался ладонью в мое плечо, я не удержался. Не воспользоваться таким тобой просто грех. Как ты изгибался, как тихо стонал в мои губы и упрямо сдерживал дрожь в пальцах. Ты такой хрупкий. И такая сволочь. Утыкаюсь лбом в ладонь. Твое недоверие и сдержанное раздражение, когда я пытаюсь залезть в твою голову, выворачивает все с корнем. Я бы с радостью пристрелил тебя за это. Не отрываясь глазами от дисплея, нажимаю подушечками на клавиши. Таких, как ты, больше нигде нет. Нет и не будет. «Встретимся?». «Отправить». Во всяком случае, для меня.