Уже по третьему кругу Леви переключал список песен в плеере и никак не мог найти ту, от которой бы его сейчас не тошнило.
Быстрыми шагами он пересекал мокрые улицы, отдаляясь от территории университета в поисках временного укрытия, где он сможет перетерпеть накопившиеся эмоции. Хотя на деле он бы предпочел выйти в глухой лес и поорать там какое-то время, пошвыряться шишками и пнуть какое-нибудь ни в чем не виноватое бревно, а затем окунуть голову в озеро и остудиться, и после вернуться в комнату общежития, как ни в чем не бывало.
Первый день в университете прошел, на самом деле, довольно гладко, несмотря на утреннее похмелье, с которым Леви героически справился. Он чувствовал себя как после своей первой пьянки, и это, наверное, было символично, ведь тогда у него жизнь пошла по совершенно иному пути, и Леви надеялся, что в этот раз произойдет нечто подобное.
Знакомство с группой и куратором тоже ничем особенным не отличилось, впрочем, с тем количеством человек, что числился в списке, Леви и не надеялся запомнить и половины чужих имен и лиц. Он только поставил перед собой задачу запомнить куратора Шадиса и старосту Петру Рал – вот эти люди ему точно пригодятся в течение года и последующих лет.
От общего похода в кафе в честь знакомства Леви отказался принять участие, хотя, к его счастью, он оказался таким далеко не единственным, и из целого потока, включающего политологов-культурологов и философов-теологов (к последним относился Леви), осталась только кучка будущих активистов. Поселившиеся в общежитии первокурсники тоже планировали отдельный праздник, но и от этого Леви решил увильнуть, закрывшись в своей комнате.
Само здание универа и общаги были довольно приятными: простые по архитектуре и чистые по обстановке, и этого Леви было достаточно. В школе его раздражали вечные попытки директора выпендриться перед другими школами, обвешивая фасад различными плакатами, ставя на территории возле баскетбольной площадки садовых гномов и украшая на Новый Год здание школы с таким размахом, что на потраченные родительские деньги можно было обновить кабинет информатики.
Общежитие делилось на три основных корпуса, разделяя факультеты по техническим, общественным и естественным наукам, так что территория универа была достаточно обширной, хоть и едва выделялась среди жилых домов, окружающих ее. На противоположной улице располагались круглосуточный продуктовый магазин, аптека и пиццерия, а вот ближайший канцелярский магазин почему-то был только через два квартала.
Из окна своей комнаты на девятом этаже Леви мог увидеть площадку центрального городского парка, окруженную пятиэтажными домиками и ларьками с мороженым, которые уже готовились к сезонному закрытию.
Балкона в комнате не было, но это было не так страшно – окно было высоким, с широким подоконником, на котором даже можно посидеть. Само помещение было относительно небольшим: вмещались три кровати и шкаф средних размеров, поставленных впритык друг к другу, и широкий стол, на котором до прихода Леви уже стоял вазон с петуньями. Комендант сказала, что это цветок второкурсника из кафедры по социальной работе, и что он сейчас в отъезде, учится по обмену, и вернется, скорей всего, в конце учебного года. Второй сосед по комнате, первокурсник, поселится только на следующий день, поэтому Леви может насладиться вечером в одиночестве.
Наблюдая за народом, Леви отметил, что неформалов здесь почти нет, или же они скрываются. Впрочем, с самого разгара этого движения прошло два года, так что неудивительно, что многие бросили это дело – для них это было не более чем мода или способ разнообразить свою жизнь. Поэтому, придя в универ и решив, что теперь все дороги перед ними открыты и весь мир падет к их ногам, они отбрасывают все, что может, по их мнению, помешать достижению поставленных целей. Среди них, прежде всего, кончено, любые следы собственной индивидуальности, если такова была, разумеется. Людям всегда важно чужое мнение, но зависимость от него у каждого разная, как и степень серьезности, с которой они относятся к высказанной критике. Леви понимал, что его ровесники боятся выглядеть легкомысленно, боятся, что их недооценят, унизят, растопчут, и тем самым лишат всякой возможности самоутвердиться, оправдать ожидания родителей, похвастать перед друзьями своими успехами.
«А вдруг я такой же, просто не замечаю этого?» с досадой подумал Леви, аккуратно раскладывая одежду в отдельной полке в шкафу. Вещи парня, что учится по обмену, залежались и пропахли сыростью, и Леви подумал, что тот, наверное, не обидится, если он их постирает, а затем сложит в отдельные пакетики.
Леви не до конца осознавал истинную причину, по которой он решил поступить на вышку. Скорей всего дело было в нежелании столь скоро входить в так называемую «взрослую жизнь» и растянуть этап становления на дополнительные пять лет. Дядя Кенни не одобрил такое решение – он считал, что и в школу-то Леви только зря ходил, но тот каким-то образом придумал убедительные аргументы в свою пользу, хоть и сам едва в них верил.
– Философ-теолог, это что еще, блядь, за специальность? – не унимался Кенни. – Я понимаю там сварщик, автослесарь и так далее. Лучше бы ты в армию пошел, честное слово.
Но Леви был негоден к службе по заключению психиатра.
– И правильно, что негоден, – продолжил Кенни, – тебе только хуй в руки давай, а не автомат.
Леви по дому не скучал.
Он запер дверь изнутри, чтобы никому не пришло в голову заходить к нему, и занялся уборкой, которая заняла совсем немного времени – маленькое помещение и минимум предметов в нем были определенным плюсом. Леви принял душ в ванной, расположенной между двумя комнатами (он решил изучить привычки соседей, чтобы определить, когда он без проблем сможет помыться), и прилег на кровать. Свежевыстиранные простыни пахли порошком, и вдруг стало так легко и мягко, что Леви решил вздремнуть немного, ведь Кенни разбудил его утром в пять часов, хотя Леви надо было к девяти.
Где-то во сне он отдаленно слышал шум с соседних комнат, чужое пьяное веселье, и какую-то совсем неприятную музыку, от которой хотелось заткнуть уши. В какой-то момент послышалось, как кто-то роется в замочной скважине, не в силах открыть дверь, и начали стучать. Вряд ли это комендант, иначе бы шум давно стих, но Леви все же поднялся с кровати, смачно зевая и поправляя задравшуюся футболку.
Потянувшись еще разок, Леви открыл дверь, и яркий свет с коридора ударил в лицо, а на пороге стоял Эрвин Смит и смотрел не менее удивленно, чем Леви на него.
Эрвин здорово изменился. Лицо сильно исхудало и выглядело уставшим, а глаза – потухшими. Стриженные под двойку светлые волосы придавали общему виду некоторую суровость, уничтожавшую всякие следы былой мягкости, что Леви была известна. Одет он был как нельзя просто: обычные синие джинсы и белая футболка. За плечом болталась дорожная сумка, которая, судя по объему, вмещала лишь самое необходимое.
Увидев Леви, Эрвин приподнял брови и скинул сумку с плеча. Замер.
Леви тоже не знал, как быть. Он был рад, очень рад его видеть, но в тоже время не был уверен, что что-либо осталось между ними, и стоит ли что-то говорить об этом спустя два года, полных тишины. Но и сейчас молчать не следовало, поскольку это бы значило, что есть какие-то проблемы, что это его задевает. Наверное, проще сделать вид, что все в порядке и ничего не было.
– О, – только и выдавил он из себя, ощущая, как внутри все переворачивается. Леви потупил взгляд на сумку Эрвина, не в силах смотреть в лицо, боясь, что это может выдать его волнение.
– Ага, – сухим хриплым голосом ответил Смит.
«Господи, разговор двух даунов», – подумал Леви и прикусил губу, переминаясь с ноги на ногу.
– Можно, я пройду? – бывший панк вновь схватил сумку, показывая на дверь. – Я тоже здесь живу теперь.
Попятившись назад, Леви впустил его, чувствуя, как сердце бешено стучит в груди и щеки наливаются краской. Эрвин кинул дорожную сумку на свободную кровать, огляделся, внимательно рассматривая каждый сантиметр комнаты, затем подошел к шкафу и протянул руку, провел пальцем по верху.
– Чисто, – не без удивления произнес он, одобрительно кивнув.
– Еще бы! Я тут уже все вымыл. Один, – злобно добавил Леви, закрывая дверь и садясь на свою кровать.
– Правда? А как ты до шкафа достал?
–… на табуретку вставал.
– После себя вытер табурет?
– Вытер, – Леви уже начинали нервировать эти странные вопросы и не менее странное поведение Эрвина, который, несмотря на прежде сказанные слова, продолжал проверять чистоту комнаты: провел рукой по подоконнику, столу, табуретам, заглянул под кроватями, проверил ванную с туалетом.
Заглянул в шкаф, поворошил одежду.
– Ну и вонище, – почти прошипел Смит, доставая что-то из вещей. – Здесь пахнет сыростью, нужно все постирать и чем-то обклеить шкаф изнутри, а то сгниет еще.
– Я собирался завтра все постирать, – волнение заглушило раздражение, внутри становилось пусто.
Не слушая, Эрвин достал джинсы, что оказались слишком длинными и широкими даже для него.
– Это не твое, – с недоумением констатировал он.
– Конечно, не мое! Третий чувак учится по обмену и сейчас он здесь не живет, вернется только к концу года.
– Выходит, мы здесь вдвоем?
Повисла недолгая тишина. Было очень странно вот так сидеть и делать вид, будто они никогда не трахались.
– Да, мы здесь вдвоем, – с трудом выговорил Леви, отворачиваясь к окну, пока Эрвин стягивал с себя футболку.
Хоть он сильно исхудал за это время, мускулатура оставалась по-прежнему рельефной, а шрамы – такими же завораживающими. Леви хотелось прикоснуться к ним, оказаться в чужих объятиях и вдохнуть запах тела, по которому так тосковал.
– Отлично, – Эрвин достал из сумки полотенце и гель для душа. – Тогда я иду мыться. В десять часов отбой.
– Чего? – Леви оглянулся на него, выразительно изогнув бровь.
– Что слышал. В десять часов отбой. В шесть подъем.
– Но мне завтра ко второй!
– В шесть подъем, – сухо повторил Эрвин, стоя на пороге в ванную. – Не будешь вставать – я подниму. И тебе это не понравится.
Действительно, Леви это не понравилось.
Никому не нравится, когда их окатывают холодной водой и переворачивают матрас, сбрасывая на пол.
– Даже будильник не поставил, засранец, – прозвучал над ним сиплый голос Эрвина.
– Блядь, Смит, какого хуя?! – Леви уже не выдерживал. Он и без того едва уснул ночью, пялясь на чужую спину, сгорая от желания залезть к Эрвину в кровать, так тот еще и поднял его ни свет ни заря, да еще так грубо.
– Не ори ты так, все еще спят.
– А какого хуя ты не спишь и мне не даешь? – шипел Леви, сверля Эрвина глазами, нервно убирая мокрые волосы с лица. Смит казался при этом совершенно спокойным. Леви же с каждой секундой будто сильней загорался, и уже не мог сдерживать все, что так мучило его все это время. – Приперся тут, два года не виделись, а он – «в десять отбой, в шесть подъем»! Не успел прийти, а уже заебал!
– Заебал, говоришь? Хорошо, – Эрвин пожал плечами, подошел к своей кровати и накинул на себя серую толстовку. – Я в парк на пробежку, трогать тебя не буду.
Обувшись в кроссовки в коридорчике, он вышел из комнаты, оставив Леви одного на полу под матрасом.
Он хотел было отоспать еще пару часов, но сон не шел, и Леви собрал вещи из шкафа, отнес стираться. Сходил в буфет, перекусил, покурил на улице, вытер пыль в комнате и помылся. Обклеил шкаф изнутри газетой, и когда Эрвин вернулся с пробежки принять душ, он действительно больше не трогал Леви. Ни тогда, ни на лекции, когда у всего потока проводили пару общей истории, ни после занятий. Он вообще не обращал на него внимания, и от ощущения, что ему это не составляло никакого труда, Леви выворачивало наизнанку.
Лежа в кровати в тишине, ему то и дело лезли в голову мысли о том, чем они с Эрвином могли бы заниматься это время, вместо того, чтобы игнорировать друг друга.
Леви коснулся под футболкой шрама на груди, что Эрвин оставил ему ножом в их первую ночь, три года назад. На нем было много его шрамов, и с каждым было связано воспоминание, и каждое из них вызывало такую боль, от которой глаза наполнялись слезами.
– Чего там хныкаешь? – устало спросил Смит. – Замерз, что ли?
– Нет, – Леви шмыгнул носом.
Он за спиной услышал, как Эрвин встает с кровати и закрывает окно.
Чуть подумав, Леви вытер лицо и присел на кровать, собираясь что-то сказать, хотя сам еще не знал, что именно. Но тут кто-то постучал в дверь, и к его удивлению, Эрвин произнес:
– Войдите.
На пороге появилась девушка. Обычная цивилка с длинными волосами, осветленными, судя по выглядывающим темным корням.
– Ой, ты не один? – спросила она, и Леви выбежал из комнаты, как ошпаренный.
– Теперь один, – донесся до него голос Эрвина, когда Леви уже подходил к лифту.
Теперь он маячил по улице, сгорая изнутри от обиды и злости. Хотелось отпиздить Эрвина за всю хуйню, или ночью перерезать ему глотку, но еще сильней хотелось узнать, почему так вышло. Что же произошло с ним, что он так изменился, и неужели нельзя с этим ничего сделать? Еще эта шлюха явилась к ним… блядь! Надо было не выходить из комнаты, а теперь они, наверное, ебутся там.
Леви с разбегу пнул спокойно стоящую возле мусорки пустую банку из-под пива, и она тут же со звоном ударилась о дверь чужого подъезда, разлив остатки напитка по бетонным ступенькам.
Надо было что-то решить хотя бы с самим собой, он же не может всегда здесь лазить, да и как быть с учебой, которая только началась… Первые лекции давались легко, но они никогда не бывают трудными на самом деле, но если отношения с Эрвином будут усугубляться, тогда могут начаться и другие проблемы, а Леви и без того было совсем не радостно.
Наверное, стоит для начала успокоиться, отвлечься чем-то. Или кем-то.
В конце концов, Леви так и не нашел подходящей для случая песни и выбрал наугад, уже не обращая внимания ни на что.
Он долго бродил по улице, изучая ранее малознакомые переулки, разглядывая старые кирпичные дома с пристроенными снаружи подвалами, закрытые решеткой. Оттуда иногда из-за прутьев вылезали кошки, внимательными глазами следя за Леви, иногда прятались снова в темноте ступенек, ведущих в двери подвала, иногда осторожно подходили, видимо, ожидая, что он с ними поделится чем-то съедобным.
Темнело быстро и становилось прохладно. Леви посмотрел на время на часах в окне чужой кухни – почти десять вечера, нужно вернуться в общагу до одиннадцати, а он забрел далековато от территории университета.
Решив скоротать путь через дворы, Леви прошел мимо небольшой кучки бритоголовых, которые тут же его окликнули.
***
Эрвин надеялся, что у них получится остаться друзьями, но как-то не сложилось. Было слишком очевидно, что Леви сохранил к нему чувства, и не оставалось ничего, кроме как держать его на расстоянии. Грубо, но эффективно.
Кое-как, уговорами отца, Эрвин подал документы на поступление в кафедру политологии и культурологии, без особых проблем сдал вступительные экзамены и переехал в общежитие, где оказался в одной комнате с Леви.
Напряжение в воздухе было настолько тяжелым, что начиналась мигрень, и Эрвин старался концентрировать внимание на учебе, которая пока что не требовала каких-то особых усилий. Потому оставалось много свободного времени, которое Эрвин растрачивал пробежкой в парке и игрой в баскетбол на площадке в школе неподалеку.
Смотреть на Леви каждый день было невыносимо, и, стараясь не думать о чужих чувствах, Эрвин позвал к себе одногруппницу, чтобы отвлечься. Не самая лучшая идея, на самом деле, ведь потом от нее наверняка будет сложно избавиться, но об этом можно подумать позже.
Два года без секса давали о себе знать, когда Эрвин без всякой пощады вбивался в чужое тело, рукой прижимая лицо девушки к подушке, практически не давая ей вдохнуть воздуха. Но и вскрикнуть, в принципе, тоже, и только приглушенные стоны доносились до него сквозь пелену наступающей разрядки.
Леви вернулся только поздно вечером, когда Эрвин уже успел поменять простыни и помыться, собираясь ко сну.
– Че вылупился? – выдавил из себя Леви, хлопнув дверью и выплевывая кровь в промокший насквозь платок.
Он едва передвигался, с каждым шагом глухо шипя, одежда на нем была разорвана и измазана в грязи и крови. Леви держал разбитые губы приоткрытыми, дыша через рот, потому что нос был сломан. За мокрой черной челкой скрывался подбитый глаз, быстро наливающийся пурпурной краской.
Леви молча взял из шкафа небольшое полотенце и пошел в ванную, чтобы умыться.
– Кто это с тобой сделал? – Эрвин встал возле умывальника, пока Леви мочил полотенце в теплой воде.
– Скины, – выплюнул Леви, капая кровью в умывальник. – Будь их поменьше, уложил бы всех. Но у них была бита. А у меня ничего. Ну как. Плеер был.
Он мокрой рукой полез в карман черных джинсов, достал разбитый плеер, меж цветной пластмассы которого торчала микросхема и погнутый аккумулятор.
– Опиши их, – требовательным тоном произнес Эрвин, серьезно глядя на Леви в отражение в зеркале.
Тот пожал плечами.
– Их было четверо, всех видел в универе, собственно, они меня тоже, потому и доебались, наверное. Двое узкоглазых, двое смуглых с каким-то цыганским акцентом. Зато у всех эта ваша символика. У кого свастика, у кого черный орел, у кого «СС», все такие индивидуальные, пиздец, – он принялся вытирать лицо полотенцем, матерясь от боли при прикосновении к синякам.
– Иди сюда, – Эрвин осторожно взял Леви под руку, повел в комнату. – Садись, – он указал на кровать, и Леви присел, рассеянно глядя на него одним глазом.
Эрвин из шкафа достал армейскую аптечку, взял оттуда перекись водорода и вату. Он поставил перед кроватью табурет и принялся залечивать чужие раны – грубовато, неуклюже, да еще и пощипывало от перекиси, но Леви терпел, тая от заботы, готовый прямо сейчас простить Эрвина за все.
Тот придерживал Леви за подбородок теплыми пальцами, внимательно смотрел своими голубыми глазами, прекрасно видя, каким взглядом на него смотрит Леви в ответ.
– Ужасно выглядишь, – сказал ему Смит, мягко улыбнувшись. – Тебя только по лицу били?
– Тело тоже попинали немного.
– Дай посмотрю.
Эрвин уложил его на постель, аккуратно задрал посеревшую от грязи футболку. Бледная кожа была покрыта темнеющими синяками, и Эрвин мягко касался их пальцами, местами придавливая и спрашивая, больно ли.
– Конечно, больно, блядь, ты же давишь, – прошипел Леви, но от прикосновений чужих рук внутри все просто распадалось на куски, дыхание учащалось, когда пальцы спускались ниже, к бедрам.
– Я проверяю, нет ли серьезных повреждений, – спокойно объяснил Эрвин. – Будет хорошо, если обойдешься синяками и ничто не сломано и все органы в порядке.
– Ты в этом разбираешься?
– Пришлось научиться разбираться в свое время, – Эрвин усмехнулся, предаваясь воспоминаниям. – Иногда мы собирались толпой на толпу, тогда в ход шло все, что под руку попадется. После такой бойни можно и подохнуть через два дня, ни о чем не подозревая.
Широкие теплые ладони уже бездумно оглаживали худощавое тело Леви, а тот, пользуясь моментом, наслаждался лаской, прикрыв глаза, что тут же распахнулись, когда к набухшей щеке прикоснулись до боли горячие губы Эрвина.
– Отдыхай, – произнес он почти шепотом, отстраняясь.
***
Шаги Эрвина звучали громче обычного, но его никогда не беспокоило излишнее внимание к его персоне, и сейчас было особенно плевать. «Камелоты» сами по себе были тяжелыми, а звон толстых цепей, висящих на джинсах, отдавался эхом об плиточные стены в мужском туалете.
Было очень чисто и пока что свежо, и находиться здесь было на редкость приятно. Эрвин глянул на себя в широкое зеркало, висящем над умывальником, затем на торчащие ноги под кабинкой, обутые в черные ботинки с красными шнурками. Он знал, кто там, потому что заранее приглядел за этим человеком, перед тем, как зайти самому.
Кабинка открылась, и оттуда вышел смугловатый парень, одетый в белую футболку с черным орлом на ней. Он застегивал ширинку на джинсах, когда Эрвин преградил ему путь.
– Смывать тебя не учили? – спросил он без тени улыбки, приподняв брови. – Или у вас не принято?
Несмотря на побои, Леви все же не стал пропускать занятия, все-таки первая неделя учебы, а переписывать конспекты было лень. Он надел черную кофту с длинными рукавами, серые джинсы (любимые черные пришлось отложить на «домашние»), и облепил лицо пластырями, скрывая все, что может, а ставший темно-фиолетовым глаз спрятал за челкой. От разбитого носа стала расходиться желто-зеленая гематома по всему лицу, и общий вид у Леви был крайне нездоровым. Но вчерашние ласки Эрвина здорово подняли настроение, и, несмотря на всеобщую боль по всему телу, Леви было хорошо.
– Господи, Аккерман, иди домой! – воскликнула староста, глядя на него с ужасом. – Я не буду тебя отмечать в журнале, только ради Бога, отлежись!
– Я не хочу потом переписывать лекции, – Леви попытался нахмуриться, но это было больно.
– Я за тебя их напишу, только не надо в таком виде приходить, пожалуйста!
Леви не стал особо сопротивляться и, пожав плечами, пошел обратной дорогой, заглянув по пути в туалет, чтобы проверить, неужто все так плохо. В универе освещение было получше, чем в общаге, и Леви был удивлен, какие же у него все-таки яркие синяки, действительно выглядит ужасно.
Еще его удивило то, что в открытой нараспашку кабинке стоял Эрвин и ботинком заталкивал чью-то голову в унитаз. Этот некто беспомощно рыпался, захлебываясь, не в силах как-то выбраться из-под чужой подошвы.
– Эрвин! Ты чего творишь?!
– О, Леви, – Смит спокойно глянул на него, не прекращая чужие страдания. – Мы беседуем с… как ты сказал тебя зовут? Мануш? Мануш-хуянуш, ты нахрена на себя напялил герб Третьего рейха, а? Ариец дохуя?
Эрвин убрал ногу, и Мануш вытащил голову из унитаза, жадно вдыхая воздуху.
– Пиздец, Эрвин, – Леви с отвращением сморщился, и от этого жеста по лицу прошлась глухая боль, – у него вся рожа в говне!
– Да? – Смит наклонил голову набок, отстраняясь. – Я что-то не вижу особой разницы.
Мануш уже блевал и рыдал, трясясь над унитазом, а Эрвин, как ни в чем не бывало, закинул руку Леви за плечи и вывел его из туалета.
– Пойдем отсюда, это отвратительное зрелище.
– Блядь, что на тебя нашло, Эрвин? Что с твоими руками?! – Леви схватил его ладонь, разглядывая разбитые в кровь костяшки, уже покрывшиеся черной коркой. – Когда ты уже успел?
– Сегодня утром все сделал, – спокойно ответил Смит, свободной рукой убрал челку с глаз Леви, затем уложил на место. – Ты как себя чувствуешь? Не хочешь пропустить пары? Выглядишь хреново.
– Да знаю я, меня уже староста отпустила, так что пойду в комнату.
– Хорошо, – Эрвин погладил его по волосам, одарив мягким взглядом. – Жаль ты не сможешь посмотреть на друзей Мануша, я их здорово разукрасил.
Леви покачал головой, но сквозь боль улыбнулся.
