Рик Янси. Кровавый остров.
Я очертил пальцами розовый шрам, сплетенный с черно-синей краской, забравшейся под кожу. Мне даже не требовалось чего-то больше этих легкий прикосновений, чтобы полностью почувствовать парня передо мной, забраться в его сны, прогуляться по ним, заглянуть в душу и, как неуловимый призрак, вернуться обратно. Веки Брендона еле заметно дрогнули, и он открыл глаза. — Доброе утро, — прошептал он, и я остановил прикосновения своих пальцев. — Доброе. Позже я в очередной раз осторожно обработал его шрам и наложил новый бинт. По каким-то причинам Брендон предпочитал, чтобы это делал я. Я не возражал. Прикасаться к нему стало чем-то физически острым, после возникшей между нами близости, но если бы у меня был выбор, я бы все равно продолжил это делать. Это помогало нам, рушило ненужные барьеры, но в тоже время возводило какие-то другие. Однако, это нас не волновало. На следующий день, после того как я поставил Брендону эту связующую метку, этот шрам, что теперь в каком-то смысле определил нашу судьбу, я был в «культе». Они приняли троих новых вампиров. Три несчастные души, которые с готовностью отдали себя в их безжизненные руки, не знающие жалости. Три призрака, что уже заплатили серебром за переправу на тот свет. Их тела уже успели остыть, но сердца бились быстрее наших и в глазах загорался знакомый до боли блеск. Но мне до них не было никакого дела. Все, чем были заняты мои мысли это то, что я изо всех сил пытался не встречаться взглядом с остальными. Джо, Даллон, Джерард, даже Элиот. Я делал все, лишь бы их пустые бесцветные глаза не посмотрели на меня. Я не боялся их. Я видел лицо смерти, я сам был тем, кто примерял на себя роль палача. Они произносили заученные слова, придавая своим голосам убедительности, когда пара молодых вампиров встала центр, чтобы принести нам клятву. Тогда я поймал взгляд Джорджианы, улыбку Джерарда и прикосновение пальцев Даллона к моей руке и я впервые ощутил странное чувство холода и беспокойства за Брендона рядом с ними. Они были так бездушны и так жестоки, что я испугался доверять им его смерть. Теперь он был только моим, и его смерть принадлежала мне тоже… Это странное необъяснимое чувство появилось во мне и не собиралось покидать. Это не было любовью, привязанностью или хотя бы симпатией. Я бы назвал это как-то иначе, но у меня никак не подбиралось слово, которое бы передало это в достаточной степени. Единственное, что я мог сказать с уверенностью — я чувствовал странную связь, которая образовалась между нами, и это нечто похожее на то, что было у меня с Даллоном после моего обращения, только наша связь с Брендоном не строилась на крови или клятве. Она была неощутима и безмолвна, ей не нужны были подтверждения или доказательства. Из окон на нас смотрела тень приближающегося декабря. Время будто спешило куда-то. Каждый день стал для нас неким отсчетом, и циферблатом, на котором показывалось время, стало запястье Брендона. Пока его шрам медленно заживал, я каждое утро оставлял на его губах поцелуй, провожал на учебу, и каждый вечер внутри меня зарождалось странное чувство того, что я хочу отговорить Брендона от всей этой нашей затеи. Что ему не нужно идти в «культ». Я мог рассказать ему всю правду о себе, обо всем, о чем он и понятия не имел, и, пока не поздно, он мог бы поверить мне. Мы бы сымитировали его смерть, и я бы увез его куда-нибудь в Европу или Австралию. Но это были мимолетные вспышки моего безумного разума, который как голодный зверь впервые ощутил в своей жизни что-то настолько реальное и человеческое. И после секундного замешательства я улыбался глупости и наивности собственных мыслей, превращаясь обратно в того, кто не ведает ни любви, ни нежности. Терпение Брендона с каждым днем все таяло. Ему надоел наш обычный образ жизни, ему наскучило наблюдать за мной или ловить нашу тишину в бесконечном пространстве дома. Все его существо было обременено лишь одной единственной идеей, полностью захватившей его. В ту ночь я нашел его в гостиной, сидящим в почти полном мраке на полу у горящего камина. Горящего впервые за долгие годы моего проживания в этом доме. Он служил мне чем угодно, только не источником тепла и света — двух вещей, в которых я никак не нуждался. Я сел рядом с ним, смотря, как угольки переливаются красным, словно огненные цветы. Брендон загипнотизировано смотрел на них и, возможно, он видел тот день, когда впервые встретился с неизведанным, когда впервые вступил во мглу наблюдая за казнью на той поляне в лесу. Я не знал о чем он думал, но я чувствовал. — Ну? — спросил он, протягивая мне свою руку с зарубцевавшимся шрамом. — Что ну? — Когда мы пойдем туда? В который раз я устало выдохнул и закатал обратно рукава его рубашки. — Я серьезно. — Я тоже. Ты еще не готов. — Я готов с того момента, как залез к тебе в дом. Пожалуйста, Райан, — его жалобный взгляд не трогал меня, больше всего меня задевало то, что я беспокоился за него. Я посмотрел на медленно падающий снег за окном и сумерки сгущающиещиеся над моим домом, а после снова на Брендона и теперь невидимая тьма собиралась и над ним. Все, что было в моих силах — это подготовить его к ней. Не защитить, не спрятать, не разогнать ее подобно солнцу. Лишь подготовить. — Не смей разговаривать с ними, — начал я, — Ни с кем, понимаешь? Только если к тебе обратятся. Отвечай коротко, старайся, чтобы твои ответы ставили разговор в тупик. Ничего не пей и старайся не смотреть им в глаза. — Это смешно. Как я смогу не смотреть в глаза? — Тебе нужно постараться. Если вдруг случиться, что меня не будет поблизости, и кто-то с тобой заговорит — сделай так, что бы видели твой шрам. Я взял его за запястье и повернул, чтобы лучше разглядеть свое творение. Метка была заметной и, если на Брендоне будет рубашка без рукавов, то лишь слепой не увидит ее. Это придавало мне странной уверенности. — Пойдем туда завтра, — произнес я, словно предлагал ему чая, и Брендон улыбнулся, но я совершенно не разделял его энтузиазма. Произнесенные мною слова теперь подвели черту, которая раньше была лишь размытым силуэтом, и отступать было поздно. Все, что оставалось — это один последний вечер в прежней гармонии и безмятежности, которая вскоре, вне всякого сомнения, разрушиться чем-то более сильным и грубым. — Я нашел это на полке книжного стеллажа, — вдруг произнес он и вытащил из-под пледа свою руку, держащую маленькую черную коробочку. Картонка, из которой она была сделана, обветшала с годами, но сохранилась не плохо, так же как и ее содержимое. Еще более маленькая, чем коробочка, фарфоровая кукла, имеющая детское обнаженное тело и такое же детское пухленькое личико, разукрашенное красками. — Замороженная Шарлотта, — улыбнулся я, принимая свою драгоценность. — Кто? — Так называли эти куклы. Замороженная Шарлотта. В честь девушки, что отказалась спрятать под одеждой свое красивое платье и замерзла насмерть. Брендон изобразил гримасу. — Чья она? Твоя? — Нет, они стали популярными, когда я уже подрос. Это мой подарок кое-кому. — Ты не расскажешь об этом? Очередной секрет из твоего тайного прошлого, — саркастично произнес он. — Однажды приходит время, когда секреты должны быть рассказаны. — Это не обязательно, — мягко улыбнулся Брендон, но нет, это было обязательно в ту ночь. Я всегда делил свою жизнь на четыре части. Первой как не странно было детство, не самая интересная, но слишком неотъемлемая часть каждой жизни. Вторая — взросление в стенах цирка. Самая яркая, наполненная запахом дорожной пыли, маленькими палатками в лесу и яркими огнями сцены. Третья– моя новая жизнь. Моя встреча с мглой, мой шаг в пропасть вечности. Моя встреча с вампирами, моя первая и бессмертная любовь, моя смерть. И последняя– та, в которой я живу последние десятки лет. Та, в которой я проиграл своей мгле и вынужден остаться в ней навечно. В этой части моей истории почти нет людей, нет света, нет жизни. Здесь только призраки. Я решил начать с детства. Психологи говорят, детство — это основа всего. Писатели твердят — пишите о детстве. Моя же память стонет — детство почти в ней мертво. — Я родился в Провиденсе и при рождении был назван Джорджем Райаном Россом Третьим. — Мой рассказ начался под тихие потрескивания древесины, когда Брендон устроил свою голову на моем плече, давая мне понять без слов, что он готов слушать и готов принять мою историю, как я однажды принял его. Это был наш способ общения. Способ сказать то, что мы не произносим. Наступил миг нашего откровения. Обрушения еще одной стены. Я дал ему это - мое прошлое, чтобы он мог лучше понять меня, чтобы ему легче было справиться с тьмой вокруг него. — Моя семья была, пожалуй, из средних классов. Хотя в одно время мы были довольно богаты. Но потом отец начал пить, и деньги стали уходить слишком быстро. К тому же нас было четверо детей и все мальчики, и на каждого приходилось тратить приличную сумму. Родители были богобоязненны, я уверен у них были причины бояться Бога. Они не были любящими родителями, но и плохими их назвать было нельзя. Они старались существовать как-то обособленно, не слишком сближаясь с нами, словно они собирались в скором времени покинуть нас навсегда. Я мало что помню из того времени. Помню, как много гувернанток побывало в нашем доме, потому что мой брат Айвин любил доводить их до истерики. Помню, как мать однажды решила проявить любовь и сшила для меня и братьев по новому пиджаку. Скорее она сделала это для того, чтобы показать результаты своих трудов всем прихожанам в нашей местной церкви. Я хорошо помню наш дом. Он был белым с зелеными ставнями на окнах и каменой дорожкой перед ним. И еще цветы, много маминых цветов повсюду, так много, что их запах въедался в нашу с братьями кожу, что позволяло нам не мыться дольше, чем остальным детям. Несмотря на то, что у меня было три брата, почти ни с кем из них я не общался. Айвин и Этан предпочитали играть друг с другом или заводить себе друзей из числа соседских ребят, потому что я казался для них скучным. Только Чарли, младший из нас, любил мое общество и вечно таскался за мной. Но он был слишком маленьким. Сначала между нами стояла проблема того, что он не умел говорить, а позже Чарли был слишком ребенком, в то время как я был уже почти взрослым. Через меня Чарли познавал мир и учился всему, а я находил в нем маленькую тень, которая скрашивала мое одиночество. У меня не было друзей. Соседские дети меня не любили. Они даже не дразнили меня или обижали, они просто не замечали меня и «мою маленькую тень». Для них мы были призраками. Позже я стал замечать, что им просто неприятен мой взгляд, будто во мне с самого рождения сидит эта темнота. Однажды в детстве мать дала мне пару монет и, указав пальцем на старушку у церкви, подтолкнула меня к ней. Я вложил деньги в ее сморщенную маленькую ручку, и она прошептала в ответ: «Господь с тобой дитя». Я ответил, что мой отец говорит, что со мной нет Господа, со мной лишь дьявол. Она рассмеялась, но я помню этот момент до сих пор. Мой отец был прав, соседские ребята тоже. Дьявол был во мне всегда. А потом родители взяли нас с братьями в цирк. Они сказали, что если мы будем себя хорошо вести на людях, то получим потом еще и угощения. Мои братья были тише травы, лишь бы получить желаемое, но я был самым тихим. Не из-за сладкого - я был очарован. Как только я увидел этих артистов, то почувствовал, что все внутри меня перевернулось и встало на свои места. Я понял, что будто обрел давно утраченного родственника. Я оказался в месте, где не существовало молитв моих родителей, не существовало косых взглядов людей и дьявола в моей душе. Но я бы никогда не отважился просто так бросить все, что у меня есть и уйти в неизвестность. Я бы не смог - я все еще был ребенком. И я, возможно, навсегда остался бы там, в Провиденсе конца XIX века, если бы не одно но. Я любил Чарли. Я любил его всем сердцем. Мы не были друзьями, мы не могли общаться так, как общаются другие братья, но не существовало никаких преград для нашей любви. Он все еще был моей маленькой тенью, моим братом, моим сыном, моим всем. Проблема была лишь в том, что мне было суждено увидеть смерть Чарли, и я об этом знал. Мой бедный мальчик родился под несчастливой звездой. Мать долго мучилась с ним в ночь его появления, и он оказался слабым и болезненным ребенком. Но родители не избавились от него. О нет, они были более жестокими и расчетливыми. Они застраховали его в похоронном клубе. В то время в нашем Провиденсе их было несколько. Эту моду привезли из Великобритании, и родители посчитали, что четвертый сын в семье уже излишек. Время шло, и Чарли рос. Он был умным ребенком, очень одаренным в музыке и математике. Он был добрым, и я знал, что Чарли имеет право на жизнь больше, чем я. И я подарил ему то единственное, что мог подарить. Мой уход из дома лишил бы родителей необходимости убивать Чарли, поэтому я не потратил даже секунды на раздумья, когда грузный мужчина из цирка, посмотрев на меня, хитро прищурился и жестом пригласил к палаткам. — Неужели они приняли тебя так просто? — спросил Брендон, когда я замолчал одолеваемый старыми воспоминаниями. Ворошить прошлое — как разбирать старый архив. Запах затхлости и сладковатой гнили проникает в тебя и заставляет мертвых проснуться. Заставляет ненадолго стать тем, кем ты однажды был. — Ну, я показал им парочку карточных фокусов, — усмехнулся я, и мне не нужно было поворачивать голову, чтобы увидеть улыбку Брендона. — И что было дальше? — Цирк, — ответил я, и призрак в моей голове нанес грим на лицо. Дальше был Цирк. — Он назывался «Мраком», потому что Джеймсу — хозяину цирка удалось заполучить парочку ценных трофеев в лице цирковых уродцев. А еще потому, что цирк был беден и артисты не могли позволить себе слишком яркие костюмы. Поэтому они решили прикрыть своё блеклое тряпье пугающим названием. Я с легкостью учился цирковым трюкам и фокусам. Но в силу моей природной гибкости и острой нехватки акробатов Джеймс попросил меня научиться летать под куполом. Несколько лет упорных тренировок и я, наконец, смог выйти на манеж. Сначала с несколькими акробатами в качестве заднего фона, а позже и в паре с кем-то или даже один. Джеймс был доволен, у него появился артист и изредка я даже замечал в нем гордость за меня. Цирк стал мне семьей, хотя, если учитывать мое понятие семьи в то время, цирк стал мне чем-то большим. Он был всем, центром моей жизни. Иногда, бывая в разных уголках Америки, я отправлял анонимные открытки Чарли. Но никогда не решался написать ему письмо. Я не хотел, чтобы мой призрак хоть сколько-нибудь тревожил его. Однажды мы остановились в одном маленьком городишке, где Джеймс хотел прикарманить себе очередную «находку». Ходил слух в парочке городов о якобы девочке обладающей уникальным даром. Джеймс тут же оживился. Ясновидящая в цирке! Это принесло бы нам огромный доход. Но по прибытии в тот город мы не сумели отыскать то, что было нужно Джеймсу. Дом девочки сгорел и ее родители вместе с ним. Сама девочка пропала. Джеймс был сначала зол, а потом убит. Но к его счастью «находка» сама нашла нас. Это была маленькая девочка лет десяти, со спутанными каштановыми волосами и сажей размазанной по ее лицу. Ее некогда белая ночная сорочка была серой со следами копоти, а руки были в мелких ожогах. Но ее глаза, яркие как два синих цветка с надеждой смотрели на нас. Она знала, куда ей идти. Она действительно имела дар. Джеймс много говорил с ней, пытался привести ее в чувство, но она казалось нелюдимой долгое время, и не желала ни с кем говорить. Изредка она кидала любопытствующие взгляды на меня и некоторых артистов труппы, но не решалась заговаривать. Позже она взяла привычку ходить за мной и наблюдать с дальнего расстояния. Я завел себе еще одну тень. Почти два месяца потребовалось «находке», чтобы порадовать нас своим голосом. Еще полгода на то, чтобы она спокойно общалась с каждым из нас. Со временем она освоилась, и Джеймс праздновал еще одну победу. — Это ведь, та девочка с фото, верно? — тихо спросил Брендон, когда от поленьев в камине остались лишь тлеющие угольки. Они переливались как яркие огненные звезды, и я подкинул еще дерева. — Да. Эбигейл. И эта Шарлотта принадлежала ей. — Наши имена — одна из самых личных и интимных вещей. Эби. Я произносил ее имя всегда тихо, шепотом, боясь потревожить девочку, которой уже давно не существовало. — Ты ее любил? — Мы были друзьями, если ты об этом. Мы заботились друг о друге. Я был для нее родителями, которых забрал пожар, а она для меня — сестрой, «Чарли», которого я лишился. Она устроилась в цирке, но не участвовала в представлениях, разумеется. Была слишком стеснительной. Но зато на ярмарках все внимание принадлежало ей. Мы провели многие годы, объезжая города и мелкие поселения. Наблюдая за тем, как растет Америка, как меняются места. Это было счастливое время, а счастливое время проходит быстро. Все изменилось, когда мы приехали в Питтсбург. Дела в цирке тогда шли не ахти как. Интерес к нему падал, появилось множество других развлечений, и мы волочили свое жалкое существование как могли. Старались изо всех сил. Питтсбург был хорошим местом, мне сразу здесь понравилось. Все было каким-то… привлекающим. Не знаю почему, мы уже бывали в этом городе, но в тот раз все было как-то иначе. На одно из выступлений пришли два вампира. Мы называем их — охотники. Они присматривают кого-нибудь для разных целей, анализируют, прикидывают и делают выбор. И тогда они выбрали меня. Тишина комнаты давила на меня и все вокруг словно погрузилось в темноту, как я в свое прошлое. Брендон продолжал смотреть на меня этим своим любопытным взглядом, поглощая каждое мое движение, каждый звук, что исходил от меня. Но с каждым словом мне казалось, что говорить все тяжелее, бремя мертвых ложиться на меня. А Брендон все ждал, не произнося ни слова. — Завтра, если ты захочешь услышать конец этой истории, я расскажу тебе. — Почему не сейчас? — Потому что… не могу. — Зачем ты рассказал все это? — руки Брендона обвили меня за пояс, и он прижался как щенок в дождливый день. — Потому что завтра все измениться. Завтра ты увидишь их, и эта встреча изменит тебя. — Это ничего не изменит. — Однажды ты встретил их в лесу, и это ничего не изменило? — Это другое. — уверенно прошептал он, касаясь кончиком носа моей шеи, пока взглядом я позволял своему прошлому медленно сгорать в затухающем камине.***
Я не заставлял его делать это против воли. Он сам пожелал туда пойти. Он отдавал себе отчет в том, что нас ожидает. Я не требовал от него рисковать больше, чем был готов рисковать сам. Молчать и не задавать вопросов. Это все, что от него требовалось. Но холодные и цепкие руки страха сковывали мои легкие, когда я представлял, что моя «семья» может сделать с ним. — Пожалуйста, прекрати, — резко бросил я, когда Брендон уже в сотый раз переключил радио и в тысячный одернул свои пальцы от пуговиц на рубашке. Его нервозность раздражала и охватывала меня сильнее, чем его самого, но я изо всех сил старался не поддаться ей, так, как он. — Прости, — прошептал Брендон и, наконец, сел спокойно. — Нормально ли я выгляжу? — Что? — усмехнулся я, отрываясь от дороги и бросая мимолетный взгляд на его лицо. — Мне немного некомфортно. — Ты выглядишь… подходяще. — улыбнулся я, обращая внимание на его фигуру. Откровенно говоря, мне было некомфортно видеть его таким тоже. Он выглядел другим. Без очков и в одежде, какую не носил, наверное, никогда. Слишком облегающей белой рубашке и черных джинсах. И я не знаю, как он додумался до этого, но… бабочка и подтяжки? Он выглядел слишком сексуально даже для того, кто собирается в такое место как «культ». — Подходяще? — усмехнулся он. — Даже слишком. Сказать? — ответом мне послужил короткий кивок. — Ты похож на мальчика для съема. Лучше не отходи слишком далеко, не уверен, что смогу защитить тебя, когда ты выглядишь так. — Значит, я выгляжу хорошо, — Брендон довольно улыбнулся и посмотрел на меня взглядом, какой я замечал у него далеко не в первый раз. Уверенный, скользящий и острый. — Даже не думай об этом, мы почти приехали, — твердо сказал я, крепче вцепляясь пальцами в руль. — А я и не думал, — хмыкнул он. — Но теперь думаю. И его рука легла мне на бедро, и уже никакие уговоры не действовали на него, когда он становился таким. — Брендон, пожалуйста. — Я слишком волнуюсь, мне нужно отвлечься, — еле слышно произнес он, придвигаясь ближе и оставляя мимолетный поцелуй у меня за ухом, заставляя мое тело вздрогнуть как от холода. — Заканчивай, у тебя все равно ничего не выйдет. — Тебе не нравится? Может, я все-таки плохо выгляжу? А мне понравилась эта бабочка, я ведь ее специально для тебя надел, — его голос срывался на шепот, и губы мягко скользили по моей шее, когда я отчаянно цеплялся за остатки своего разума. Я ненавидел, когда он поступал так. Когда он вел себя так. Когда он пах так, как сейчас. Слишком возбужденно и слишком невинно. Он резко отстранился, стягивая с себя легкую куртку и откидывая ее назад. И прежде чем он успел бы вернуться к своему занятию, я затормозил на пустой парковке возле супермаркета. — Какого черта, Брендон? Соберись, прошу тебя. — Мои слова потонули в тишине машины и поцелуе, когда Брендон снова прижался ко мне. У меня не было больше не единого шанса противостоять ему. Каким-то образом, он получил власть в тот момент, и он понимал это. — Ты скалишься, — жарко прошептал он, когда его руки прошлись по моей груди. Ухмыльнувшись, он достал из кармана джинс маленькое лезвие и повертел им у меня перед лицом. — Ты запачкаешь свою одежду, — выдохнул я, и Брендон не колеблясь ни секунды, провел маленькую полосу по своему запястью. Я никогда бы не привык к тому ощущению, что давал мне вкус его крови. К этому туману в голове, к этому теплу, заполняющему меня всякий раз, когда часть его проникает в меня. Пусть даже пара капель и я перестаю узнавать себя, и моя душа, растворяясь, покидает тело и смотрит на все это со стороны. — Мы могли бы…— тихо прошептал он, оставляя мелкие поцелуи на моем лице, и я улыбнулся, заглядывая в его глаза, блестящие в тот момент так, словно это он вампир, а не я. — Собираешься потерять девственность в машине на парковке супермаркета, очень мило, Брендон, — я усмехнулся, и всем своим существом желал остановить себя в тот момент, но мои действия шли наперекор мыслям, когда руками я проводил по его телу и терялся в поцелуе. — Мы могли бы сделать это дома, но ты слишком игнорировал меня всю неделю, — его улыбка не была больше милой и невинной, не когда он был таким. В редкие моменты, как этот, мальчик внутри него уходил, уступая место кому-то другому, в ком не было слабости и неуверенности, и чье любое движение было слишком греховным для того, кто носит с собой Библию. — Я пытаюсь заботиться о тебе и не сделать вещей, о которых ты будешь жалеть, — прошептал я, словно в бреду и моя рука нашла его шею, осторожно прикасаясь к коже и ощущая его пульс под ней. — Сейчас я хочу, чтобы ты заткнулся Райан, — усмехнулся он, и я почувствовал его руки, расстегивающие ремень моих брюк. Он целовал меня с нисходящей с лица улыбкой и изредка задевал мои губы языком, пока его пальцы ловко пролезли под мое белье и прикоснулись к моему члену. Горячая волна прошлась по моему телу, и я впился взглядом в Брендона. За секунду я крепко вцепился в него, и уже через мгновения он устроился на моих коленях, и эта дьявольская ухмылка по-прежнему не слезала с его лица. Движения его руки стали более быстрыми и уверенными, поцелуи страстными и нетерпеливыми. Мне казалось, что все это доставляет ему удовольствия больше, чем мне его прикосновения. — Кто бы мог подумать, что ты можешь вытворять такое, да? — на грани стона прошептал я в его ухо, и он вздрогнул от моего голоса. — Готов поспорить, твои родители бы с ума сошли, узнав об этом. — Господи, заткнись, — простонал Брендон, и сделал резкое движение бедрами, прикасаясь ко мне через одежду. Мне нравилось то, каким он становился, когда я начинал дразнить его. Это сводило его с ума так же сильно, как и меня. — Ты ужасный мальчик Брендон, звать Господа в такой-то момент, — его рука на моем члене двигалась все быстрее, а дыхание сбилось. Бедра отчаянно прижимались все ближе, но мне хотелось довести его до еще большего отчаяния. Я приподнялся на сидении, хватаясь одной рукой за шею Брендона и другой прижимая его ближе к себе. С каким-то остервенением, которое граничило с безумием, я впился в его губы, но его поцелуев никогда не будет достаточно для меня. Вена на его шее выделялась так ярко, как белое на черном, и пульсировала так сильно, что все внутри меня требовало сдаться. И как только его кровь снова оказалась во мне, я сдался, и вспышка света ослепила все вокруг, позволяя увидеть лишь лицо Брендона напротив меня. Я улыбнулся, когда он мягко прикоснулся губами к моим, на которых все еще оставалась его соленая кровь. Мои руки по-прежнему держали его в тисках, а его бедра пытались получить хоть какие-нибудь прикосновения, когда я услышал звук на парковке. Пара человек вышли из супермаркета, и Брендон в испуге пересел на свое место, заставляя меня усмехнуться быстрому возвращению прежнего мальчика. Когда прохожие исчезли из поля зрения, я отстегнул ремень безопасности и наклонился к Брендону. Его дикий взгляд выдавал то, что он все еще возбужден. — Если пообещаешь вести себя тихо, то я тебе помогу, — улыбнулся я, оставляя нежный поцелуй на его губах, просто для того, чтобы расслабить его. За пару секунд ловкими движениями я расстегнул его джинсы, и он приподнялся, позволяя стянуть их до колен. Краска прилила к его щекам, и он прикрыл глаза, откидывая голову назад, когда моя рука коснулась его члена. Его тело было горячим и возбужденным, и он пах так резко и сладко одновременно. Джорджиана всегда восхищалась девственниками. Она говорила, что они пахнут как «сладкие ангелочки» и кровь их словно нектар. И я разделял ее мнение. Но за всю свою жизнь я не помню никого, кто мог бы сравниться с его запахом. Я оставил несколько медленных поцелуев на его бедре и пальцы Брендона запутались в моих волосах. Он сжал их еле ощутимо и когда языком я облизал головку его члена, все его тело вздрогнуло. Мне казалось что все, что он чувствует, происходит со мной. Каждый раз, когда его бедра приподнимались, ноги начинали дрожать, внутри меня вспыхивала сверхновая. Я провел языком по всей длине и взял почти наполовину. Брендон зажал свой рот рукой, и я взглянул на него, встречаясь с его потемневшими, как ночное Питтсбургское небо, зрачками. Он тихо, но часто дышал, хотя, я и без этого чувствовал, как близко он к своей грани. Его хватка в моих волосах становилась сильнее всякий раз, когда я ускорял движения своего рта и проводил языком по головке, пока Брендон не вскинул бедрами особенно резко, и из его рта не вырвался хриплый стон, а его теплая сперма не ударила мне в горло. Он все еще выглядел шокированным и отстраненным, когда я оставлял мягкие поцелуи на его губах и скуле. — Приведи себя в порядок, — улыбнулся я, отодвигаясь на свое место и заглядывая в отражение зеркало заднего вида. Когда мы оба приняли более-менее приличный вид, пришел момент вернуться в реальность. Странный холод вдруг объял меня, и звездная энергия внутри погасла. Теперь вернулось прежнее чувство, что я испытал посетив «культ». Тяжелый, всепоглощающий страх. Я обернулся к Брендону и, подарив нервную улыбку, завел машину. — Райан, — тихо позвал он и положил руку поверх моей на руле, нежно проводя пальцами по моим. — Чтобы не произошло сегодня в «культе», это ничего не изменит для меня. Не в силах посмотреть на него, я лишь уставился на шрам, оставленный мною на его коже и наши переплетенные пальцы. И в этот момент еще более тяжелое чувство настигло меня, охватило легкие и перекинулось сжигать внутренности.