Wrist of the Sun

      Ему было семь, когда он впервые взял на руки своего новорожденного брата, и необъяснимая нежная любовь, какой он не испытывал еще ни разу в жизни, объяла все его сердце.       В любую, даже самую темную и дождливую ночь, или когда слабость настолько сильна, что заставляет закрывать глаза на ходу, он находил время, чтобы почитать младшему брату сказки на ночь. Его сердце стремилось отдать эту нерастраченную любовь, накопленную за долгие годы возле его холодной матери и чопорного отца, возле его злобных старших братьев и одиночества.        — Жил был маленький трубочист, и звали его Том*… — начинал он, пока ребенок рядом с ним не устраивался удобно, положив голову на его грудь.       — Другую сказку, Джордж, хочу другую. Про лису, — хныкал малыш.       — Про лису попроси маму, это ее сказка.       — Но я хочу, чтобы ты мне рассказал. Пожалуйста, Джордж, я люблю тебя, — в глазах младшего брата скопилась влага, и мальчик устало выдохнул, обнимая ребенка.       — В одном лесу жил был лис. Он был голодным, потому что все зайцы убежали, и ему было нечего есть. Ни одной мыши, ни одной куропатки не попадалось на его пути долгие недели. Он скитался, пока не обессилил от голода, и тогда он чудом набрёл на старую деревушку. Там он заметил большой курятник. Десятки кур сидели в клетках, и у бедного лиса заурчало в животе. Он мечтал съесть их, он был очень-очень голодным. Но все эти курицы боялись его и не подпускали близко, кроме одной…       Есть кошмары, от которых не избавится. Есть выбор, с которым приходится жить всю жизнь. Есть вещи, способные приносить боль снова и снова, независимо от того, жив ты или мертв.       Я помнил все это отрывочно, словно кадры с пленки.       Вот я впиваюсь пальцами в деревянную поверхность барной стойки. Вот я с неведомой скоростью перепрыгиваю через нее. Я сжимаю его горло, но он лишь усмехается. Он не верит, что я могу убить его. Он смеется надо мной. Он думает, что победил.       Вот кто-то оттаскивает меня от него, и я вижу кровь на его лице, рассеченную бровь и губу, которые мгновенно заживают. Я кричу что-то о том, что выпотрошу его тело и сожгу все до последнего куска. Что я не успокоюсь, пока он не познает реальную смерть. Но меня все еще кто-то держит. Я говорю им, что он нарушил древнее правило. Я говорю им, что чёртов Кроуфорд пренебрег законом собственности, но никто не даёт мне вырваться.       И лишь когда я чувствую, как ослабла их хватка, я бегу за ним следом, как гончая, преследуемая целью догнать жертву.       И я не успеваю.       Я не догнал его. Я его потерял.       — Тише, тише, иди сюда, — я слышал нежный шепот мне в висок, чувствовал чужие губы на моей коже. — Что произошло, Райан?       Шел снег. Дети и подростки небольшой процессией шли в рождественских костюмах ангелов, чтобы наполнить городские улицы пением. А я стоял и смотрел на проезжую часть дороги, по которой он ушел, и я никогда и никого еще не желал убить так сильно. Адреналин в моей крови проснулся, и человеческие уснувшие чувства снова ожили. Злоба, гнев, ярость. Все это были лишь оттенки того, что творилось внутри меня. Это было намного сильнее, имело более древнюю природу происхождения.       Они зачем-то заперли меня в апартаментах, связали руки и заставили Даллона следить за мной, пока я не успокоюсь. Они сказали, что я почти сдал их всех, когда гнался за Йеном с выпущенными клыками.       Он склонился надо мной, заглядывая в глаза и произнося один и тот же вопрос «что случилось, Райан?».       Как будто я знал что.       Я ничего не знал. Я знал только, что должен найти Брендона.       — Что сделал Йен? — снова спросил он.       — Взял то, что ему не принадлежит.       Он устало выдохнул.       — Нам придется держать тебя здесь какое-то время.       — Со мной все в порядке, — я прошипел, пытаясь вырваться из железных наручников на моих запястьях.       — Нет! Пока ты кидаешься на других вампиров, ничего не в порядке Райан.       — Он нарушил закон.       — Закон, которому несколько сотен лет? Он уже давно не актуален, Райан!       — Какое мне дело до актуальности, он все испортил! Я должен был убить Брендона, теперь он отнимет его у меня!       Он резко посмотрел на меня при словах о Брендоне и заметно напрягся.       — Что? — спросил я, получая в ответ тишину. — Что? — чуть громче. — Да что, черт побери?!       Когда я говорил о том, что никогда не знал, что происходит в его голове, и что он выкинет в следующую секунду, я не лгал. Он подошел ко мне ближе и просто расстегнул наручники на моих руках.       — Иди.       — Что? — я уставился на него, будто он сказал это на каком-то другом языке. Я либо спятил, либо спятил он.       — Иди. Я отпускаю тебя. Найди мальчишку, разберись с этим, и возвращайся.       — В чем подвох?       — Ни в чем. Он нужен нам мертвым, вот и все.       — А что с Йеном?       — Мы разберемся с Йеном сами. Мы найдем его.       — Кто его создатель?       — Иди, Райан…       — Кто? — я смотрел на него, а он на меня. Во мне зарождалось какое-то смутное сомнение. Почему все так носились с этим Кроуфордом? Он предатель. Предателей сжигают. Когда Брендон встретил меня впервые, мы сожгли Элизабет за то, что она предала нас и подвергли казни её создателя. Вот что происходит с теми, кто пренебрегает нашей системой. Тогда почему они позволили Йену уйти? Они чёртовы идиоты. Если Даллон солгал мне, и они ничего не сделают, то я убью его сам.       — Среди нас нет его создателя.       Я остолбенел.       — Тогда как вы найдете его?       — Не думай об этом. Доберись до мальчишки раньше него.       Доберись.       Он сказал это так, будто это было соревнованием. Но это была жизнь, а не игра. Это реальность в которой надо делать выбор, с которым потом придется жить. Они кинули мне это, словно кубик-рубика, который надо собрать, а позже забросить куда подальше. В такие моменты я так сильно их ненавидел.       Но моя ненависть могла быть хоть сколько угодно огромной, но я бы все равно сделал так как мне приказали. Потому что все это я делал, думая не только о себе в такие секунды. Я вспоминал, что «культ», это не только я, Джорджиана, Даллон и другие. Это и потерянные молодые вампиры, такие как Уильям Беккет, которые не имели ничего в своей человеческой жизни и которые так отчаянно пытаются обрести хоть что-то в этой. Это и такие как Фрэнк, попавшие сюда в минуты слабости, но в то же время не знающие, чего им хочется больше — сбежать или остаться здесь навсегда. Это такие как Джон, которые действительно заботятся о других, которые беспокоятся о безопасности вампиров и людей здесь, которые все еще небезразличны. И может такие как они здесь не все, но они рассчитывали на меня. И я не мог совершить это предательство. Возможно, потому что я поклялся защищать их. А возможно потому, что это заставляло чувствовать себя значимым для них. Заставляло чувствовать, что я поступаю правильно, отдавая жертву чему-то более значительному.       И пусть так. Брендон давно должен был стать этой жертвой. Это была его судьба. Это было его предназначение. Стать моим выбором, с которым я позже буду жить.       Я надеялся, что он все еще был дома. Он не мог уйти, даже не сказав мне ни слова. Да, прошлая ночь была не самой гладкой, она была катастрофической. И все равно он не мог уйти.       Но мне повезло, потому что я застал его именно в тот момент, когда он собирал вещи, быстро запихивая самое необходимое в свой рюкзак. У меня случилось дежавю.       Он вздрогнул, когда дверь захлопнулась за мной, но не обернулся. Он даже не хотел взглянуть на меня, и я чувствовал, что он был напряжен. Он был зол.       — О, да брось, — выплюнул я, замечая, как он застегивает рюкзак и собирается уходить. — Неужели снова? Уйдешь в очередной раз, чтобы потом вернуться?       Это разозлило его еще больше. Я не понимал, в чем было дело. Это он изменил мне. Это он предпочел Йена. Я имел право уйти ненадолго. Мне нужно было время.       Но он был зол гораздо сильнее меня. Он выглядел так, будто я собственноручно вырвал сердце из груди его сестры.       — Я не вернусь, Райан.       Это больше не звучало грустно или отчаянно.       — Ты не посмеешь уйти, — прошептал я так, чтобы он меня слышал, но он лишь улыбнулся. За его улыбкой последовал рвущийся из груди смех. Он смеялся скорее истерично.       — Поверить не могу, что всё это случилось со мной.       — О чём ты?       — Вам стоило быть более внимательными, если вы собирались проворачивать такую сложную операцию. Кто-нибудь мог вас услышать. Я же говорил тебе, Райан. Бармены всегда все знают.       Я складывал все по кусочкам. Один плюс один, не так уж и сложно. Болтливый Кроуфорд, влюбленный в Брендона. Я должен был догадаться, что с этим вампиром что-то не так. Но я не знал его слишком хорошо, чтобы быть уверенным в его преданности. Как оказалось, его преданность была полной иллюзией.       — Ты всё знаешь?       Он кивнул. Он даже не смотрел на меня. Я не знал почему, потому что я был теперь ему противен или потому что теперь он меня боялся?       — Я мог бы всё объяснить.       — Что? Что объяснить? Что я оказался твоим очередным фото из бардачка? Еще одно задание, которое тебе пришлось выполнить?       — Поверить не могу, что он все тебе рассказал.       — Да, Йен оказался гораздо честнее тебя.       — О, и поэтому ты отплатил ему своей задницей? — я выпускал яд вместе со своими словами, пытаясь задеть его сильнее, чем был задет сам. Я вел себя, как идиот, а не человек, который прожил двойной человеческий срок.       Брендон вспыхнул от моих слов, его губы сжались. Он будто хотел меня ударить, но никак не решался.       — Не смей говорить мне о верности, когда сам ты все это время был с Даллоном.       — Так он и об этом тебе рассказал.       — Не трудно было догадаться. Как давно Райан? Готов поспорить ты прибежал к нему сразу же!       Я дернулся, чтобы коснуться его, но он отскочил в ужасе ближе к стене. В его глазах вспыхнул страх. Теперь он действительно меня боялся. У него не было гарантий безопасности, не было козырей против меня, и не было меня. Он безоружен, слаб, и он человек. А я вампир. Один плюс один. Не сложный пример.       — Теперь ты снова боишься меня? — я оскалился. Это стало приносить мне удовольствие, то, что теперь он снова в моей власти, боится меня, не может сделать и шагу. Раньше он принадлежал мне, потому что любил, теперь принадлежит, потому что боится умереть.       Я загнал его в угол, прижал к стенке, ему больше некуда было идти. Если бы он не поднял всю эту грязь, вставшую между нами, если бы просто сделал вид, что ничего не произошло, я бы простил ему Йена и все остальное. Я бы принял его обратно и, возможно, еще какое-то время у нас бы была прежняя жизнь.       Я всё еще любил его.       — Дай мне уйти, Райан.       — Я не могу. Ты принадлежишь мне, помнишь? — я кивнул на его запястье, и он усмехнулся. — Я могу снять её, если хочешь.       — Я знаю всё. Я знаю, что это ничего не значит. И даже не думай о том, что я поверю тебе. Скорее я отрежу себе руку, чтобы этой метки не осталось, чем доверюсь тебе.       Я улыбнулся.       Теперь-то он все понимал.       Он дернулся и попытался проскользнуть мимо меня, прямо к выходу. Но, боже мой. Я был вампиром. Я нагнал его меньше чем за секунду, прижимая к полу. Он выгибался, пытался вырываться, но я сжал его руки, и снова проснулся зуд в деснах. Я был близок к его оголенной шее.       — Прости, но я давал тебе достаточно шансов, чтобы уйти. Ты не воспользовался ни одним.       Его глаза расширились, когда он уставился на меня, сдаваясь и переставая брыкаться. Он словно понял что-то очевидное, но было уже слишком поздно.       — Я любил тебя, как бы я мог об этом подумать? — воскликнул он. Я ослабил хватку на его руках, и целую секунду мы смотрели друг другу в глаза, будто не являлись больше врагами. Я любил его, он любил меня. Почему мы все еще по разные стороны?       Я хотел поцеловать его, коснуться еще раз его губ, ощутить вкус его крови. Я хотел отмотать время назад, тогда, когда все это было обыденностью для нас. И я продолжал смотреть на него, не замечая, как его глаза наполняются холодной отчужденной чернотой, словно мрамор. И как его руки с небывалой силой отталкивают меня. Он скинул меня с себя и я, наконец, очнулся. Стерев кровь с разбитой губы, я снова наблюдал за всем как за фильмом в замедленной съемке.       Это всё был не я. Это всё был не он.       Это не он пытался дотянуться до дверной ручки, как утопающий за соломинкой. Это не я настиг его слишком быстро.       Удар в висок. Дорожка крови на коже. И темнота.       Это всё был не я.

***

      Меня учили делать это быстро. Никаких разглагольствований о том, о сём. Хочешь поговорить о жизни, немного философии? Оставь всё это при себе. Поговори с отражением в зеркале. Не с жертвой.       Это же частая ошибка всех злодеев в фильмах. Они слишком много болтают, и обязательно за это время что-то случается.       Я болтать в принципе не любил. Особенно когда убивал.       И я не разговаривал в тот момент. Но все равно медлил.       Его голова лежала на моих коленях. Моя рука нежно перебирала его волосы. Я не мог остановить себя и заставить сделать это. На его виске засыхала кровь, его тело остывало в моих руках.       Веки дрогнули, и он открыл глаза. Его руки были связаны, ноги тоже. Он не мог пошевелиться.       Я оставил уже десяток укусов на его теле, оставляя нетронутыми только шею и запястье.       — Райан… — испуганно прошептал он. Его голос охрип и дрожал, его тело дрожало тоже. Мне становилось холодно и жарко одновременно. — Пожалуйста…       Я помнил, как в его глазах вспыхивала вселенная, теперь там гасли звёзды. Его пожирал страх и безысходность. Он ничего не мог сделать.       Я склонился над ним, прикасаясь к руке, которую он сжал в кулак. Он все еще пытался вырываться, как бабочка, трепыхающаяся в сачке.       Он не хотел больше носить мою метку? Прекрасно. Я сниму её.       Он не хотел больше меня видеть? Великолепно. Скоро всё закончится.       Я позволил себе наслаждаться этим в последний раз. То, как рвется его кожа под остротой моих клыков. То, как его кровь пачкает его запястье. Запах крови и смерти разнесся невидимым облаком по комнате, и я наслаждался каждой минутой. Брендон дрожал как в лихорадке, по его щекам стекали редкие слезы, и губы его шептали только одно слово «ненавижу».       Как будто я себя не ненавидел?       За окном всё ещё пел детский хор. Рождество.       Всё это было так бредово. Если Бог есть, то почему он позволяет жить таким как я? Почему позволяет мне делать то, что я делаю?       Я оставил поцелуи на его сжатых губах. Я оставил поцелуй на его похолодевшей коже шеи. Он потерял так много крови. Он еле дышал.       Кожа на его шее разорвалась, и он кричал своим ослабленным голосом. В нем больше не было ни капли сопротивления.       Кровь запачкала мой ковер, мои руки, мое лицо. Я весь был в крови. Я не чувствовал ничего. Я умирал в тот момент, когда его дыхание сбивалось. Я застыл в тот момент, когда хлопнула входная дверь, и вампир с золотисто-карими глазами вцепился в мою шею. Он пел курице о любви дни и ночи напролет, пока курица, в конце концов, не влюбилась в лиса и не впустила его. Но бедный лис был тоже влюблен в курицу. И всё равно её съел.