8 секунд

- И так, детишки, шире шаг! - Убейте меня, кто-нибудь, умоляю… - Почему мы тащимся пешком до этого дурацого лагеря?! Кто-нибудь мне объяснит вообще, чем мы так провинились?! - Так, Мосолов, ты вообще какое право имеешь ныть? Тренировка у тебя, парень! - А мы-то тут каким боком?! - Я в туалет. Где здесь туалет? - Да под любым кустом! Мы – за естественность! - А мы, я и моё величество, за будуары и сортиры! Мимо с грохотом и ревом проносится по путям очередная электричка. - Почему, скажите мне, почему нельзя было доехать на электричке?! Поправляю кепку, потянув вверх за козырек. Вновь открывается мир – не только ноги впереди идущего Гоши. Оглядываюсь по сторонам, вновь фиксируя взглядом местность. По левую руку – холм чуть наверх, на нем рельсы. Уже третий раз по ним электрички снуют. По правую руку – поля. Сухие, поредевшие, жухлые. Далеко-далеко штрихи деревьев, таких же сухих и поредевших, но встречаются и штампы желтые, бурые. Небо на удивление светлое, какое-то даже летнее. Но лучше бы было хмурое – поехали бы на электричке… Вожу взглядом по распростертым над головой облакам – белым мазкам, основательно втертых в голубой холст. Смотрю и думаю – было в этом выезде психов что-то приятное – свежий воздух, ветерок, небо чистое над головой. Не успеваю всласть надуматься, как Любка рядом начинает ныть, руша мне всю скомканную идиллию. - Оле-ег, я устала. Давай я возьму сумки, а ты возьмешь меня? - Как чебурашку, что ли? – фыркает Олег. - Ну Оле-ег. - А кто возьмет меня? А? Рык, возьмешь? Рык испуганно косится на друга. Последние несколько минут он шел молча, явно о чем-то глубоко задумавшись, и вопрос Олега его немного шокировал. - Ещё раз, - тупо бормочет он, прося повторить. - Возьмешь меня, Рык? Было пройдено еще несколько шагов, прежде чем многозначность вопроса была осмысленна всеми. Гоша начинает ржать, как полоумный, Любка прыскает, забегает вперед, чтобы глянуть на выражение лица братца. Я поворачиваю голову через плечо, не сбавляя шага. - Да пошел ты! – пристыжено смеется Рык, отбиваясь от Олега. - Ты о чем это сейчас подумал? А? О чем ты сейчас подумал, я тебя спрашиваю! Отворачиваюсь от них, и вновь кепка сползает мне на глаза. Смотрю себе под ботинки – трава жухлая, земля стоптанная. Плетемся в самом конце, а шуму от нас как от всей колонны. - Тюлень, ты хоть знаешь, где сворачивать? – Мосол виснет на плече у Андрея Петровича (Тюленя), словно не учителя спрашивает, а друга закадычного. - Знаю, конечно! Навигатор… Эй! – только тут до Тюленя доходит, что к нему только что проявили недозволительное неуважение! - Интернет, хотите сказать, ловит? – сомневается Олег. - Конечно! – увещевает Тюлень. – То есть, ловил, когда из электрички выходили. Теперь не ловит. Но я запомнил. Я вам не дед мой, у меня еще память работает. - Ну-ну… - Так! Кто это сказал?! Ты, гаденыш?! - Нет! О чем вообще речь? Стоим с Любкой с краешку, наблюдаем за разборками. У нас всех что-то вроде привала – дошли до развилки, а куда дальше – тайна, покрытая мраком. На спинах у нас громоздкие рюкзаки. У меня – обычный, школьный. У Любки – походный. Вокруг люди пытаются гаджетами воспользоваться, в инстаграмм войти, фотки выложить, в твиттер написать, а связи шиш. Тут вам полная изоляция от внешнего мира. Выживайте сами. На фотки свои любуйтесь сами. - Жарко что-то… - вздыхает Любушка, расстегивая куртку и разматывая шарфик. - Застегнись, - мешаю ей. – И так только выздоровела… - Точно ведь. Тем временем в перепалку Рыков встревает – его для завершения не хватало. - Да дальше было сказано идти, не тот поворот, - доказывает он. - Да нет же, вон сейчас свернем… Обхожу «могучую кучку» из наших, чтобы лучше видеть дорогу. Стоим мы у самой окраины леса – густого, цветного, тихого. Прямо в него широкая тропа вгрызается, и уходит куда-то в никуда. Табличка только обветшалая тут, у трассы проезжей, воткнута. «Дороги нет!» Многообещающе, я вам так скажу. Почему-то сразу вспомнилась реанимация у мамы на работе, на дверях которой приклеена бумажка «ВЫХОДА НЕТ». Девчонки начинают уже кудахтать недовольно, с придыханием жаловаться парням. А парням – по барабану, между собой что-то поделить не могут. А Олег с остальными пытаются Тюленя вразумить. Вот так и стоим. А нам уже как час назад надо было в лагере быть. Обед уже, считай, профукали. Насчет лагеря. Поездка созрела внезапно, никто к ней толком был даже не готов (морально и физически). Но благо, длиться она должна была не особо долго – три дня, если быть точным, без вычета сегодня. Спортсменам была дана возможность провести тренировки на свежаке, а остальным… Остальным померзнуть. - Андрей Петрович, вы что, издеваетесь?! – пыхтит Олег, уже не зная, что делать с тренером. - Тут блин специально для таких одаренных, как мы, табличка – «Дороги нет»! – топает ногами Гоша. - Давайте до следующего поворота дойдем, если там указателей не будет, вернемся сюда? ОК? – устало пинает землю Рык. Тюлень с сомнением глядит на своих ребят. Ему не хочется перед всеми признавать, что он немножечко опорфунился. Любка, как пингвинчик, подскакивает ко мне и хватается за мою руку. Я вопросительно гляжу на неё из-под кепки, и она поясняет, вжав голову в плечи. - А теперь холодно. Пропуская изнурительные подробности, скажу – доковыляли мы до этого лагеря. Доковыляли. Долго шли, долго мучились – пришли. Правы были наши пацаны – следующий поворот, и прав был Рык – указатель с названием лагеря имелся. «Тихие зори». Специально для нас, туристов-бандуристов. Пристав на пороге «лагеря», наш «отряд» дружно издал протяжный, заунывный стон боли и отчаянья. Да, это был лагерь. Обычный детский лагерь, смастеренный для спортивных детишек. Сразу из-за ограды были видны открытые старые стадионы, с вздутым асфальтом, столбы без колец (!) и какие-то хибары с персонажами советских мультиков на стенах. - Я – счастливый как никто! Я – счастливый лет на сто… - запел Гоша. - Заткнись, Тихонов, и без тебя тошно, - ровным голосом перебивает его жалобную песнь Бина. Я оглядываюсь и вижу рядом стоящую Альбину. Всю дорогу она шла в начале колонны, и у нас не выпадало шанса пересечься. На ней белая, пышная короткая курточка в ярко красный цветочек – розочку, зеленые рваные джинсы и джинсовые кеды. Волосы собраны в высокий пышный хвост, демонстрируя аккуратные беличьи ушки. На этот раз сережки в виде розочек. Вкус есть, наверное, но вот губы уж больно вызывающе накрасила. Почувствовав на себе мой непрошенный взгляд, она косится в мою сторону, корчит нос и отходит в сторону. Почему-то чувствую себя пристыжено. Она ведь не виновата, что любит Рыка, не виновата, что он такой кремень, ничего не понимает. Ну а способ самовыражения у неё странный – так это жизнь тяжелая. Она у всех такая. Любка трогает меня за руку. - Вот же расфуфырилась, - шепчет она, имея в виду, конечно же, Бину. Не отвечаю. Нечего ответить. Тут всё и так ясно. Неясно только – как Бина согласилась на эту поездку (поход)? Чтобы иметь шанс быть поближе к Рыкову? Возможно. Лучше ей не мешать в этой операции. Подсобить? Нет, нарвусь ещё на неприятности. Нас загоняют в ворота и оставляют ждать у сторожки. Тюлень идет разбираться насчет нашего благополучного прибытия. Стоим. Вновь ждем. В какой-то момент ко мне подходит Рык. Задираю кепку, чтобы лучше его видеть. - Чего тебе? Рык молча берет мою руку и ссыпает в неё горсточку желудей. Здоровых таких, сочных. Пока разглядываю их, Рык уходит. - Попандос, девки, - жует жвачку Бина, подытоживая. - Что же это… - Катька роняет сумку на пол. - Не ссыте, прорвемся! – уверяет Нинка. - Где тут ссать-то? Ленка проходит вперед всех, протискивается между кроватями, осматривается. - Видимо, на улице, - чешет затылок. - Супер просто. - А, не, вон… Или это душевая? - Ты уверена, что это можно так назвать? - Пофиг, три дня можно не мыться. - Вот и не мойся, вонючка. Нас шестеро на комнату. Кроватей тоже, все двухъярусные, допотопного вида. Любка спешит занять одну из кроватей, подальше от входной двери и душа. - Рин, я заняла! Это наша! - Ишь ты, зараза какая прыткая, - фыркает Нинка, но с веселостью. Небольшой экскурс по жилищу. Окно – одно, зафиксированное временем – ни открыть, ни закрыть. Розетки две – обе перегоревшие, тётенька какая-то сказала заряжать телефоны в соседнем домике. Туалет – тоже не айс, но тут имеется интересный выбор – либо не держишь дверь, и все тобой любуются, либо закрываешь, но автоматом открывается щель в стенке, и тебе дует в жопу. Душ есть, но в него просто страшно заходить. Плитка вся в плесени, живой, кажется. Того и гляди заглотит, пока шампунью отвлекся. У каждой кровати прикроватная тумбочка. Без дверец, правда. Извлекаю из кармана куртки желуди. Недолго думая, дарю их Любке. Любушка в восторге. Высыпаемся на улицу – сил нет в нашем теремке находиться. Но я уже в спортивной форме – трико, майка, поверх олимпийка. Тюлень обещал спортсменов перед ужином погонять. Остальные пускай сами резвятся. Любка увязывается со мной. Бина уходит куда-то одна, может, решила поискать более скучный туалет. Парни все уже на площадке. Сбоку от площадки высятся зрительские места, прямо трибуны натуральные! Правда, пустые, холодные какие-то, слепые. Их оживляет Любушка. Вбегает на самый верх и начинает отплясывать. Ей бы еще в руки штуки такие, как у болельщиц. Пампушки, вспомнила. - Не позорь меня, позорище! – кричит ей Олег. Любка поворачивается и начинает крутить попой. Тюлень с готовностью потирает руки. - Ну что, ребятня, готова к труду и обороне? - Нет. - Хмыря попуканного ответ! - Блин, Андрей Петрович, жрать охота. - Вам бы лишь пожрать! - Да. - Поработаем на ура! - Заткнись, а… - Вон, Рената наша, умничка-девочка, стоит, не жалуется, - Тюлень приобнимает меня и хлопает по плечу, что я чуть мяч из рук не теряю. - Да она просто дар речи от такого потеряла, - фырчит Демьян. - Ладно! Всё! Построились! Меня ставят между Олежкой и Мослом, хоть я и выгляжу между ними, как колобок и два жирафа. Мосол приседает и глумливо тычет меня под ребра. - Как у девок-то домики? - Ужас. - Это хорошо. - Почему? – удивляюсь. - Не так обидно. Равенство, - Мосол подмигивает мне, чему-то тайно радуясь. Начинаем с пробежки. После второго круга становится хорошо, тело разогревается, как попкорн в микроволновке, после пятого – мышцы начинают твердеть, а после седьмого – начинают лопаться. Потом каждый со своим мячом начинает круги навертывать. Потом по парам. Попадаю в пару с Чижом – жилистым пареньком с бритыми висками и зелеными глазами. На нем куртка цвета хаки, и он, по сравнению со всеми, выглядит даже как-то модно. Чем-то он мне напоминает Рыка, внешне: высокий, жилистый, угрюмый. Но Рык всё же пообщительней его будет, повеселее. Чиж много молчит, но игрок из него хороший. И напарник. Ещё Рык черный, как доберман, а Чиж – немецкая овчарка, и волосы у него интересного цвета – какие-то пыльно-серые с песочным. Да, знаю, очень клёвое описание я придумала. Наблюдая за ним во время игры, я сделала себе заметку: если он действительно захочет, он может и Рыка обыграть. Но есть в нем какая-то лень, что ли. Не охота ему слишком сильно напрягаться. Когда Чиж начинает обходить меня, ведя мяч, случайно сравниваю его с Рыком, нахожу сходства, и в какой-то момент вспыхиваю. Неужто, и Чижу я приглянусь?! Поспешно трясу головой, растряхивая такие нелепые мысли, колочу себя по макушке. Такая у меня дурная привычка появилась с недавнего времени – колотить себя за провинности. Чиж перестает ходить вокруг меня, вопросительно смотрит. - Ты чего? – спрашивает. - А? – испуганно гляжу на Чижа. Блин! Как близко стоит!!! Как Рык!!! – Ничего! Комары! Отбиваюсь! Видишь?... Чиж и бровью не ведет. - Комаров уже нет. Лето кончилось. - А-а… - растеряно протягиваю. – Ну, а тут ещё сохранились. Природа! Чиж последний раз кидает на меня озабоченный взгляд – наверное, решает, что я блоху или клеща успела подцепить, пока по лесу шли, - и продолжает ведение. Облегченно выдыхаю. Хватит глупостями голову забивать. После разбиваемся на две группки и расходимся по кольцам. От дружеской игры парни решили воздержаться – уж больно животы крутит. А я – мне все равно, в игру меня и не берут толком. Мне с ними нельзя – команда-то мужская. Когда становится не видно кольца из-за сгустившихся сумерек, Тюлень отпускает нас с миром. Парни даже с радости чуть мячи не бросают, но Тюлень заставляет их мячи с собой унести, не дело так тут всё оставлять без присмотра. Я не тороплюсь, хоть у самой уже живот к заднице прилип. Просто как-то неловко мне с парнями вот так вот, по-свойски. Из-за темноты, да без очков, не сразу замечаю рядом с собой отставшего Рыка. Вот же точно доберман! Рысцой подкрался сзади, бесшумно! - Понести? – тянет руку к мячу. Отворачиваюсь, пряча. - Нет. Дальше идем молча. Просто идем, и пытаемся в темноте тропинку найти, по голосам впереди. В столовке все перемешиваемся. Парни и девки. Тут уже неважно. Важно – тарелку уже выхватить и наполнить желудок. Пока судорожно вливаем в себя какую-то болотную жижицу, заведующая радостно сообщает, что это – не просто столовая, но и дискотечное помещение. Радуйтесь, ребятки. Если захотите попами потрясти – раздвигайте столы, стулья, пляшите, сколько угодно. Тут у нас плитка, скользкая, как раз то, что нужно – летать только так будете. Как на шоу фигурного катания. Любка залпом выливает в себя остывший чай, чуть не подавившись толстыми чаинками, затем заглатывает лимон. Олег по-братски отдает ей ещё и свой. Сижу, посыпая солью на хлеб. Хлеб у них тут прямо как у нас в школе – со вкусом майонеза, с жесткой непрогрызаемой корочкой и резиновым мякишем. - Зачем ты это делаешь? – не выдерживает Рык, сидящий напротив, с полным ртом. Одариваю его презрительным взглядом. - Так, Дядь Фёдор, вкуснее будет, - поясняю я. - Ерундой какой-то занимаешься, соль только переводишь… - Утихни, Барбадос! Выходим, и прямо вновь дружный «ах». Чем-чем, а этим лагерь смог нас всех порадовать, дав на ночь глядя электричество. Сотни огоньков, вдоль тропинок, на крышах домиков, на деревьях – разом зажужжали в ночном прохладном воздухе. И даже как-то радостно стало, даже как-то сердце быстрее застучало. Живот прихватило. Или это из-за столовой еды? Теряю Любку, в общем. Вот так беру – и, простите меня, хер знает, где тут этот туалет, в котором я её оставила. Кругом – чернота, глаз выколи. Только ноги в кустах колючих утопают, земле рыхлой. - Любка! Чекмарь! Ты где?! Слепо вожу руками перед собой, делаю шажок, другой… Коленкой бьюсь о деревянную лавочку, чертыхаюсь. Сходила за туалетной бумагой, бля. Дверца туалета с противным скрипом приоткрывается – Любкин нос высовывается. - Ренат… Я всё. Пошли отсюда. Жутко тут, и в туалете паук над головой на меня всё время как-то подозрительно смотрел, пока я… Любка замолкает, прислушивается. - Ренат, это ты? Явно кто-то рядом стоит, с ноги на ногу переминается. - Олежка? Ты что ли? Где Рената? Писа… Ой, в смысле, в туалет зашла? Любка закрывает за собой дверь вонючей будки. Силуэт явно мужской, по росту – Олег. Да, наверняка Олег. Услыхал, что сестре от столовской еды нехорошо стало, решил пойти, проведать. Ещё и Ренату лишний раз увидеть. Любка ведь давно, первее всех, даже самого Олега, пресекла, что братишка-то по подруженьке её сохнет. Любка, радостно, по-детски так, подскакивает к брату. Видит, что тот спиной к ней стоит, головой качает. Ага, видимо, соглашается, что Рената в соседний туалет зашла. - Как хорошо, что ты пришел! Знаешь, как нам с Ренатой страшно было? – с веселостью восклицает Любка и, разбежавшись, запрыгивает на брата со спины. На закорки взбираться у неё и в мыслях нет – знает, что тяжелая. Но такие выходки она не раз проделывала, Олежка не протестовал особо. Виснет, как обезьянка, верещит при этом, довольно похрюкивая. Носом в затылок тычет. А тут вдруг Олег как шарахнется, как и не Олег-то вовсе. Правда, сбрасывать не спешит, понимает, видимо, что девчонка это, раз грудью прижалась к его спине, но всё равно как-то… явно к такому не готов оказывается. И только тут Любка понимает, что комплекция братика немного увеличилась, и куртка какая-то чужая вовсе. И прическа стриженная, и пахнет другими духами. Видит, как парень наушники с себя снимает, и понимает, что не на того прыгнула. Но Любушка настолько шокирована, что сползает лишь тогда, когда Чиж к ней голову поворачивает. - Мамочки родненькие… - лепечет Любушка, отскакивает. Чиж ругаться не спешит, не таков, просто немного прифигивающе смотрит. - Я… Олег, думала. Чего ж ты молчал… А, ты в наушниках… Я же спросила – а ты закивал… Ой, ёлки-палки. Прости, Чижик, родненький, я ж тебя раздавить могла… Офигевший Чиж молчит. Любка лицо руками закрывает, между пальцев на парня сморит, всё бормочет: - Стыдно-то так! Олег – дебил! Почему не пришел?! Блин, Чижик, я ж не знала! Позорище! Сто килограмм живого веса на тебя, прости, Христа ради! Ой, позо-ор! Рената! Рената?! Где ты, блин?! Ты меня киданула?! Прости, Чижик, блин… РЕНАТА!!! Мамочки, стыдно-то как… Любка делает козырек ладошками, корчит лицо от стыда, и мелкими перебежками спешит ретироваться. Чиж с места не сходит, просто провожает девчонку пораженным взглядом. Когда Любка кричит «РЕНАТА», то спотыкается впотьмах, издает жалобный визг, падает. Чиж с места стартует, стремительно, геройственно. Присаживается около распростертой на земле Любки. А у той аж звездочки перед глазами от падения. Такой «шмяк» был! Раз, и канула! - Ма-ама-а… - мямлит Любка, пытаясь сосчитать звездочки. Но те, паразиты такие, бегают по кругу, издеваются. - Давай руку, - велит Чиж. Любка головой встряхивает, будто ей на нос дождинка капнула, судорожно ногами начинает возякать по земле, сама встать пытается. - Сама я, сама! Большая уже девочка! – упрямится она. Не успевает Чиж её ухватить, как Любка уже на четвереньках отползает. Встает поспешно, продолжая двигаться, снова спотыкается. Чиж растеряно к ней руки тянет – «Куда ж ты, дура!», но Любка уже вскакивает и семенит прочь, причитая: - Быстро под одеяло, прямо немедленно… Ай! Бьется об дерево. Дерево жалобно сотрясается. - Малашенко, ты? Вздрагиваю с испугу, оборачиваюсь. Голос Тюленя. - Андрей Петрович? Вы? - Нет, блин, совесть твоя… Да, я. Прости, сам ни черта не вижу. Ты чё тут забыла? Голос у Тюленя какой-то пришибленный. - Бумагу в туалет на улице несу. - В туалет сама? - Нет. - Прекрасно. Давай бумагу. - Но… Тюлень выхватывает у меня из рук рулон туалетной бумаги, и я слышу его поспешные удаляющиеся шаги. - Треклятое питание, - слышу. Рык сидит у домика, на крыльце, весь скрючившись. Вначале думаю, что он просто греется, руки под мышки просто спрятал и нахохлился от холода. Но подхожу ближе и понимаю, что его взяла та же проказа, что и всех остальных. Меня только каким-то чудом обошла. Завидев подходящую меня, вскакивает, как приведение увидел, силится выпрямиться. Сую руки в карманы, подхожу ближе. - Чего сидишь? – спрашиваю. Может, и впрямь грелся таким образом? Уж больно хорошо стоит ровно. - П-просто…Сижу, - выдавливает Рык. Глаз, кажется, дергается. Хмурюсь, клоню голову к плечу, пристально всматриваюсь ему в лицо. Я ведь врачом стать собираюсь, у меня в семье все поколения лекари, блин, я скрытые признаки с первого взгляда вижу. Да тут любой простофиля разглядит, что ему больно. - Да ну? – щурюсь, пытаясь скрыть наглую ухмылку. Рык бледнеет, поди, в темноте не вижу. У крыльца лампочка тусклая горит, с ней всех подробностей не разглядеть. - Хорошая погодка, не так ли? – как ни в чем не бывало, вопрошаю я. Рык скрещивает руки на груди, натягивает улыбку. - Ага… Пройдемся? «До туалета, болван?!» - мысленно бью себя по лбу. - Нет, я пойду. Уже поздно. Завтра рано вставать, забыл? Начинаю проходить мимо, но Рык ловит под локоть. - Да стой же… Дуешься ещё? - За что? - За мои слова. - Не помню даже. Забыла. Рык злиться начинает, но не успевает возразить. Дверь домика открывается, и на крыльцо Олежка выходит. В одном темно-зеленом свитере и узких джинсах, волосы немного растрепанны, как если бы дома находился. Так мило. Засматриваюсь на Любкиного брата, Рык это чует, одергивает меня. Свирепо гляжу на Рыка снизу верх. - Чего трясешь?! - А чё рот разинула?! - Хочу – и разеваю, твоё какое дело? – дергаю рукой, высвобождаясь. Рык уже скалиться начинает, но тут Олежка голос подает. Рык затыкается. - О, Рената. А Любка не с тобой? Господи! Любка! И вот тут, действительно, разеваю рот. Глаза как блюдца. Смотрю на Олега, пытаюсь мысль сформулировать. Но по моему жалобному взору тому уже и так всё понятно. - Ну и где она? – вздыхает Олежка. - В туалете… забыла, - признаюсь. Олег смеяться начинает. Смех у него приятный, негромкий. Ещё и ямочки на щеках вырисовываются, когда он улыбается. Сама начинаю тупо улыбаться, завороженная. Ох уж эта природа, это ночная атмосфера! На свежем воздухе всегда любить приятней, легче. - Доберется как-нибудь, - отмахивается Олег и сбегает по крыльцу, встает рядом со мной. Уви! Прям хочется взвизгнуть от радости. Давно я с ним наедине не оставалась. Улыбка моя вянет. Наедине, как же. Кошусь на Рыка, скривив рот. - А ты не собираешься? – назойливо спрашиваю. Рык, в этот момент потерянно чешущий себе затылок, вопросительно глядит на меня. - Чё? Что, при Олежке не так охота кочевряжиться со мной? - Да ты весь бледный! Кретин! – понимаю, что это мой шанс избавиться от него. Мне кажется, что у Рыка уши шевелятся – вверх-вниз. - Да нормальный я! – отнекивается. - Ага, нормальный… Ты никогда нормальным не бываешь. Олег, а ну-ка, глянь. Видишь? Хватаю Рыка за голову, пригибаю вперед. Ладони кладу ему на виски и начинаю его голову легонько крутить из стороны в сторону, будто демонстрируя рядом стоящему Олегу голову Рыкова, как какой-то экспонат. Олег игру поддерживает, нагибается ко мне сзади, чувствую на себе его дыхание, прямо в ухо. - Да, брат, какой-то ты с бледнотой, - выдает вердикт Олежек, соглашаясь со мной, но не без легкой усмешки. Пока всё моё сознание на Олега переключено, взгляд, обращенный в землю, тем временем так и норовит вбок скоситься, на Любкиного брата. Пока его тепло чувствую, запах, близость, голос в себя впитываю, руки так на лице у Рыка и остаются, тихо сползая по его щекам. Пока я Олегом зачарованна, и не вижу, как Рык на меня смотрит. Стоит, как я его к себе притянула, рук моих с себя не стряхивает. Смотрит на меня, так же заворожено, как если бы я на Олега смотрела, стой он передо мной и держи так ласково, осторожно за лицо. И жалобно так глядит, уже не сверху вниз, а наоборот. Снизу верх, потому что я его к себе так наклонила, чтобы Олегу показать. Чтобы от него избавиться, от Рыка. Откуда же я знать могла, что его так мое прикосновение парализует. А он откуда знать мог, что я его так осторожно, чуть ласково даже, коснулась, удерживаю, потому что лицо мне его кажется грязным, чужим, и я не хочу руки пачкать. Раковины на улице я ведь уже прошла, а в домиках вода только из душа льется. Олег выпрямляется, отдаляется от меня, морок спадает. Могу, наконец, воздуха глотнуть. Ладони мои на лице у Рыка сходятся от напряжения, сжимая тому забавно щеки. Знаете, как игрушки обезьянки такие есть, с тарелками? Их заведешь – они начнут в тарелки эти бить. Ну, так вот и я, как обезьянка игрушечная, Рыка по щекам хлопнула. А он и не дрогнул даже, всё смотрит на меня. А я на него не смотрю. Голова за Олегом поворачивается, словно от туловища отдельно. Но на все 180 градусов так и не поворачивается. Любка из темноты выбегает. Видит нас, сопли-слюни в разные стороны. Нет, не плачет, как обычно девочки испугавшиеся темноты плачут. А как ребенок обиженный, которому обозлившийся родитель сказал: «Ну и оставайся здесь, а я домой пойду». - Изверги!!! – хнычет Любушка, хромая в нашу сторону. Руки мои с Рыка соскальзывают, даже не замечаю этого. Вот если бы я руки у Олега на лице держала, вот это другое дело… Но сейчас не об этом. Забываю про Рыка. Опять. Бегу навстречу к Любке. Та на меня с объятьями утешительными лезет. - Почто ты меня кинула?! Что я тебе плохого сделала?! – причитает подруженька, сопли мне по плечу размазывая свои. - Да я не специально… Я за бума… - И ты, Олежка, тоже мне, брат понимаешь ли!!! – перекрикивает меня Любка и тычет мне за спиной в Олега. Олежка с Рыком переглядываются. - А я то в чем виноват, если тебе на улице приспичило?! – негодует братец. - Да пошел ты, Олежек, - шмыгает носом Любка и вдруг мгновенно успокаивается. Вытирает рукавом нос, отходит от меня. - Что случилось-то? – спрашиваю. Любка вскидывает на меня перепуганный взгляд, губу закусывает. Явно что-то приключилось. - Да ничего не случилось… - мямлит Любушка. - Да говори уже. - Да всё нормально, говорю. - Нормально? Что нормально? - Никто не пострадал… Наверное, - прыскает со смеху Олег. Он-то сестру получше меня знает. - А всё из-за кого? – Любушка, переполненная возмущения, всплескивает руками, как по воде. Пыжится что-то рассказать, но видимо уж больно стыдно. - Всё равно узнаем. От жертв… - издевается Олежек. - Из-за вас все, предатели! – злится Любка. - Кого в темноте затоптала, колись уже, - Олег устало запускает пятерню в волосы, ерошит. - Чижова… На Чижова прыгнула со спины. Думала ты, - сконфуженно признается Любушка и щеки надувает от обиды. Олег с Рыком ржать начинают, друг друга толкать со смеху: отлетают в разные стороны друг от дружки, затем снова сходятся. Любка обиженно смотрит на них исподлобья, пыхтит. Я же из последней могуты сдерживаю рвущийся из меня смех, утешающее глажу Любку по головке. С упреком качаю головой пацанам. Ай-ай-ай, как не стыдно! А у парней прям гомерический смех зашкаливает. - Я просто вижу в этот момент его лицо! – хохочет Рык, обращаясь к Олегу. - Ага, не на кого, а на Чижа вспорхнула, ёлки… - корчась от смеха, кивает Олежек. – Он ведь в нашем домике... Сейчас придет!!! Скажет, чего это моя сестрица на людей впотьмах бросается! - Сеструха твоя вон какая дерзкая оказалась! На Чижа не побоялась! - ржет Рыков. - А что тут такого! Ну, перепутала в темноте! Извинилась же! – пищит Любка. - Блин, не могла другую жертву выбрать?! – машет руками Олег. - Да пошел ты, Олежка… - Лан-лан, мир, дружба. - А вон, кстати, и он!!! - уже к Любе обращается Рык, скалясь в своей хищной ухмылке. Гуимплен настоящий в темноте! - Эй, Чиж, топай сюда! Начинает рьяно жестикулировать кому-то за нашими с Любкой спинами. Любоньку как зарядом тока – вжик! Не оглядываясь даже, стартует с места и, держа спинку ровно, рысцой бежит прочь. - Ты куда, Любах?! – гогочет Рык. - Вот же… - усмехается Олежек. Устало вздыхаю, поворачиваюсь туда, откуда Чиж к нам выходит. А Любка где-то далеко уже семенит, только пятки и сверкают. Чиж рядом со мной останавливается, вопросительно обводит нас троих своим фирменным взглядом - «Ну что ещё?» - Чижик-пыжик, где ты был? – ржет Рык. - У туалета караулил, - пожимает плечами Чиж. – Тюлень попросил ему бумаги туда принести, но так и не пришел. Простоял зря только. И тут уже я прыскаю со смеху. Парни с любопытством смотрят, но я лишь качаю головой. Не дотерпел Тюлень Петрович!