И я хотел бы подарить тебе счастье, То, которое никто не оспорит. Только сердце рвется на части, Так как, видимо, я создан для горя. Песня «Ау, днем и ночью счастье зову» Из плей-листа Ренаты
Я умудрилась всё же обидеть Рыкова. Вот так взяла – и смогла, наконец! Самое удивительное – чем! Уму непостижимо, какими мы, оказывается, в душе романтиками несчастными оказались. Произошло это за завтраком. Все уже почти свою кашу долакали, как Любка Чижа с тарелками увидела, к нашему столику идущего, и сразу решила разговор по-свойски закрутить. Успеть, так сказать. - Олежек! – взялась за братца сперва. - Ась? - Айда со мной после вашей тренировки желуди собирать! - Зачем тебе? Сдурела? Чиж приземляется на соседний столик, в гордом одиночестве, но отступать от темы Любке уже поздновато. - Да ты не понимаешь! – Любка, избавившись от своего компота, берет мой. Я всё равно абрикосовый не пью. – Мне вот Рената такие желуди собрала! Большие такие, наливные прям! - Не бывают желуди наливными, - Олег делает поспешный глоток из своего стакана с компотом. Пока сестра на него не переключилась. - Ну, я же образно. Вчера собрала, короче, пока по лесу шли до лагеря. - Это не я их собрала. Мне кто-то сунул, - говорю я. - Кто? - Не помню. - Блин, как ты можешь не помнить? – канючит Любушка. - Мой мозг лишнюю информацию отсеивает. Начинаю складывать свои пустые тарелки стопкой, как чувствую на себе чей-то пристальный взгляд. Поднимаю глаза и встречаюсь с Рыковым. Тот к еде столовской прикасаться отказался после вчерашнего. Выпил компот и съел весь хлеб, теперь сидит, ждет Олега. А при Любиных словах вдруг на меня уставился, перестал даже стол вилкой ковырять. Или он всё время на меня пялился, пока я ела? Смотрит уж больно испытующе, нагло. Пальцами одной руки по столу постукивает. Долго не выдерживаю. - Чего уставился, Барбадос?! Жду от него ответной реплики, но тут Рыков вдруг спокойно встает из-за стола, задвигает за собой стул, накидывает куртку свою себе на плечи и, хлопнув Олега по плечу, говорит ему негромко: - Жду на площадке. Уходит. - Опять что ли поплохело от еды тутошней? – задумчиво жует хлебец Олег. Встаю, чтобы отнести тарелки. Тюлень устало присаживается на скамью и делает нам знак рукой. - Давайте, быстренько, по парам и игру начнем. Я пока посижу… Не в лучшей я форме… Подходи, давай, мячи вручать буду. Мы квелой толпой начали стекаться к Тюленю. По парам становимся случайно – кто ближе окажется, с тем считай и шуруй отсюда. Оказалась рядом с Рыком. Он вместо меня берет мяч, ну я и думаю – взял и взял, значит, будем вместе. Иду за ним, но тут он вдруг Гошу ловит, на мяч показывает. Мол, у меня мяч есть, давай со мной. Гоша согласно кивает и они уходят. Я от такой наглости аж рот раскрываю. - Вот же… - грожу этому индюку вслед кулаком. Жаль, не видит. - Ренат, айда сюда! Поворачиваюсь. Олег одной рукой машет, другой мячом постукивает. Что же, неплохо! Спасибо этому Рыкову стоит сказать, поспособствовал моей сегодняшней дозе счастья. На весь день хватит. Олег, в отличие от меня, утепленной, в одной белой майке и штанах. На мне же куртка, застегнутая на молнию до самого подбородка. - Не жарко? – усмехается Олежек, когда я подаю ему мяч от груди. - В самый раз, - улыбаюсь в ответ. Стараюсь спокойно, чтобы выглядело естественно и непринужденно. А у самой сердце ходуном от волнения – или это после пробежки? - Правильно, потей, полезно, - заговорщицки подмигивает мне Олежка. Вспыхиваю. Да, супер. Парень, который мне нравится, сказал мне потеть. Всегда об этом мечтала. Теперь могу потеть спокойно – он только за. Несколько минут молча бросаем друг другу мяч. Первым заговаривает Олежек. - Не хочешь сегодня сыграть? – бросает. - С вами? – ловлю. Бросаю. - Ну да, - ловит. Бросает мне. - Не за чем, - ловлю. - Как так? – ловит. – А чего сидеть? Пора бы уже, - кидает. Ловлю. - От меня проку ноль. Мне с вами нельзя, игра будет для парней, - бросаю. - Ну и что? – ловит. – Тренироваться же тренируешься. – Бросает. - А это тренировки. - Ну, может, ты и прав… - ловлю. - Или хочешь желуди пойти собирать? – издевается. - Мне их девать некуда, - бросаю. - А вот Любка решила начать складировать, - бросает. Вот таким образом разговариваем, и с каждым словом у меня силы с дыханием тают. Стараюсь отвечать короче, но силы уже с каждым вдохом и выдохом тают. Солнце печет. Но ветер может задуть в любой момент. Нельзя расстегивать куртку. Нельзя болеть, нельзя школу пропускать. Бросаю. Чей-то мяч к нам летит, с грохотом пружинит от асфальта, на меня прет, не долетает. Слабо бодает меня по ноге. Наклоняюсь, беру чей-то мяч, выпрямляюсь. Вот же влюбленность штука странная. От неё в висках стучит, пот градом, волосы на затылке смокли. Пальцы холодные. Обшивка мяча теплой кажется. - Эй, (свист), сюда давай! – чей-то голос. Смотрю на мяч. Да, тяжелая штука – влюбленность. От неё в груди давит, дышать тяжело становится. Олег с нашим мячом под мышкой стоит, тоже ждет. Во лбу молоточек – тук-тук – от влюбленности, не хухры-мухры. - Устала, Ренат? – кричит Олег. Подходит ко мне, ободряюще хлопает меня по плечу. Это меня добивает. Ах, Олежек, нельзя быть таким неосторожным! Не видишь, что ли, что я в тебя тайком влюблена? А ты меня своей аурой сшибаешь. Ноги подгибаются. Мяч ещё в руках держу. Чей мяч-то, пасаны?! Олег успевает среагировать. Бросает мяч, за плечи мои берется, усаживает на землю. Ах, Олежка, что ж ты творишь! Мне же от этого только хуже! Ведите Рыка, что ли, я от него всегда быстрей в себя прихожу… Обратный эффект, так сказать. Опускаю отяжелевшие веки. Сердце как испорченное, выведенное из строя – ТУК-ТУК-ТУК-ТУК… Жарко-то как. Видишь, Олег, не слабенько я так вспрела, как думаешь? Открываю глаза, а вокруг меня уже толпа народу. Пасаны!!! Тюлень на корточках сбоку, над ним – Рык. А передо мной Олег, мяч у меня вырвать пытается. - Ты чего? – спрашиваю. - Ренат, ты как? Где болит? Разжимаю руки, мяч выкатывается на землю. Слабо стучу себя по груди. Сердчишко у меня горит, пень ты стоеросовый! Какое-то движение сбоку происходит, Рык пытается всех растолкать, что-то начинает говорить. И тут Олег меня к себе порывисто притягивает, пикнуть не успеваю. Берет – и резким движением мне куртку расстегивает. Кислород по груди ударяет. Ветер под свитер забирается, а под свитером майка. Основательно я утеплилась. Бабушка ведь звонила, говорила – холод обещали… Тело приятно холодит, по пупку пот, чувствую, струится. Олег меня к себе прижимает, лбом ему в плечо упираюсь. Остервенело сдергивает с меня куртку, как с куклы, потом велит сесть прямо. А я не хочу. Хочу ещё немножко куклой побыть, чтобы так, лобешником ему в плечо. Но Любкин брат настойчивым оказывается, ведь каждый день с сестрой дело иметь приходится: усаживает ровно, начинает свитер стягивать. Пока моя голова и грудь через свитер протискиваются, понимаю, что пупок оголился. Холодно-то, пупку. Наконец, сижу в одной майке. Хорошо! Свежо! - Лучше? – заботливо интересуется Олег, сматывая мой свитер, и заглядывая мне в лицо. - Лучше! – радостно киваю. Тюлень устало падает назад с корточек. - Утеплилась, блин… - тянет тренер. – Зачем? Устало тру лицо руками. - Так ведь бабушка… звонила. Говорит – холод обещали. Парни переглядываются и вдруг смеются. Олег тоже смеется, и мне от этого так хорошо на душе. Прямо ромашки цветут, стоит на улыбку его взглянуть. Спасибо, ба. В поход меня, в итоге, не берут. Вот и вся концовочка. Решила поиграть в Джульетту шизоидную, блин. Доигралась. Тюлень наказал сидеть и носа не совать за ворота. Иначе за шкирок из команды. Остаюсь с девчонками и с теми, кто далек от баскетбола. Остаюсь с Любкой. А та только и рада. Желуди! Желуди! Желуди! Как будто ничего по-интересней придумать не могла? Глупый Рыков со своими желудями! Бродим, как унылые кабанчики, по лагерю, пытаемся усмотреть на земле желуди наподобие тех, что Рыков мне отыскал. Но не находим. Опять этот Рык! За-ко-ле-бал! Пинаю ворох опавших листьев, и те сладостно шуршат. Пинаю снова. Ах, ляпота! - Чё, убогая, доигралась? От этого злосчастного голоса и барственного тона меня жуть пробирает. Поворачиваю скрипящую голову. - Киданули, бедненькую? – Альбина вновь в своей цветулёчной курточке, стоит на сцене, как звезда тутошняя. Сценка старая, обветшалая, поломанная. Стоит в самом отдалении лагеря, куда я по несносности своей забрела. У этой сцены нет занавеса – только школьная парта, как реквизит, или как мусор, по центру. Вместо кулис – страшная дверь в комнатку, пристроенную сзади. Альбина громко вышагивает по сцене, и каблучки её противно стучат по дощетчатому полу. Пол прогибается, скрипит. Не удается принцессе-лебедь плыть неслышно, по сказочному. - Ты чего тут забыла? – смеряю её не доверяющим взглядом. Дует легкий ветерок, и засохшие листья на деревьях над нашими головами сонно шебаршат, потревоженные. Сцена жалобно скрипнула. - На тебя вот решила посмотреть, - дернула плечиком Бина. - Что ж, за смотрение на такую персону платить надо, - фыркаю. Бина надменно усмехается. На лице её написано скрытое злорадство. Явно что-то задумала. - А это сойдет за плату? Она выуживает из кармана своей куртки какой-то предмет. - Да харэ стучать, задрали, бля! – Мосол яростно ковыляет к двери, трогает задвижку, распахивает гневно дверь. Отлетает в сторону – Люба ему прямо по пальцам на ноге проходит, как бульдозер. Мосол жалобно взывает, начинает приплясывать. - Ты чё творишь, Любка?! – свирепо воет вслед. А Любка уже предбанник миновала, завернула за угол. Рык валяется ничком на животе на своей койке, лицом в подушку вмялся. Чиж на своей верхней жердочке сидит, в сумке своей роется, волосы у него мокрые, взъерошенные. Демьян молча в носу ковыряет, трусы по своей кровати раскладывает – сортирует. Олег навстречу бежит – все в домике уже слышали, Любушка в гости пожаловала. - Люб, ты чего бушуешь? – Олег хватает сестрицу под руку. – Нельзя так врываться… И вообще, устали мы. Давай завтра. Спать пора… - Олег… - Любка как-то странно это произносит. Тихо так, испуганно. - Чего стряслось?! – в комнату Мосол вползает, отдавленную ногу волоча. - Рената… - голос у Любки дрожит. Глаза тоже дрожат, слезы накатили. - Что с ней? – спрашивает Олег. Рык как лежит ничком, так и лежит себе. Ухом не повел. Любка как-то нервно пожимает плечами, и расплывается в тупой улыбке. - Нет её. Исчезла. - Слушай, ты меня уже задрала, честно. Сколько можно меня запирать? - Заткнись, а? Мы тут вдвоем застряли, спасибо тебе нужно сказать. - Мне? Оборзела, а? - Да пошла ты. - Куда я пойду? Ты нас закрыла, дура, блин. - Ты мой мобильник из рук выбила, больная. - А ибо не надо было нарываться. - Звони давай, психованная. - Минутку… Алло?! Служба спасения?! Какая-то истеричка заперла нас черти где и хочет, чтобы я вызвала подмогу! - Это ты сейчас по руке разговаривала? - Да ладно!!! - Вообще чокнутая. Угораздило же… - Я-то?! Да я вообще тебя не трогала, желуди собирала! - Нахрена тебе желуди? Жрать собралась, свинья? - Слушай. Не испытывай судьбу. Я тебе сейчас поколочу просто, и всё на этом закончится. - Ага, попробуй. - Башкой твоей дверь хоть выломаю, а то в ней всё равно никакого проку. - Я те выломаю. Я тобой выломаю. - Бе-бе-бе! - Чё? Фантазия кончилась? - Заткнись. Очень тебя прошу. - Да пошла ты… - ДА КУДА ТЫ МЕНЯ ВСЁ ПОСЫЛАЕШЬ?! - Чё орешь?! - Да потому что с тобой по-человечески вообще никак! - Глумишься? – Олег трясет сестру, взбалтывая той мозги. Любка качает головой, не сводя испуганного взгляда с брата. - Нет же… - потерянно так. - Конкретней можешь сказать? - Пять часов её ищу. Телефон она в домике оставила. Я думала, она с вами ушла… А смотрю – не возвращается. Желуди пошли собирать. Желуди просто. Просто собирать. - Класс, - подытоживает Демьян, запихивая свои трусы комком в рюкзак. - Чик-чирик… - свистит с верхней койки Чиж, доставая наушники. Бина достает из кармана куртки какую-то вещь. Мне требуется несколько секунд, чтобы узнать в этой вещи мою. Мою вещь. Бабушкина подвеска. Той, которой не стало несколько лет назад. Обычная подвеска в форме маленькой розочки на серебряной цепочке. - Ты сдурела? – севшим голосом произношу я, не сводя глаз с подвески. Бина деловито начинает покачивать розочкой, как маятником, вводя меня в некий транс – туда-сюда-туда-сюда. - А ты не сдурела такую милую вещицу под подушку к себе класть? – издевается она. Сглатываю ком в горле, но он лезет обратно. Да, это, действительно, было глупо с моей стороны. Но я всегда так поступаю, когда уезжаю из дома. Беру эту вещь с собой, как талисман… напоминающий мне о доме и о счастливом детстве. И сейчас этот талисман в руках у этой девицы, которая только и грезит о том, как мне насолить. Сейчас она либо порвет цепочку (хотя она вроде бы серебряная…), либо запустит в кусты. Не могу здраво мыслить. Делаю решительный шаг. - Отдала. Быстро. - Уже прямо описалась от страха. Креветка… - Бина морщит носик и сгребает розочку в кулак. Розочка жалобно хрустит, зовет меня о помощи. Запрыгиваю на сцену. Бина деловито отходит немного в сторонку, оставляя дверцу за спиной. Вышагивает чинно, вертясь, как незакрученный манекен. И цепочка из пальцев у неё свисает – серебристо тонко посверкивает в свете осеннего солнца. В другой руке у девицы мобильный телефон – здоровый, сенсорный, последней модели. Никогда не понимала, почему люди не расстаются со своими телефонами, нося их, как некий символ на виду у всех. Но на тот момент меня мало заботил её чертов мобильник. Снова ветерок дует. В волосах путается, пытается высвободиться. - Отдала, сказала, - цежу я. Бина высовывает язычок, сводя накрашенный бровки к переносице. - Мне больше пойдет, чем тебе… Кидаюсь на эту курицу расфуфыренную. Бина испуганно визжит, кокетливо так, словно тут Рыков где-то рядом наблюдает за ней. Хочет сигануть в сторону – но я прямиком на неё лечу. Хватаю за руки, начинаю с ней бодаться. - Пустила, быстро… - Шизофреничка, бля… - ворчит Бина. Ей удается высвободить руку, но она, вместо того чтобы отбиться, начинает нашаривать рукой ручку двери. Находит. Дергает на себя. Дверь, странное дело, открывается с могильным скрежетом. Обдает волной пыли и затхлости. Бина морщит нос, пытается меня в эту дверь просунуть. И тут происходит сразу несколько вещей. Вышибаю случайным взмахом у неё из рук мобильник – тот с истошным криком, издаваемым самой Биной, летит на пол, скользит, катиться на полу сцены, скидывается в траву. С треском. Погибает смертью храбрых. Рукой Бина делает отчаянный замах, как перед финальти, и моя верещащая подвеска следует за её телефоном. Бина пинает меня по ноге, и я начинаю крениться вперед, погребая её под себя. Эта дура судорожно перебирает сапожками, цок-цок, отступая назад, рука её соскальзывает с дверной ручки. Падаем. Занавес. Простите, ещё рано. Падаю на Бину. Та издает стон придавленного матраса. Матрас подо мной ворочается, пинается. Пинает дверь, которая, черт возьми, открывается вовнутрь… Занавес. Встаю с этой истеричной бабы. Поворачиваюсь, пытаюсь нащупать в темноте ручку. Нет ручки. Вместо ручки дырка от бублика. Просто дырка. Парни в соседний домик врываются – там еще никто не спит, кроме Тюленя. Тот поверх одеяла лежит, в трусах одних и майке, и спит кверху пузом. Слюня уже стекает по щеке. - Андрей Петрович, Андрей Петрович… - Олег начинает тренера тыкать в бок, а тот с перепугу как закричит, как вскочит. Как свалится с протяжным «а!» со второго яруса кровати. Все разом затыкаются, смотрят на Тюленя. Тот пришибленно по полу ползает, причитает. Выжил – успел, падая, за что-то ухватиться. - Чё за дела?! – злится Тюлень, потирая ушибленные ягодицы. - Тут у нас ЧП, - чешет виновато затылок Олег. - Идите со своим «ЧП» знаете куда?! В «Ж»! Любка парней собравшихся расталкивает, протискивается, у брата под рукой юркает. - У нас человек пропал, - палит она, пока Тюлень обратно к себе на койку взобраться не успел. Тюлень опять как подстреленный падает. - Какой ещё человек?! – изнуренный Тюлень трет глаза, словно проверяя, не снится ли ему – не упал ли он просто во сне с кровати… - Чекмарева? Ты чего тут делаешь?! Глаза у Тюленя на лоб вылезают при виде Любки. Хватает из-под задницы Гоши одеяло, что ближе под рукой, и судорожно наматывает себе на пояс, как полотенце. Гоша от такой наглости аж с кровати скатывается, на четвереньки грохается. - Кто пропал? Вы чего несете?! Лицо у Любушки скукоживается – вот-вот разрыдается. - Мала-ашенко-о… Когда словесный запас у нас обоих подходит к концу, мы решаем немного поговорить на темы житейские. - Вот скажи, что ты в этом Рыкове нашла? Чем он тебе так приглянулся-то бедной? – спрашиваю, хочу легонько ткнуть её ногой в бок, но попадаю грязным ботинком ей в куртку. - А ты? – спрашивает она севшим от визга голосом. Хриплым, низким, как у алкоголички старой. - До сих пор ищу. Никак не найду. Что насчет тебя? По честнаку? - Сама не догадываешься? - Неа. - Ну и тупая. - Спасибо. - Не за что. - Ну, так что? - Красивый он. - Ну не сказать чтобы… - Спортсмен. - Да какой этот хмырь попуканный… - И девчонок у него не так много было. - Да, это самое главное, кончено же… - Я серьезно. Тебе лишь бы «ха-ха». А он, между прочим, всегда… - А ты? Вы с ним, правда, встречались? - Да. - Врешь, выдумщица. - А вот и не вру! - Ещё, скажи, спали вместе. - Да! Завидуй молча. - Я бы назвала тебя шлюшкой малолетней, но я знаю, что этого не было. Поэтому промолчу. - Ты уже назвала! - Разве? - Вот же дрянь… - А ты змеюка ядовитая. - Он тебе так сказал? Соврал! Чтобы тебе понравиться. - Я так не думаю. - Дура. - Может, хватит уже обзываться? Не маленькие. - Целовались с ним зато. А ты? - Что я? - С ним? - Нет. - А хотел? - Наверное. - Ну и дура. - Ну вот, опять. - Ты меня бесишь. - А я от тебя устала. - Я в туалет хочу. - По большому? - По маленькому. - Всё равно – нет. - Ты совсем что ли?! - Спишь что ли? Чего притихла? - Сплю. Отвянь. - Ты точно там всё обшарила?! - Точно. Нет света. И ручки нет. Один хлам. И темно. Спи. - Мы тут сдохнем. - Ага. - Креветка, блин. - А кем у тебя родители работают? – зеваю. - Зачем тебе? Совсем что ли? - Да я так. Разговор поддержать. - Мама в салоне красоты работает. Стилист-визажист. Папа в торговой компании. Всё? - Что «всё»? - Хватит? - Да я как-то… - Ну, вот и заткнись. - А мои врачами. - Мне посрать, честно. - А я не с тобой. Я с паучком Геннадием. - Фу!!! Бля!! Где?! - Шучу. Я не знаю, где Геннадий. Не вижу. - Сейчас нафурю. - Чё? - Обсикаюсь, чё-чё. - Спасибо за подробности. - И будет озеро Байка-ал… Любке велели к себе в домик идти, спать. Утро вечера мудренее. Но Любушка наотрез отказалась. - Чего… он… так-то. Я же… волнуюсь. За Натьку-то.. Икает Любка, ковыряя кутикулу на ногтях. Чиж молчит. Слушает. - Пять часов… ходила… Ждала. А он… Сам телефон-то не взял. Голос у Любки обиженный, пристыженный, носом то и дело шмыгает. Устала уже сопли глотать, а всё равно шмыгает. Не шмыгать не выходит. И правильно, Олежка ведь накричал на неё. Вначале вроде держал себя в руках, но под конец её хныканье и причитания ему опостылели. - Ну не очень-то и хотелось… - мямлит Любушка. Смотрит на Чижа. – Правильно? Чиж кивает. Его к девчонке как нянечку приставили. Но он в наушниках, так что кивает, наверное, под музыку… Подходят к туалетам на улице. - Была я тут… - жалуется Чижу Любушка. – Ну давай еще раз… Для проверки-то… Высоко поднимая ноги, как цапля, чтобы не споткнуться впотьмах, подходит к туалетам. Стучит в первый «теремок». - Рената?! Ты тут?! Не ответа. Подходит ко второму. - Ре-ена-ат, это я-я… Нет ответа. -Рената, тут? Шуршит кто-то в «теремке». - Рената, миленькая, ты там? Тебе плохо?! Рената, я тут!!! Тебе принести таблеточек? - ДА НЕТ ТУТ БЛЯ НИКАК РЕНАТ! Любка, как ошпаренная, подскакивает, и прыскает наутек. Мимо Чижа когда пробегает, кричит ему: - Бежим отсюда! Тянет того за рукав в сторону – мало ли, вдруг из-за наушников не слышит. - Ты какие песни знаешь? - спрашиваю я. - Никакие. Отстань. - Да ладно тебе. Давай споём? Чуток. - Иди, пожалуйста, нах. - О-ой, Моро-оз, Моро-о-оз, не Моро-озь меня-я… - Ни голоса, ни слуха. - Какая невезуха! - Жива ещё? Не померла? – вздыхает Бина. - Не дождешься, чучундра. - Хочешь, я вас с Рыковым благословлю? - Это как? - Что, интересно? - Ты бредишь. Каюк. - Дам вам мое старческое благословление. Женитесь, дети мои… - Спасибо. - Обращайтесь. - Слушай, ну ты хотя бы пыталась… - Ты о чем? - Ну. Закрыть меня. Пыталась. Второй раз. Кто ж знал, что неувязочка выйдет. Но Рыков твои старания оценит. - Да пошла ты. - Жрать охота. - Живой не дамся. - Круг сделали… Нет её в лагере, - говорит Любка. Стоит, понурившись. - Точно ведь. С ней что-то случилось. Стала бы она в лес сама уходить? Да никогда! Её похитили! Я тебе говорю, похитили! – уверяет она Чижа. – Маньяк. Извращенец. Рената… Похитили её. Почему я сразу в полицию не позвонила?! Почему вас ждала?! Это я виновата… Желудей мне захотелось… Глупые никчемные семечки! Любка лезет в карман, рука застревает в зажеванной застежке: остервенело дергает рукой, пытается вынуть что-то. Достает – горсточку желудей. - Да подавитесь!!! – кричит Любка и, запустившись, выкидывает. Желуди с еле различимым в темноте шуршанием падают в жухлую траву. Одно ударяется об дерево, судя по звуку. Слезы начинают по щекам дорожки прокладывать, а Любка всё говорит и говорит, тихим злым голосом, и не замечает их. Просто проморгаться пытается. Кулаки только сжимает и разжимает. Про Чижа уже забыла. Да тому, наверное, и не слышно ничего – в наушниках стоит, с каменным лицом. Идеальный собеседник. - Дура тупая я. Из-за меня пропала… Надо было сразу за вами бежать. Звонить в полицию. Всех на уши ставить. Дождалась. А теперь её, может, увезли… Или закопали. Ей же страшно одной! Ей нельзя одной, понимаешь? Ей же плохо может стать. Где она может быть? Ну где?! Было бы с ней всё в порядке, вернулась уже… А её нет. Понимаешь? Смотрит на Чижа, но тот молчит. Понимает, нет? Любка отворачивается от него, обводит потерянным взглядом стволы деревьев. Землю черную под ногами. - Ей же нельзя одной. Ей же страшно будет… Нам вместе надо было. Пусть бы нас вместе похитили. Ей бы не страшно было, если бы нас двоих похитили... Чиж к ней со спины подходит, слышится мягкий стук наушников. Любка не поворачивается к нему, всё бормочет: - Почему меня не захватили? Со мной бы ей не страшно было… Чиж ближе подходит, наушники ей сзади начинает одевать на голову, пальцами придерживая на ушах, чтобы не соскользнули. Наушники большие такие, мягкие, теплые после Чижевских ушей. Любка затихает, глаза только от удивления распахивает. Смотрит перед собой в темноту. А Чиж пристраивает наушники у неё на голове, всё ещё стоя у неё за спиной, кладет ей в руку провод с кнопочкой – звук регулировать, и её пальцем жмет, своим сверху осторожно надавливая. Как ребенку показывает, как вещью пользоваться. И тут тишина музыкой наполняется, сразу темнота дышать начинает. Голос чей-то на иностранном языке поет, что-то ритмичное, веселое. И сразу огоньки на деревьях видны становятся. И сразу как-то не страшно. Ведь не может маньяк по такому чудесному месту разгуливать? - Так, - задумчиво чешу затылок. – Аппендикс. Тебе на «с». - Чего это у тебя все слова какие-то дебильные?! - Чтобы тебе играть было легче, я тебе фору даю. Чтобы не все слова использовать. Давай, тебе на «с». - Савок. Тебе на «к». - Клаустрофобия. Тебе на «я». - Яблоко. - Было. - Не было. - Было, говорю. - Тогда ЯБЛОНЯ. - Янус. - Всё. Мне надоело с тобой играть. Начинаю хлопать себя по ногам – звуки пошли. Уже здорово. Что-то постороннее помимо наших усталых голосов и ветра, что за стенами завывает, как неприкаянная душа. - Только не говори, что ты собираешь петь… - (Кашляю). - О, Господи… Пристрелите меня кто-нибудь, чтобы я не мучилась… - Я хотел бы подарить тебе песню… Но сегодня это вряд ли возможно.* Бинка молчит. Слушает. Устала на меня огрызаться. Свет из-под двери погас. Стемнело. Холодно. Жуть как холодно. - Ау… Днем и ночью счастье зову. Ау… Заблудился в тёмном лесу. Ау… И ничего другого на ум. Ау. Ау. Ау… Пою, закрыв глаза. Всё равно ничего не видно. Вдыхаю пыль – уже и не чувствую её привкуса на языке. Всё что было – всё мы с Бинкой тут вдохнуть успели. И тараканов даже распугали, под себя тут всё приспособили. - Если музыка играть перестанет, я умру, наверно, в то же мгновенье… Ау… Днем и ночь счастье зову. - Ау… - тихо пропела Бинка. - Заблудился в темном лесу. - Ау… - уже в один голос. - И ничего другого на ум… - Ау. Ау. Ау… Мне даже в голову такое не могло прийти, что Бинка может знать эту песню…И я хотел бы подарить тебе счастье, То, которое никто не оспорит. Только сердце часто рвется на части, Так как, видимо, я создан для горя… Ау… Днем и ночью счастье зову. Ау… Заблудился в тёмном лесу. Ау… И ничего другого на ум. Ау. Ау. Ау…
Вот так сидим, поем. Аукаем в тесноте, уже даже улыбаемся друг-другу, судя по голосам. С ума сходим. И шагов с той стороны не слышим. А кто-то раз – и за ручку вдруг дергает. Видимо, интересно стало, кто поет так фальшиво на весь лагерь, спать мешает добрым людям… Свежий поток воздуха врывается к нам, сквозит. На пороге чья-то тень вырастает. А мы всё поем: - Ау. Днем и ночью счастье зову… Ау. Тень стоит, дверь рукой придерживает, наверное, на нас смотрит. Песенка, видимо, понравилась… - Весело вам тут? Да? – сухо интересуется тень. Умолкаем. Вслушиваемся в чей-то голос, так странно звучащий в этой коморке. - Чего притихли? Ау! Ну? Вижу, как Бинка встать пытается. Но ноги успели затечь после долго сидение на месте, поэтому ей это не сразу удается. Хватается рукой за стену, пытается выпрямиться. - Ма-ара-ат… - жалобно тянет, и вот уже слышится слабый «цок-цок-цок». Сижу, не охота вставать. Ведь только обжила уголок… А Бинка тем временем у Рыкова (если это действительно он) на шее виснет, даже ножку изящно приподнимает. Рык девушку не отталкивает, спокойно обнимает. Но смотрит, кажется, на меня. - И что это такое у вас? – ледяным тоном спрашивает он. Бинка мычит ему в воротник, зарыться носом пытается. Рык выжидающе на меня смотрит. Я пожимаю плечами. - Сидим. Не хочешь присоединиться? Кстати, забыла представить… Геннадий. Мы у него аренду тут снимаем. Геннадий? Где же Вы?! – становлюсь на четвереньки и начинаю шарить по полу, выискивая Геннадия. - Она тут совсем свихнулась, - качает головой Бинка. – Уже паука себе завела. - Ой, всё! – пытаюсь встать. - Ясно, - кидает Рык. Отодвигает от себя Бину, цок-цок, и лезет в карман. Достает телефон, набирает чей-то номер. - Да, алло. Нашел. Возвращайтесь. Тут они. Да. Да. Угу. Всё. Нажимает отбой. Слышим с Бинкой «пик!». - Ну чё, прятки кончились? – спрашивает у нас Рык. – Руки за голову. На выход. По одному. Живей. - И кто мне теперь объяснит, что случилось? Артисты погорелого театра, черт возьми. Тюлень стоит, куртка его расстегнутая развивается на ветру, а под ней майка, в которой он с кровати вскочил. На ногах тапки – по домику ходить. Хорошо, что хоть штаны надел. Тут уже и Любка бежит. С разбегу на меня прыгает, чуть не падаю. Пока Любушка мне что-то бормочет, замечаю на ней наушники – это разве её? Не припомню, чтобы у неё такие были. Где же я их видела? Бинка уж было рот открывает, но ей Рык подзатыльник отвешивает. Деваха возмущенно ворчит, с негодованием косится на парня, не понимает, с чего вдруг схлопотала. Я встреваю: - Зашли посмотреть. Дверь сквозняком закрыло. А там ручки нет. Вот. Бинка с Рыковым переглядываются, и он пытается возмутиться. - Ты чего такое говоришь?! Пожимаю плечами, мол – такие пирожки. Тюлень нервно топчется, руки не знает куда пристроить свои – то ли в карманы, то ли руки в боки, то ли кулаками поразмахивать. А вокруг наши, из команды парни, девчонки из нашего домика, здешние работники. Кто-то уже в полицию дозвониться пытается – отбой, товарищи полицейские. - Блин, Малашенко, - наконец, находится Тюлень. Грозит мне указательным пальцем. – Сказал же – в лагере спокойно сидеть. Куда ломанулась? - Ну, так я и в лагере. Сидела. - Да ты и тут умудрилась потеряться! - Так мы вдвоем, - киваю на Бинку. Бина презренно фыркает, отворачивается. - Всё. Отбой. ЧП у них… Жопа у них! Всё. Быстро всем спать, - ярит Тюлень и первым покидает место происшествия. Расталкивает зевак, и топает по дорожке. - Андрей Петрович, вы не туда идете! – кричит ему Гоша вслед. – Наш домик в другой стороне! - Да пропади ты все пропадом… - орет Тюлень и идет обратно. Присаживаюсь на корточки, начинаю шарить по земле. Ни черта не видно. Все почти разошлись спать. За исключением нескольких человек. Бинка находит свой мобильник и громко заявляет: - Батарейка вылетела. Рыков выхватывает у неё из рук «дольки» телефона и быстро делает всё как надо. Грубо всучает ей свой гаджет и велит убираться. - Ты меня прогоняешь?! – оскорбилась Бинка. - Да. Иди уже. Хватит с тебя на сегодня. Проваливай. - Я то здесь при чем?! Рык сует руки в карманы и кивает. - Ты? Думаешь, поверю, что вместе туда полезли? Опять за свое? Вали уже. - А ты мне не указывай. - Иди, спи, дура, - Рык хватает девчонку за руку и несколько шагов ведет в сторону. Затем отпускает и кивком велит убираться. Любка приседает рядом со мной. - Точно сюда упало? - Не знаю. Рыхлю землю, пытаясь словно откопать мое сокровище. Я не собираюсь ждать до утра. Мне необходимо найти подвеску сейчас. - Это? Все поворачиваем головы и смотрим на Чижа. Тот скучающе стоит в трех шагах от нас с Любкой, что-то в руке держит, на уровне глаз рассматривает. Пытаюсь встать, Любушка мне помогает. Но пока встаем, к Чижу уже подкатывает Рык и вырывает у него мою подвеску. - Отдай! – кричу. Ещё этого мне не хватало! Давай, да, запульни её куда-нибудь! - И чё это? – хмурится Рыков, щурясь, пытаясь розочку рассмотреть. - Отдай, сказала, - побегаю к нему и пытаюсь пнуть под колено. Но Рык ловко уворачивается, продолжая разглядывать подвеску. - Бинкино, что ли? – задумчиво бормочет себе под нос. Потом отходит от меня и… Заносит руку. Лицо становится сосредоточенным. Сейчас выкинет… - Пожалуйста, не-ет!!! – бросаюсь на Рыка, висну у него на руке. Оба чуть не падаем, но этому идиоту удается устоять на ногах. Он выворачивает мою руку, сдавленно ругаясь. - Чё творишь?! - Ты что творишь! Отдай! Моё! Чуть не плачу. Где же Олег? Почему еще не вернулся? Почему его нет сейчас здесь?! Он бы ни за что не дал Рыку отобрать подвеску! - Твоё? Разве? – с сомнением протягивает Рык. Вот же гад! Издевается! Явно издевается надо мной! - Это за желуди?! Да?! – громко говорю я, не сводя глаз с подвески, которую он по-прежнему продолжает удерживать над головой. – Прости! Прости! Только не кидай! Хорошие были желуди! Только не кидай! Очень тебя прошу. По-хорошему. Пока Рыков, сбитый с толку, пытается осмыслить сказанные мною слова, к нам подходит Чиж и спокойно отнимает мою подвеску у Рыкова. Рык никак не реагирует, всё еще как-то прищурено на меня смотрит. - Ты про те желуди что ли? Ты их выкинула что ли, поэтому, думаешь? - Я не выкидывала! Любке отдала! - А я их выкинула, - робко признается Любушка из-за спины. Чиж молча отдает мне мою подвеску, и я чуть не кидаюсь на него, как Любушка впотьмах. Но лишь благодарно киваю и прячу цепочку в кулаке. Наверняка от розочки отломился кусочек, но… Это уже не важно. Да и в темноте не видно. - Да я откуда ж знал, что твоя! – вдруг кричит Рык. – Я думал Бинкино, на неё похоже… - Я же сказала тебе, что моя!!! – протестую. - Да ты и до этого сказала, что вместе там засели! Подумал, ты и цепочку ей вернуть решила. Ой, всё. - Ага. - Пошлите уже, а? – устало предлагает Мосол, всё это время сидящий на краю сцены и ковыряющий в носу. Идем между мачтовыми деревьями, тихо перекидываясь обрывками фраз. Под ногами хрустит жухлая трава, шуршит камень. Над головами бродит слепой ветер, пищат ушастые совы. Мы с Любушкой немного отстаем. Вдруг Любка хватается за наушники, которые по-прежнему у неё на плечах, и тихо шепчет: - Подожди секундочку, я сейчас… И обгоняет меня, направляясь к впереди идущим парням. Не успеваю я за ней проследить, как снова рядом Рык из ночи выскакивает, спотыкаясь. - Ну, ты как? – тут же задает вопрос. - Прекрасно. Несколько шагов – молчание. Затем снова: - Прогуляться не хочешь? - Нагулялась уже. - Да ты сидела всё это время! – возмущается. Кидаю на него злой взгляд. - А ты не устал уже? Весь день бродишь. Рык немного наклоняется ко мне и снова расплывается в своей жутковатой ухмылке. - Заботит? - А то как же, - пытаюсь съязвить, но Рыков игру явно по-свойски хочет поддержать. - Не устал. - А я устала. Любку впереди кто-то из девчонок перехватывает. Значит, идти мне пока с этим полуночником… Жалко становится, что желуди Любке отдала. Так бы можно было сейчас в него этими желудями кинуть! - Не думала, что ты из-за желудей обидишься. Знала бы, прямо там, где ты мне их дал, выкинула бы. Рык удивленно смотрит на меня, не вполне осознавая, что я имею в виду. - Я разве обижался? - Разве нет?! - Я разозлился. Но не на желуди. На тебя. - Потому что я их выбросила? - Нет. Потому что ты снова сказала «не помню». Рыков останавливается, я прохожу несколько шагов и тоже останавливаюсь. Поворачиваюсь и смотрю на его громоздкую фигуру в темноте. Куртка расстегнута, под ней синяя майка, широкие джинсы. Волосы взлохмаченные, одна короткая прядь вообще торчком стоит, словно только голову от подушки оторвал. - Опять ты за свое, - с каким-то отвращением проговаривает Рык, словно семечку сейчас плюнет. – Не помню, не помню. Забыть? Да запросто! Как ты так можешь? Идиот, он действительно думает, что я умею стирать себе память? Вот же! - Не понимаю. - Да ты одно ходячее непонимание!!! - Чего ты злишься-то? Вот же… - Потому что не хочешь понимать. Ходишь вечно всем недовольная, я с тобой по-человечески пытаюсь, а ты… - Что я? - А ты ведешь себя как дура! Вспоминаю Бину. - А вот давай без грубостей, а? Рыков подходит, уже думаю, вот-вот схватится за меня, как это у него заведено. Но он меня не трогает. Просто сверлит мою черепушку своим взглядом, чего-то добиться пытается. - Я же опять тебя вытащил… - А я опять тебя не просила. - Что ты хочешь? - Не понимаю. - Чего ты от меня хочешь? Начинаю понимать. Мой луковый рыцарь уже просто не знает, какой бы еще подвиг совершить, чтобы… А чтобы что, собственно? Почему он продолжает себя так вести? Он что, правда, полюбил очкарика?! Хотя уже очков-то и нет. - Я от тебя ничего не хочу. Это ты всё что-то требуешь. - Я не требую. - А как это называется?! Рык молчит. - Не знаю. - Какой-то у нас тупенький разговор получается, не находишь? Опять упрямится, молчит. - Хочешь, чтобы я ушла из команды? - Что?! - Уйду. Хорошо. Только отстань. - Ты чего такое удумала?! Ты с чего взяла вообще?! Бинка сказала? Она? - А разве ты так не думаешь? Что язык проглотил? Ты ведь за этим ко мне прицепился? Вначале «сыграй со мной, я такой весь из себя крутой», а потом «дай я тебя чмокну, и ты уйдешь из команды». - Как у тебя вообще логика складывается?! Ты больная?! - Или это потому что я просто такая убогая, а тебе отказала? Угадала?! - Сдурела. - Ну а что тогда?! – визжу на весь лес. Эхом мой голос уносится прочь, и под куртку вновь лезет потревоженный ветер. Жду сейчас от него очередного заявления, но Рыков лишь хмуро смотрит на меня сверху вниз и… обходит, задев плечом. От такой неожиданности я делаю шаг назад, смотрю ему вслед. Идет он медленно, прогулочным шагом, но всем своим видом показывая, что не желает иметь со мной никакого дела. Больше никаких дел. Оробевшая, стою, как в землю ногами им вкопанная, и смотрю ему в спину. И что это значит? Я его раскусила – он и сдался? Или разозлился, ничего так и не поняв? Что? Что?! Я стою, гляжу ему в затылок, а внутри внизу что-то холодеть начинает. Словно мне в живот поместили холодец. Открываю и закрываю рот. А сказать-то ему и нечего. Мысль вспышкой возникает, тут же тушу её. Потому что мысль какая-то глупая: я что, расстроилась из-за этого? Конечно, есть немного, всё-таки я девочка. Девочкам свойственно обижаться на мальчиков, которые хотели ими воспользоваться. Стою, пока Рыков не отойдет на достаточное расстояние. Но когда я делаю шаг, фигурка его вдалеке вдруг поворачивается на месте и… вот он уже мчится в мою сторону. Забыл что-то? Когда Рыков уже близко – решаю остановиться, а то ещё снесет. Но вижу, бежит-то он не мимо меня, а на меня. И останавливаться не собирается. Испуганно замираю на месте истуканчиком, гляжу на него во все глаза, на этого бегущего великовозрастную детину. Раз! Сейчас столкновение произойдет! Мамочки!... В какой-то момент зажмуриваюсь, втягиваю голову в плечи. Слышу трение подошвы по земле, когда он тормозит, слышу тяжелое дыхание. И чувствую на своих губах пылкий поцелуй. Открываю глаза – всё плывет. Сбоку только фонарик на дереве различаю. Быстро всё слишком происходит, не успеваю даже всё понять, отреагировать. Рык отскакивает, чуть приплясывая на месте, и говорит: - Да ну тебя, Малашенко, всё равно от тебя не отстану. И убегает. Радостно так. Словно нашкодил и спешит скрыться с места преступления. Какой-то детский, нелепый чмок получился. Но я уже в шоке. Он как будто мне печать на губах поставил, как первый поцелуй отнял, скотина. Как пометил меня, блин!