Слишком хорош

За пределами защищенного замка была настоящая ночь. Настоящая – это то есть истинно темная, мрачная, тихая. В воздухе пахло дымом из-за хижины лесника, слышался шум деревьев Запретного леса. И, когда уже солнце садилось, и восседала луна, не было видно ничего. Не было огней других домов, и единственными источниками света были Хогвартс и луна. Поэтому, выходя из здания (что, естественно, запрещено), и отойдя на несколько десятков метров, можно было потеряться. Очень темно. И это одновременно прекрасно. Некоторые пробирались на Астрономическую башню и смотрели на небо. Или это можно было делать, воспользовавшись тайными выходами из школы, информацию о которых завещали всему Гриффиндору близнецы Уизли. Почему небо? Потому что оно было прекрасно. Без ярких огней города его было хорошо видно. Мириады звезд, размазанный по небу Млечный путь, большая желтоватая луна. И этот прекрасный запах. Запах прохлады, запах дыма, запах росы – запах ночи. Такая кромешная, немая. Вечернее время в Хогвартсе – это самое лучшее время. Нет занятий, ученики свободно бродят по школе, облаченные в свои обычные одежды. Парами и группами, в своей компании и между факультетами. В здании царит мягкий свет, придающий уюта грозным кирпичным стенам. За большими окнами виднелась ночная тьма. Исполинский Главный зал был богато освещен кучами парящих свечей. За длинными растянутыми столами легкой россыпью сидели ученики и разговаривали, ели, писали домашние работы. По лестницам пробегали дети, иногда охающие, когда лестница меняла путь. Картины весело трепались друг с другом, ходили в гости, подшучивали над учениками. Некоторые из них специально ходили к некоторым картинам. Чтобы поговорить. А другие шли к портрету известного математика Эрберта Долговяза, садились играть в шахматы рядом, и начинался настоящий шум: – Королева на F-4, – произнес Колин, парень со светлыми волосами и маленьким носом. – Что за глупость! – выпалила шахматная фигурка Королевы. – Ты что, не видишь, что там Конь? Отправь туда обычную фигуру, иначе потеряешь меня! – Нет, не так, – возразил портрет Эрберта Долговяза. – Не надо обычную фигуру, двигай Ферзя! Ферзь удивленно раскрыл рот. Второй ученик, Орла Свирк, девчушка с растрепанными светлыми косичками и веснушками, стукнула кулаками по полу, на котором они сами сидели. – Так нечестно! – захныкала она. – Сэр Эрберт, вы обещали помогать мне, а не ему! Моя лягушка прыгнула дальше! Долговяз развел руками, вскинув голову, изображая гордый вид. – Не могу сидеть молча, когда он делает такие элементарные ошибки. Колин злобно уставился на Свирк. – Да, но ты на Когтевране, ты и так умная. – Но ты старше меня на два года, и уже на пятом курсе. Поэтому, сэр Долговяз, как мне поступить? – Ну, уж точно не трогать меня, дорогуша, – высокомерно заявил Ладья. И в эту же секунду на шахматную доску резко упала картинная рама и разнесла фигурки в разные стороны. Орла и Колин ахнули и отпрянули, а сэр Долговяз вздрогнул и поднял глаза к потолку. – Ах ты, негодник, Пивз! – проворчал он. Именно такой шум стоял в коридоре у портрета математика. Это были заботы, очень приятные заботы, которые делали Хогвартс домом для всех учеников. Все искренне любили школу, и им нравилась эта атмосфера легкой неразберихи, громкого смеха, разговоров, случайных заклинаний и вечного волнения по поводу очков для факультета и грядущего матча по Квиддичу. Все просто обожали по ночам бегать от Филча и миссис Норрис, спорить друг с другом из-за глупостей и лопать на ночь глядя. Единственный, кто не разделял любви ко всему этому – Гарри Поттер. Он был отстранен, молчалив, задумчив. Сидел в самом конце Большого зала за столом, подперев подбородок рукой. Его глубоко темно-зеленые глаза уставились в одну точку. Он вспоминал свой последний день. Смаковал каждое мгновение, будто пытался вернуться туда и абстрагироваться от здешней жизни, которая слишком чужой уж была. Его «друзья» все еще перешептывались насчет его состояния и резкого изменения, пытались заговорить, подойти. Но все впустую. Они не бросили его, но стали меньше беспокоить. И Гарри наслаждался покоем, пока мог. Анализировал, ждал совы или хотя бы известия от Дамблдора. Осознав, что все эти мысли ни к чему не приведут, Гарри развернулся на скамье и устремился взглядом на всех находящихся недалеко. Сейчас он увидел, как Лаванда Браун прошмыгнула вслед за Роном, который прошел где-то у Главного зала. У нее были пышные волосы, приструненные в косички. И какой-то безумный взгляд. Не самая приятная особа. А за дальним столиком на него, Гарри, томно смотрела какая-то темноволосая девушка. Она, можно подумать, прямо-таки в духе 19-ого века «стреляла» глазками, будто бы кокетничая без слов. Под ее черными зеницами внутри все скручивалось и хотелось спрятаться. Странная особа. Поттер попытался припомнить ее имя. Ведь за пару месяцев, что он здесь много чего выучил. Имена преподавателей, сами учебники проштудировал не хуже Гермионы. А за пару дней Дамблдор помог оказаться в сути событий. Он показал, что и как делал этот Гарри Поттер до того, как покинул это тело. Теперь Островский был в курсе кого, как и когда убил или победил этот парень. Он был очень смышленый. И счастливый в этом мире. Но Александр… Головой он был весь в мире магии, но не своим происхождением и манерами. Его уши резал стиль речи здешних. И на «вы» тут обращались только со старшими. Но ведь Александр и сам старше… был в душе. Зелеными глазами он вернулся к особе. Пышные темные кудри, длинный прямой нос, темноватая кожа. Она похожа на латиноамериканку, или, может быть, на индуску. Только это не решает той проблемы, что она откровенно пялится на Поттера. – Ромильда Вейн, – прозвучал очень знакомый голос. – Четвертый курс. Поттер обернулся, и увидел сзади хрупкую фигурку его подруги. Это была Гермиона Грейнджер, которая спрятала руки сзади и с любопытством смотрела на Гарри. На ней были обыкновенные старые джинсы с завышенной талией и белая футболка. По плечам раскинуты ее густые каштановые волосы, а на лице красовалась легкая улыбка. Она была умная девушка, так решил Александр. Она еще месяц назад поняла, что лучше не вести себя с Гарри так, как раньше. Она пытается, конечно, выяснить что с ним; так делают все. Но не навязчиво. И сейчас она была максимально тактична. «Умная ведьма», – думал про нее Островский. – Позволишь? – спросила она и посмотрела на место рядом с Поттером. Александр Родионович утвердительно кивнул. Девушка села около него, вытянув ноги. Она была спиной к столу и лицом к залу. Сейчас они оба стали смотреть на Ромильду Вейн. Но Островский изредка косился на Гермиону. Что она пришла выведать? Что пытается узнать? – Она влюблена в тебя, – заговорила Грейнджер. – Как только «пророк» написал, что ты Избранный, ее интересы сразу приобрели новые приоритеты. Гарри презрительно посмотрел на Ромильду. «Ежедневный пророк» – газета, которую в Хогвартсе, да и вообще везде, почитывают многие. И не так давно вышла статья, называющая Гарри Поттера ни меньше, ни больше, чем Избранный. Невилл Долгопупс отошел на задний план, а мальчик со шрамом вышел в первые ряды. Крупная слава не заставила ждать себя долго. Насколько знал сам Александр, то этот Гарри Поттер с самого детства был знаменитостью. Но именно статья «пророка» утвердила глобальность роли Поттера в истории магии. – Какой в том прок, когда слетаются только на свет, оставляя после одного в темноте, – ответил Гарри и отвернулся от Ромильды. – Женщина должна быть и в горе, и в радости. Гермиона повернулась к Поттеру и широко открыла глаза. Словно он сказал что-то странное, или даже ужасное. Ее лицо вытянулась, она застыла. Островский тоже посмотрел на нее, не отрываясь. Он медленно вскинул брови. – Je vous demande pardon? – произнес Поттер, забывшись. Он осознал свою ошибку, лишь когда Гермиона открыла рот. Черт! Много кто из британских учеников Хогвартса говорит по-французски? М-м-м! Позвольте попробовать угадать: никто? Ах, как я прав? Какое удивление! Александр мысленно корил себя. Но у него вырвалось. Некоторых фраз он не мог просто говорить на русском. Ну не слагалось у него. Но уж лучше было промолчать, чем по-французски попросить прощения. Ведь вряд ли у мальчика, которого за углом ждут всегда неприятности, было время учить другой язык. Если только врожденный парселтанг. Которому, кстати, очень даже легко научиться. Чем иногда занимался Александр. – Non, jamais l'esprit ... Très étrange. – Сказала завороженно Гермиона. Волоски на спине у Островского встали дыбом. Гермиона… говорит… по-французски? Произнесла фразу с прекрасным акцентом, отчетливо и понятно. «Нет, не берите в голову.… Как странно», – вот, что произнесла она. И это было действительно странно. Как нежный бальзам на уши аристократу. – Ты разговариваешь на французском? – ошеломленно спросил Александр. Он видел то же удивление в глазах Гермионы. – Многие книги написаны на французском, – ответила она и отвернулась. – Гарри, я знаю, тебе очень надоело слушать такие слова, но… Пожалуйста, скажи нам, что с тобой происходит? Девушка повернулась к Поттеру и попыталась выискать что-то в его глазах. Может быть правду. В ее взгляде читались и жалость, и дружеская преданность. Александру Гермиона показалось хорошей женщиной, другом. – Нет. Он метнул взгляд в сторону другой девушки. Ромильды не было. – Нет – не скажешь, или нет – ничего не происходит? – неуверенно спросила Грейнджер. – Ты не должен бояться делиться с нами всем, ведь мы… Она оборвалась. Перед ними появилась темная фигура. У Александр вызвала это недоумение, у Гермионы испуг. В метре от пары стояла злющая Ромильда Вейн. Она впивалась своими чернющими в Гарри Поттера, а потом в Гермиону. Ее губы дрожали от ярости.