Сахар со льдом

      Биение пульса в висках напрочь заглушало здравый смысл. Парень пошатнулся, но не упал. Вместо того, чтобы тут же сбежать, я остался смотреть, как Адам сплевывает кровь, и алая жидкость стекает тонкой струйкой по его подбородку от разбитой нижней губы к шее. Он выглядел ошеломленным. Кулаки сжаты до побелевших костяшек пальцев.       — За этой беседкой будет твоя могила.       Я резко дернулся в сторону, но брат схватил меня за волосы и одним ударом впечатал мое лицо в один из деревянных столбов, на которых стояла беседка.       Вспышка. От боли хотелось скулить, горячие слезы катились по моим щекам, и одним глазом я не видел, отчего мне казалось, будто он и вовсе вытек. Какой бесславный способ ослепнуть…       — Ссс… сука, — прохрипел я, тыльной стороной ладони вытерев со щеки (о, боги) кровь.       Стоило мне сделать шаг, как все потемнело, и я упал на землю. С трудом разлепив глаза, я увидел, как Адам снова, черт возьми, тащил меня за ногу, но уже в направлении дома. От отчаянья я цеплялся за влажную траву, вырывая ни в чем не повинные цветы с корнем, уничтожая тот ковер из зелени в белую крапинку, которым я любовался в первые дни проживания в этом проклятом доме.       — Заносчивый, самоуверенный выблядок, — прорычал он, — ты доигрался.       Почему я доигрался, что плохого я ему сделал, и в чем суть конфликта — такие, казалось бы, подходящие вопросы, но я чувствовал, я знал его мотивы, и от этого становилось жутко. У нас что-то вроде общей болезни на двоих, в которой мы оба не можем признаться даже сами себе. Даже сейчас какая-то часть меня отчаянно кричит: «Что ты творишь, Марк? Ты же знаешь, что нужно сделать, чтобы остановить это безобразие!». Но мне сорвало крышу, и теперь вместо потолка я вижу звезды.       Подняв корпус, я вцепился руками в его кисть, держащую меня за икру, и с силой потянул ее на себя так, что Адам упал прямиком на меня, больно надавив на ребра. Хруст.       Адам замялся всего на мгновенье. Он потратил четверть секунды на то, чтобы посмотреть мне в глаза. Но этого хватило, чтобы я успел обхватить его шею обеими руками и давил до тех пор, пока он не станет задыхаться, подарив мне возможность скинуть его с себя и выбраться.       Хриплый кашель, звон барабана-дождя да мое бешеное дыхание — вот и все звуки, что сопровождали меня, пока я в спешке бежал со двора, через дом, на волю. Когда я понял, что входная дверь заперта, у меня подкосились ноги.       — Ты и вправду такой дурак, что всерьез надеялся на это?! — его крик было слышно даже в прихожей.       Задыхаясь от паники, я свернул в коридор, и, отворив первую попавшуюся дверь, спрятался за ней. Заткнул рот руками, чтобы не дышать слишком громко.       — Знаешь, кто будет копать яму для твоего тощего тела? — спросил брат с каким-то безумным задором, будто он, как истинный маньяк-психопат, наслаждается ужасом своей жертвы, — Томас. Сначала для тебя, затем и для себя… Я догадывался о вас. Скоро старина Том узнает на личном опыте, что же случается с теми, кто игнорирует мои предупреждения…       Я обхватил себя руками и молча задыхался от паники. Шаги с каждой секундой казались мне все громче, все ближе. Мне удавалось сбегать от него уже дважды, но еще ни разу угроза не казалась мне такой серьезной. Вернее, в предыдущие пару раз, когда то он, то я были в хлам, мой побег спасал меня, разве что, от несколько неловких ситуаций, о которых кто-нибудь непременно бы пожалел позже. Теперь же ставки слишком высоки.       — Впрочем, это в лучшем случае. Если от тебя вообще что-то останется.       Видимо, я совсем спятил, ведь он говорил убедительно, устрашающе, но все же краем мозга я осознавал, что умру не сегодня и не так.       — На твоем месте, я бы помолился.       Дверь отворилась и меня ненадолго ослепило светом из коридора. Адам стоял прямо у светильника, и теперь я мог полностью оценить масштабы нанесенных ему увечий. Белая футболка, плотно обтягивающая торс, измазана кровью. В глазах голубые льдинки, тонущие в розовом море. Серьезно, белки были чуть ли не красными (вероятно, последствие удушья).       Мокрые светлые волосы непослушными прядями спадали на лоб. Парень выглядел невероятно спокойным, и именно это пугало больше всего. Я облизнул пересохшие губы и почувствовал вкус соленой меди.        Адам шагнул мне на встречу, и я попытался сделать то же самое, но от ужаса ноги перестали меня слушаться, и я позорно упал перед ним на колени. С подбородка капала кровь, но я был слишком напуган, чтобы ощупать лицо и понять что конкретно у меня разбито, а болело все одинаково. Сил едва хватило на то, чтобы поднять голову. Теперь можно и помолится. Я на коленях, и передо мной — мой Бог на сегодня, решающий мою судьбу. Жестокий и безрассудный. Такой, какого я заслужил.       Этот окровавленный подонок взял меня за подбородок и медленно, почти нежно погладил большим пальцем мою щеку, размазывая по ней кровь и слезы. И я смотрел на него снизу-вверх, ощущая тотальную беспомощность. Но отчего-то мне казалось, что конкретно сейчас мы делаем все максимально правильно. Весьма неподходящая мысль.       — Скажи хоть что-нибудь, — произносит он, глядя мне в глаза и упиваясь моей болью и паникой, — где это было?       Затем, не дождавшись ответа, он взял меня за волосы и потянул вверх, вынудив подняться. Взял за ворот футболки и швырнул в коридор так, что я врезался в стену спиной и сильно повредил внутренности, на добрых пять секунд утратив возможность дышать. Пока я согнулся пополам, задыхаясь от кашля, Адам приближался ко мне, естественно, даже не думая помогать.       Он дождался, пока я успокоюсь и сфокусирую взгляд на его лице. Места между нами внезапно оказалось катастрофически мало, и все пространство вокруг меня было заполнено Адамом. Парень коснулся кончиками пальцев моей мочки уха, и меня просто передернуло от ужаса. Пришлось закусить губу, чтобы не выть, когда я почувствовал его горячее дыхание на своей шее. От Адама исходил легкий запах мяты, алкоголя и… ни намека на сигаретный дым. Неужели бросил?       — Каждый твой сантиметр пахнет им, — шептал он в неглубокую ямочку над ключицей, — но ты не куришь. Значит…       Я мысленно перечислял самые грязные ругательства и старался не всхлипывать слишком громко, когда он с чувством кусал тонкую кожу, покрывающую мои кости. Боль вынуждала меня извиваться под ним, тело инстинктивно дергалось в нелепых попытках выбраться, но Адам крепко прижимал меня к стене. Так сильно, что сквозь нашу мокрую одежду я чувствовал каждый изгиб мышц на его животе, и то, как он напрягался, когда парень касался губами моей, давно покрытой мурашками, шеи.       Стыд захлестнул меня, уступая по силе, разве что, страху и панике, и от этого я почти физически ощущал, как кровь закипает во мне, обжигая вены и сводя меня с ума.       — С ним ты тоже дрожал? — Адам почти прорычал эту фразу. Он до боли всасывал мочку уха, а затем водил языком по ушной раковине, изредка покусывая.       Я попытался оттолкнуть его, но он лишь перехватил мои руки чуть выше запястья и прижал их к стене. Между мной и моим спасением путь в несколько слов, но я упрямо отказываюсь сдаваться. Да, я курил. Нет, ни с кем не спал.       — Он прикасался к тебе здесь? — Адам отпустил мою левую руку и крепко обхватил шею, сжав ее так, что в глазах у меня потемнело, а на внутренней стороне век заплясали разноцветные круги. Я не мог набрать в легкие воздуха, чтобы сказать хотя бы одно слово (НЕТ), а Адам улыбался, наслаждаясь процессом. И в тот момент, клянусь, я буквально заглянул каждому его демону в глаза, увидел в них бездну, скрывающую в себе ту светлую часть души моего брата, которую она поглотила, и которую я никогда не увижу.       Как только к моей левой руке вернулась чувствительность, я тут же попытался врезать ему еще раз, боясь потерять сознания от удушья. Он отскочил от неожиданности, и я, воспользовавшись случаем, побежал, куда глаза глядят. Но он в считанные секунды догнал меня, и, задействовав всю силу своей массы, повалил на пол, усевшись сверху.       Все вокруг пахло сырой землей, травой и кровью, и все происходящее — самое настоящее безумие. Брат медленно провел кончиками пальцев по моей шее, наслаждаясь проделанной работой, а я каждый раз слегка вздрагивал, когда он затрагивал собственный засос или укус.       — Ударь меня еще раз, — обессиленно выдыхает он, наклоняясь к моему лицу, — и я сломаю тебе руку.       — Только коснись меня еще раз и я…       Ответить я не успел, потому что его теплые губы внезапно прижались к моим. Мягкие, влажные. Он сломал всю мою волю в одно касание.       Поцелуй был сначала медленным и невероятно осторожным (я не сразу понял, что это из-за его разбитой губы). Мы оба тяжело дышали и явно сошли с ума, потому что это просто не может быть по-настоящему. Это не может быть так сладко. Не может опрокинуть что-то теплое и вязкое, хранящееся глубоко в тебе, растекающееся внизу живота и согревающее всех твоих продрогших бабочек.       — Пусти, — выдохнул я, как только появилась возможность, — пусти меня.       — Нет, нет, нет, — его язык заплетается, и он даже не открывает глаз, — только не сейчас.       Еще один влажный, но почти диснеевский поцелуй. Я только сейчас осознал, что даже не сопротивлялся.       Адам в одно движение стянул с себя футболку, и мое сердце так больно и неприятно подпрыгнуло, что, кажется, сломало мне пару ребер. В голову ударил по-настоящему животный страх. — НЕТ! — отчаянно крикнул я, пытаясь выбраться.       Он превосходил меня весом, физической силой, и явно когда-то занимался боевыми искусствами, но я не прекращал попыток сбежать, не смотря на то, что силы мои давно кончились, и я никогда в жизни не уставал так же сильно, как за последний час.       Мою футболку он снимать не стал, а просто задрал ее, обнажив бледную кожу от пупка до шеи. Меня настигло поистине чудовищное чувство — обреченность.       Парень провел пальцами вдоль моих выступающих ребер, прижавшись губами к соскам.       — Ай, — вырвалось у меня, — что ты делаешь? Зачем?       — Зачем? — повторил он, ловко расстегнув ширинку, — затем, что ты достал меня. Даже находится в одной комнате с тобой — это уже невыносимо. Но это скоро кончится. Я вытрахаю все мысли о тебе из своей головы, и мне снова будет на тебя наплевать.       Паника сдавила мне горло, и я на время потерял дал речи, имея возможность только скулить и плакать.       — Ты больной. Ты знаешь об этом? Больной, — в полубреду шептал я, пока его пальцы весьма умело двигались вдоль моего члена, — мы хоть и сводные, но все же братья. Мы могли бы стать настоящей семьей, но ты лишил нас этого шанса, твой…       Договорить я не смог, потому что Адам с особым усердием сжал основание, заставив меня глухим стоном оборвать свою пламенную речь.       — Заткнись, — сказал он, с легкостью перевернув меня на живот. Я, конечно, тут же попытался встать, куда-то не слабо лягнув брата, но попытка не увенчалась успехом, и я вновь оказался плотно прижат к полу.       Я кричал, вырывался, царапал ему руки, но в итоге мои джинсы и боксеры оказались спущены, уши искусаны, а состояние можно было бы описать как агония с привкусом обреченности и седеющими от страха волосами.       — Это ты больной, — прорычал мне на ухо Адам.       Брат засунул мне в рот два пальца, которые я, естественно, укусил, за что получил звонкий шлепок в области бедер.       — Не хочешь по-хорошему, — произнес он, шипя от боли, — будет по-плохому.       А, так это было по-хорошему?       Адам смазывал меня сзади чем-то прохладным и скользким, но я честно пытался абстрагироваться от происходящего, воображая, что это происходит не со мной. Получалось на удивление легко.       — Ты больной, — повторил он, — бракованный, неправильный, ошибочный. У тебя встал, как только я тебя ударил там, у беседки. Нравится, когда делают больно? Нравятся парни? Хочешь своего старшего брата? Извращенец.       Его горячая плоть постепенно в меня погружалась, и ощущения были, мягко сказать, необычными. От боли я закусил губу и зажмурился, но это не помогало. Я чувствовал, как его теплый, напряженный и влажный живот касается моей спины, как он ощупывает губами выступающие позвонки у шеи, как его пальцы поглаживают выступающие острые косточки бедер.       — Это не правда, это какой-то бред… Отпусти меня, вытащи его, я никому не расскажу, клянусь, только отпусти…       Адам лишь крепче прижимал меня к себе, продолжая возвратно-поступательные движения тазом. Звать на помощь было бесполезно, давить на жалость — тоже. От любой попытки сопротивляться мое напряженное тело сводило какой-то гребаной судорогой, выводящей из строя конечности. Я ощущал режущую боль, будто в меня не член, а вилку пихают, но все это было намного слабее всех тех ударов, что я уже получил сегодня.       — Что в тебе особенного? Ничего. Завтра я об этом даже не вспомню. И все кончится… И я снова смогу трахать кого угодно, вместо гребаных влажных фантазий о… Повернись…       Он не стал дожидаться, пока я перевернусь на спину, и без труда развернул меня сам.       — Мне больно, я не хочу! Ты самый большой, самый грязный урод из всех, кого я когда-либо встречал, — прошипел я, глядя прямо ему в глаза. И тут же пожалел об этом, увидев его чудовищный оскал.       С еще одним толчком он наконец оказался во мне целиком, и я заскулил от боли, чем еще больше порадовал Адама.       — Грубишь? Слабоумие и отвага, да? Я самый большой урод, поэтому у тебя такой большой стояк на меня. И самый грязный, потому что вылизываю твой грязный-грязный рот.       Капли крови, уже не знаю чьей, стекали по подбородку. Земля, в которой мы оба извалялись, скрипела на его зубах, и он тихо шипел от боли в разбитой губе, но не мог остановиться, будто это зависело вовсе не от него, а только от чудовищного безумия, затуманившего наши разумы.       Адам все ускорял темп, и каждый раз, когда он пытался коснуться пальцами моего лица, я кусал его, чтобы ему было так же больно, как и мне. Алкоголь, земля, трава, кровь, табак, мята — все смешалось в один сумасшедший коктейль, который, казалось, течет у нас в венах, и мы вот-вот разгрызем себе запястья, лишь бы от него избавиться, чтобы не чувствовать друг друга в такой опасной близости.       В глазах темнеет, когда толчки становятся все быстрее и интенсивнее, и я успеваю заметить цветные круги на закрытых веках. Когда мне кажется, что я вот-вот потеряю сознание, Адам выходит из меня, излившись мне на живот. И только тогда я окончательно выпадаю из реальности, проваливаясь в темноту, где я наконец-то ничего не чувствую.