Corrupted Mind

       Зимой пациентов нашей клиники тоже водили на прогулку, но в это время процедура была более продолжительной и тяжелой. Нас одевали в стандартные долгополые темно-синие пуховики, неудобные и уродливые, а потом вели во двор, заваленный кипенно-белым снегом.    Охранники в эту морозную пору предпочитали отсиживаться в своей отапливаемой будке, и РёУк пять раз в день бегал к контролько-пропускному пункту с подносом снеди в руках.    Мы месили ногами снег, гуськом следуя друг за другом. Верхняя одежда сковывала движения, превращая пациентов в неловких пингвинов, и ни о каком побеге в белый сезон не могло идти и речи.    СонМин говорил что-то о начале очередного учебного года, путая ординатуру и интернатуру, но я внимал ему с ангельским участием, вставляя в нужных местах вопросы, степень идиотизма которых была достаточной для того, чтобы этот тип смог на них ответить.    ХиЧоль тут же заявил, что тогда, когда он получал медицинское образование, система была иной, и я с трудом удержался от того, чтобы не напомнить ему, что порядок неизменен уже лет сто.    Не стоило портить отношения с одним из членов команды, пусть последний и считал, что сердце у человека однокамерное.    ХёкДже тоже не оставался в стороне: он нерешительно поинтересовался, что будет, если он сломает ногу в этом снегу. Я довольно резко сказал, что смогу оказать ему помощь, если снежинка рассечет ему бедренную артерию, и второй подручный посмотрел на меня с какой-то извращенной благодарностью.    Какие же они ми-и-илые...    Когда наш строй повели вокруг здания, я, что называется, навострил уши и глаза: мне необходимо было посмотреть на дверь, которая вела из подвала наружу.    Дело в том, что она и являлась тем самым пожарным выходом и никогда не запиралась, потому как раз её я и рассматривал в качестве нашего пути отступления.    Мы завернули за угол, и я, внимая рассказу СонМина про экзамен по анатомии человека (это накануне интернатуры-то!), сразу же заметил вход в подвал.    Старина Кливленд был янки до мозга костей, и он остался верен традициям своей населенной исключительно иммигрантами родине даже на чужбине, потому и эта дверь была до такой степени американской, что во рту сам по себе появлялся вкус хлопьев "Счастливая семья".    Дверь представляла собой двойные створки, расположенные практически горизонтально. Ни задвижки, ни замка: эти ребята довольно ответственно отнеслись к пожарной безопасности.    Тем лучше для нас.    Никто и не смотрел в сторону входа в подвал: этих людей интересовали более насущные вещи вроде того, как не упасть в этом чертовом снегу.    Спросив СонМина о том, правда ли черепная кость – самая плотная во всем организме, я продолжил искоса наблюдать за той самой дверью.    Работники больницы не зря не боялись того, что какой-нибудь псих может проникнуть в подвал и убежать через никогда не запирающийся выход: в цокольный этаж вела одна-единственная дверь, расположенная в служебном коридоре, доступ в который был ограничен даже среди персонала.    Но никто не учитывал того, что на нулевой уровень можно было попасть ещё одним способом.    Кухонный лифт – это архаизм, пережиток; подобного уже давно не встретишь в современных домах, но в госпитале довоенной постройки он приходился весьма кстати: им пользовались, когда в клинику доставляли продукты.    Этот лифт представлял собой небольшую камеру, не предназначенную для транспортировки людей, но тросы, державшие его, казались мне довольно прочными и способными выдержать мой вес. А регулярное использование сего изделия означало и постоянный уход, из-за чего вероятность того, что канаты порвутся, и я расшибусь о цементный пол подвала, сводилась к минимуму.    Монотонный тенорок СонМина со свойственными ему мяукающими нотками располагал к размышлениям, в которые я с удовольствием ударился.    Итак, мы ключом открываем кухню, в которой на ночь никто не остается, кроме, разве что, крыс, спускаемся в подвал с помощью подъёмника для продуктов и выходим через открытую дверь.    Середина плана побега придумана, теперь дело за началом и концом.    Основная загвоздка состояла в том,как выбраться из палат. Мы все жили в одном коридоре, что было несомненной удачей, но эта область тщательно охранялась, как и любая другая.    Если даже мне и удастся придумать, как отомкнуть наши усиленные металлические двери, оставались ещё общий замок и пост вахтера, который сидел на выходе с нашего этажа и буравил каждого из нас недобрым взглядом глубоко посаженных глаз. Среди пациентов был один вечно дергающийся парень по имени Генри; у него в голове присутствовала какая-то пластина, потому металлоискатель каждый раз срабатывал на нем, и вахтер, тут же вскакивая, неприятным голосом приказывал несчастному юноше выйти из строя и встать на коврик для обыска.    Каждый раз.    И ежедневно он обыскивал этого Генри с похвальной тщательностью, которая опозорила бы даже агента Моссада.    У вахтера, видимо, была язва желудка, так как он постоянно прихлёбывал жиденький чай, своим цветом напоминавший мочу.    Что ж, его слабость – это наш возможный козырь.    На ночь он стелил себе в подсобном помещении, которое за много лет работы здесь обжил до того, что оно стало напоминать квартиру намного больше, чем, по моим догадкам, его собственное жилье. В этой комнатке вахтер и обитал вместе со своим серым котом по имени Троцкий. После отбоя он включал сигнализацию, которая должна была сработать, как только кто-нибудь попробует покинуть этаж.    Цифровую комбинацию, приводившую сирену в боевую готовность, вахтер вводил прямо при нас, самонадеянно считая, что какие-то психи недостаточно наблюдательны и коварны, чтобы подметить эту информацию и использовать её.    Эх, Фома Неверующий...    Четыре цифры: месяц и число рождения Троцкого.    Очень предсказуемо.    После месяца наблюдений я понял принцип действия сигнализации: она должна была сработать, если распахнуть дверь достаточно широко.    Что ж, вполне рационально со стороны администрации клиники и небывалая удача для нас.    Наши покои располагались на четвертом этаже, и лестница, по которой нас вели вниз, выходила прямо в холл. У парадной двери госпиталя дежурили суровые ребята в черной форме, которые, правда, не оставались на ночь. Я извлек это из их разговора с КанИном, когда последний, ошалев от скуки, пришел ненадолго поболтать. Ну и, чтобы не ходить дважды, заодно и захватить очередную порцию добавки к обеду.    Территория больницы круглосуточно обозревалась тринадцатью камерами (какое счастье, что суеверный янки не дожил до этих дней!), которые были понатыканы везде, где только можно. К счастью, их устанавливал не математик и даже не физик, так что у всех этих электронных глаз были легко вычисляемые "слепые пятна".    Не попасть в объектив камеры было сложно, но возможно, если проявить некоторую ловкость и гибкость. На мои осторожные расспросы ХиЧоль с гордостью заявил, что он обладал известной гуттаперчевостью, когда выступал в цирке дю Солей, и тут меня начала снедать тревога.    СонМин, напротив, улыбнулся и сообщил, что много лет занимался тэквондо, и сохранил гибкость во всех членах. Симметричная мимика показала мне, что он не врет. Неожиданно.    Мы обошли вокруг всё здание госпиталя и отправились назад: прогулка закончилась. Отряхиваясь в холле от снега и снимая казенную верхнюю одежду, я высчитывал все дни дежурства КанИна, решив, что из всех четверых сменщиков только с ним одним наш побег может сработать.    Медбрат любезно позволил нам посидеть в холле, и я тут же пошел к стеллажам. Проверять, на месте ли добытые накануне ключи, я не посмел: СонМин был не идиотом и мог что-то заподозрить. Поэтому КюХён, как хороший мальчик, взял томик Байрона и, плюхнувшись на диван рядом с ХёДже, принялся с увлечением читать "Стансы к Августе".    ХиЧоль и СонМин, как оказалось, неплохо поладили: рядом с заливаниями большеглазого фантазера легкое враньё медбрата смотрелось ещё более правдоподобно, потому последний старался почаще беседовать с самым эксцентричным из нашей команды.    ХёкДже, который пока был самым бесполезным в нашей группе, сидел рядом, сложив руки и с опаской оглядываясь по сторонам. Видимо, он ещё не придумал, чего будет бояться сегодня.    Проведя с нами в холле больше часа, СонМин, наконец, хлопнул в ладоши и повел своих подопечных наверх.    Уже который день он брал всех троих под своё крыло, и это было хорошим знаком, ведь медбрат являлся человеком привычек, а любое действие становится второй натурой, нужно всего лишь повторять его в течение двадцати одного дня.    Натура СонМина, консервативная, требовавшая стабильности, как нельзя лучше подходила для нас, потому что такие люди имели свойство полностью теряться, когда дело начинало идти не по накатанной.    До четвертого этажа вело шестьдесят ступенек – шесть лестничных пролетов с площадками. Пост вахтера располагался в закутке, который являлся переходной зоной между апартаментами пациентов и ступенями.     Неприятный вахтер проследил, как каждый из нас троих преодолел металлоискатель, и медбрат пошел провожать нас по палатам.    К сожалению, мы были пока ещё не настолько близки, чтобы я мог пригласить его к себе и предложить выпить чаю (которого у меня, естественно, не было) или поболтать, так что нужно было подождать ещё чуть-чуть.    Оказавшись в своей отвратительной берлоге, я сел на пол, прислонившись спиной к металлическому остову кровати, и начал размышлять.    Итак, что у меня было?    Небольшой запас нейролептиков, ключи от жизненно важных помещений, да рекордно высокий интеллект.    Довольно неплохо, кстати. Граф Монте-Кристо умудрился справиться и с меньшим джентльменским набором.    Я узнал, как можно выбраться с этажа, не запустив сигнализацию. Я придумал, как нам проникнуть в подвал и выйти оттуда на улицу. Я просчитал, как дойти до контрольно-пропускного пункта так, чтобы не попасть в объективы видеокамер.    Теперь нужно было как-то изловчиться и разработать план действий по тому, каким образом преодолеть усиленную дверь палаты и пост охранника.    Я встал с места и, подойдя к выходу из своей камеры, коснулся рукой холодного металла.    А кто сказал, что будет просто?