Новые знакомые.

Следующий день пребывания в Англии прошёл практически незаметно. Поскольку буквально все места, так или иначе заслуживающие внимания, были осмотрены, объяты, сфотографированы и протоптаны (каждая пылинка на мостовой впечаталась в память Альфонса Элрика, пока он вместе с братом и друзьями удирал от разъярённого гвардейца), сегодня все отсыпались, просматривали снимки и сувениры, а те, кому улыбнулось проснуться раньше полудня, то есть Лайт, Эдвард, Эльза, Рюзаки, Ниа, Лен и Хитоми пошли в ближайший магазин, закупаться вкусненьким. Конечно, сомневаться в том, что Ватари накормит их лучшей едой не приходилось, но, как счёл Элрик, таким образом можно одним выстрелом убить двух зайцев: иногда так бывает, что даже самая изысканная и дорогая пища приходится не по душе, и обижать милого старика не хочется, но с другой стороны оставаться голодным — тоже удовольствие ниже среднего, и лучше заранее подстраховаться. Хитоми немедленно закупила чая лет, эдак, на пять-семь вперёд, Эльза купила примерно сколько же пирожных и тортиков, но ровно такое же количество она съедала недели за две. Лайт пребывал в блаженной эйфории, совершенно не обращая внимания на мелкие тяготы жизни, ибо он уже сделал здесь всё что хотел, и, вообще-то говоря, был готов улететь хоть сегодня, но, кажется, Рюзаки хотел что-то им показать, даже специально ему позвонил, а Рюзаки был вовсе не из тех людей, данное которым обещание можно было не выполнять. Кроме того Лайт не имел ничего против того, чтобы познакомиться с умными людьми, путь даже они младше, всё-таки это лучше, чем целыми дня валяться на кровати и прожигать время в скуке, когда можно завести приятные знакомства. Ватари приехал, как и обещал, и с ним прибыло ещё несколько машин, потому что такую ораву даже предприимчивый и толковый тип вроде Вамми бы не осилил. Среди водителей, деловито открывших им дверь, ребята узнали и Почтенного Джентльмена, который дружелюбно и чуть лукаво подмигнул давешним знакомым и лёгким кивком указал на просторный салон и мягкие сиденья. Аоки присмотрелась с тому, как лежат тени на его идеальных чёрных брюках и заметила, как у Почтенного Джентльмена раздулись карманы. Очевидно, в такую даль он согласился отвести ребят только за дополнительную плату, что было естественно, потому что до Винчестера было ехать почти два часа, а Ватари был не из жадных. Впрочем, тот факт, что они уже кое-кого здесь знают, несколько успокоила наших героев, и они с лёгким сердцем забрались в машины. Примерно часа через полтора они наконец въехали в город, и Люси бы получше рассмотрела архитектуру, если бы не туша Нацу, балластом лежавшая у неё на коленях. Был у этой пресловуто неприятной ситуации один: на них не смотрело стекло заднего вида, и картина того, как девушка спихивает позеленевшего Нацу в сторону не могла смущать Почтенного Джентльмена и отвлекать его от дороги. «Дом Вамми» представлял собой высокое четырёхэтажное каменное здание, ограждённое от внешнего мира резным забором с аркообразной калиткой, почти не скрипевшей. Сразу было видно, с какой щепетильностью подошёл к делу Ватари, когда нужно было руководить процессом. Далее следовала разветвляющаяся заасфальтированная тропинка, ведущая непосредственно к входной двери — железной, с красивой резной чёрной ручкой, золочёным глазком и маленьким, изящным звонком. Повсюду расстилался примятый детскими ногами газон, слегка поникший по сезону, но выглядевший более чем опрятно, пара качелей, а за величественным зданием ещё был виден маленький клочок футбольного поля, белые, крепкие ворота и известковая разметка, там Мелло очень любил играть в своё время. Да он и сейчас был бы не против, если бы его попросили. Вокруг копошились дети. Несколько мальчишек сидело на траве, возясь с роботами, на качелях качались ребята поменьше, с футбольного поля то и дело доносились яростные, срывающиеся вопли и раскатистый мальчишеский смех, глухой звук удара ноги по мячу и дружное «Ура!». – Ой, это Мелло! – закричал один длинный, костлявый мальчуган, ткнув в сторону Михаэля своим тонким указательным пальцем. – Ребята, глядите! – Ага, и правда! – подхватил второй, слегка пониже ростом. – А с ним Мэтт и Вата! Отчего-то Ниа предпочитали называть «Ватой», на что он не обращал ровно никакого внимания. Видимо, ему вполне достаточно было и того, что кому-то есть хоть какое-то дело до его существования, а как к этому относятся, уже дело десятое. Пока они проходили длинную аллею, их то и дело окликала ребятня, а Ватари непринуждённо продолжал вести их вперёд. За приютом торжественно возвышалось здание Библиотеки, каменное, переливающееся от ослепительно белого до бронзово-сероватого на слабом январском солнце, выстроенное так, что издалека казалось, будто оно ровное, точно отшлифованное, и подобно Вавилонской Башне пронизывает небеса пурпурно-бирюзовым куполом, стоящем на другом, большем, и увенчанный совсем маленькой башенкой, издали напоминающей часовенку. Всё это привело наших героев в несравненный восторг, особенно Люси, которую сообщение о том, что всё содержимое этого поистине невероятного сравнение — книги, и она уже думала, когда можно будет улучить момент и пробраться туда посмотреть, о чём они. Из довольно доходчивого рассказа Рюзаки стало ясно, что большая их часть содержит истории о разного рода мистике, местные легенды и легенды королевства Собьюр, потому что именно оно являлось главным спонсором находящейся неподалёку Академии, предания, сказания, фантастические романы и прочее. Лайт, однако, с трудом верил, что всё то необъятное пространство библиотеки занимают исключительно книги со сказками. Если только там не содержаться сказки со всего мира или книги, что вобрали в себя суеверия древних. Поскольку такое чтиво было весьма популярно и у обитателей приюта, то не следовало удивляться тому, что многие истории дети помнят наизусть и, чего греха таить, очень даже верят в правдивость этих рассказов. В своём монологе Лайт пару раз уловил еле заметный намёк на то, что в своей слепой вере книгам ребятня не слишком, надо сказать, далека от истины, но нашёл разумным промолчать, дабы не сглазить. По тому, как приветствовала их детвора до самой парадной двери (был ещё чёрный вход, но к нему вела отдельная лестница, уходящая со двора куда-то между землёй и окнами первого этажа), все сразу поняли, каким Рюзаки пользуется авторитетом и уважением среди остальных одарённых сирот, если уж даже при виде Мелло и Ниа дети чуть ли не рукоплещут. Самого L никто увидеть бы не смог, потому что он стоял в самой гуще движущейся по тропинке толпы, и разглядеть можно было разве что его непослушную шевелюру, да и то, обрывками. В какой-то момент Эдвард испугался, что, когда те поймут, что Лаулет тоже решил сделать честь и удостоить их свои появлением в месте, где он, фактически, вырос, но, к сожалению или к счастью, скромная персона Рюзаки, который выглядел ровно так же так и всегда — взъерошенный, в смятой толстовке, джинсах и кроссовках на босу ногу, — так и остался незамеченным. По крайней мере, пока Ватари не покинул их и не попросил Рюзаки показать друзьями их комнаты. Они преспокойно двинулись по роскошному, широкому, устланному длинным алым ковром коридору, когда Лаулет в очередной раз попросил отнестись к любви детей ко всякой мистике снисходительно и спокойно и стараться не обращать на неё внимание, даже если это каким-либо образом будет касаться их. В конце концов, на каждого присутствующего могла найтись своя легенда, и Лайт не исключал, что он тоже вполне может остаться необделённым этой честью. Такие мысли занимали его, пока он и остальные шагали вдоль персиковых стен, увешанных небольшими репродукциями известных картин в золочёных рамах, и тут они вышли в небольшой коридорчик, который был шире, чем все остальные, потому что находился напротив кабинета, где преподавали рисование, и начиная с него, повсюду бегали дети разного возраста. Они благоговейно рассматривали толпу незнакомцев, а стоило им высмотреть привычные лица, как они принимались громогласно выкрикивать их имена, показывать пальцами и улюлюкать. Девочки в закрытых английских платьицах зарделись и проводили Мелло и Мэтта восхищёнными, светящимися нежностью взглядами, а как только в поле их зрения вторглись другие красавцы, вроде Лайта, Эдварда, Грея или Нацу, они кокетливо им улыбнулись и слегка помахали белыми ручками, но Дождия стреляла в каждую такими взглядами, что они почли за лучшее немного отойти назад. Словом, это была приятная картина, наполненная душевностью и идиллией практически родного дома, где все друг друга знают и рады друг другу. Так было до тех пор, пока на передний план не вышел Рюзаки, на долю которого выдалась задача незамысловатого попечения: отвести ребят и показать им их апартаменты. Когда сироты увидели его лохматую макушку, то тут же замолкли, все как один. Они отступили на пару шагов и почти вжались в стены, а на лицах у них был написан самый настоящий ужас. Даже те, у кого были светленькие, полупрозрачные личики, побледнели как полотно им прижали ладони ко рту. Эд и Лайт изумлённо переглянулись, всё ещё двигаясь вперёд по коридору, но совершенно не понимая, в чём дело. – Чёрный Жнец! – раздалось у них за спиной, и слова эхом разнеслись по всем стенам и даже застыли где-то вдали коридора. – В его чёрных глазах так и плещется тьма! – сдавленно завопила девочка из первых рядом. – И душа у него наверняка тёмная! – вторил ей голубоглазый мальчишка с разодранными на штанах коленями. – Зато тут ходить легко, – глухо отметила Люси. Ребята не то с опаской, не то просто обалдевши смотрели на нерасчёсанные патлы на макушке Рюзаки, который совершенно невозмутимо продолжал двигаться дальше по коридору, словно бы не замечая всплесков рук, панических вскриков и то и дело раздававшихся акапельных охов-вздохов, хотя остальных это как-то малость напрягало. Очевидно, это и было то, на что не следовало обращать внимание, а просто воспринимать как данность, но Лайт не очень хорошо мог себе представить, как к этому можно относиться настолько спокойно. Мелло, Мэтт и Ниа всё так же царственно вышагивали вслед за Лаулетом, как будто свита иностранного монарха, и выглядели ужасно гордыми, по крайней мере Мелло точно. Даже внешность внезапно нагрянувших гостей не вызвала таких бурных эмоций, как возвращение Чёрного Жнеца, вокруг которого, насколько Лайт успел понять из нечленораздельных выпадов детей, постоянно трупы и вообще всякая другая мистика! Когда возбуждённые, бледные, взволнованные и напуганные дети наконец скрылись за поворотом (Люси заметно вздохнула с облегчением), Мелло, торжественно вскинув острый подбородок не без самодовольства поведал, что так остальные выказывают к Рюзаки своё благоговение и уважение, и говорил он это с таким гордым видом, будто речь шла о нём самом. Лайт, однако, не нашёл в таком уважении ничего лестного, не говоря уже о том, что это обидно, когда просто из-за того, что ты детектив – и само собой, что вокруг него происходят преступления, на то он и сыщик! – тебе дают странное прозвище из обычной местной легенды. Войдя в просторную залу, служившую столовой, Рюзаки сказал, что человек, именем которого его в приюте величают, ещё известен как Весенний Жнец. Но, поскольку он периодически светился в истории с убийствами, ничего удивительного, что эта деталь ускользнула от пытливых умов его товарищей. К тому же, ведь Жнец вполне мог и прийти немного раньше, вопреки своим обычаям. Лайта это, правда, не слишком убедило. В комнатах, любезно предоставленных им Ватари, действительно было уютно. Большие, широкие помещения с тремя окнами, выходящими на футбольную площадку, дышали убранностью и чистотой, на пол сплошняком были постелены мягкие, ласкающие нагие ступни коврики, около каждой кровати было по одной лампе и тумбочке. Даже на старых, тяжёлых, выцветших и мохрившихся по краям занавесках не было никаких признаков пыли или грязи, ибо Ватари был человеком чистоплотным и дотошным, и черты эти живо распространил на всех работников приюта. Из доходящих почти до ровного белого потолка огромных окон в комнаты лился дневной свет, так что в лампах пока что не было решительно никакой необходимости. Чемоданы их были уже разобраны и лежали раскрытые около кроватей тех, кому они принадлежали. Это был довольно приятный сюрприз, потому что в противном случае ребятам снова пришлось бы разгружать чемоданы. Теперь, по крайней мере, собирать их снова им не придётся ещё долго, и спешить было некуда. – К нам часто заходят ребята из Академии, – говорил между тем Ниа, когда в их комнату, где они вместе собрались, принесла кофе симпатичная молодая особа со слегка вьющимися каштановыми волосами и огромными очками в круглой оправе, отнюдь не делающие её некрасивой, с приятнейшей улыбкой на милом веснушчатом личике, которую все называли мисс Сесиль, – среди них есть и студенты по обмену, есть даже из Японии, насколько я знаю. Все они из аристократических семей, так что довольно чопорны, но в страшилках разбираются не хуже, чем здешние ребята. – Рюзаки, – подала голос Аоки, – неужели тебе совсем не обидно, что тебя называют... этим... Жнецом? – Да нет, – спокойно ответствовал Рюзаки из своей обычной позы на стуле. – Наверное, это ещё и потому что я наполовину японец, японцы ведь по большей части смуглые. Иногда после смены климата я бледнею, иногда наоборот. «Это уж и вовсе из области фантастики», – думал между тем Лайт. – «Видимо, у Рюзаки даже недуги какие-то чудные.» После этого к ним наконец заглянул Ватари — вид у него был довольный, это было видно, как слегка приподнялись над губами его седые пышные усы — и сообщил, что обед готов, и они могут пройти к столу. О, нашим дважды повторять не надо. Как только голова Вамми исчезла за стеной, ребята поспешили последовать его совету, и минуту спустя уже уплетали яичницу с беконом и кофе, любезно предоставленный им красивой ало-рыжей женщиной пышных форм. Мисс Софи широко им улыбнулась, укрепив свободную от кофейника сильную руку на поясе и громко пожелав гостям приятного аппетита. Это была довольно, как и было сказано выше, красивая женщина с приятным смугловатым лицом, наполненным телом, низковатым тембром голоса и большая подруга мисс Сесиль, хотя разница между ними была видна невооружённым взглядом. У мисс Софи было совершенно крестьянское лицо, да и одежду она носила соответствующе, она была довольно болтлива, хотя и обладала хорошими манерами и не позволяла себе трещать на людях, потому что Ватари и нынешний директор приюта — господин Роджер — страшно ей это запрещал. Мисс Софи, скорее всего, не было и тридцати, а если ей и перевалило за тридцатник, то по ней это было трудно сказать. Что до мисс Сесиль, то она обладала внешностью совершенно молодой женщины, хотя с мисс Софи они были практически ровесницами, и хорошо общались. Мисс Софи даже много раз подвозила мисс Сесиль на своём мотоцикле, на котором очень любила погонять по ночному Винчестеру, после того, как перемоет всю посуду. Персонала в приюте было немного, но всё это были довольно приятные в общении люди. И Кён вновь убедился в том, что Ватари на самом деле очень толковый парень. Лайт очень быстро освоился с приютом, словно бывал здесь, и не один раз. Возможно это было вызвано тем, что, даже когда в него кидали косые взгляды в коридорах (а происходило это постоянно, потому что дети хорошо поняли, с кем общается так называемый Чёрный Жнец), он абсолютно не обращал на это никакого внимания. Что в школе, что здесь, в Англии (!) его опасаются из-за его общения со странными личностями, и, между прочим, одними и теми же людьми. Но Ягами эта чудовищная несправедливость уже давно перестала так нервировать как раньше, он был даже не против, хотя о повышенном внимании никогда не просил. Вообще Лайт не был большим фанатом оккультизма (а дети из приюта, Академии и народ Собьюра, насколько отличник понял, просто обожают, раз в королевстве даже учредили Министерство Оккультизма), но раз уж они приехали в место, где тема эта имеет большое значение, он решил не терять времени даром и изучить истории, которыми полна Библиотека, чтобы быть, как бы сказал Кён, к теме. Библиотека находилась за приютом, и от него её отделяла длинная, закрученная аллея, вдоль которой росли самые разные цветы, хотя сейчас это был лишь идеально ровно выстриженный газон. Неподалёку даже был фонтан. А вдали, за Библиотекой, виднелось обширное здание Академии Святой Маргариты, где учились дети аристократов. Вытянувшаяся почти до неба огромная целиндрообразная библиотека со сверкающим куполом разделял учебное заведение буквально пополам, так что Лайт не удивился бы, если бы узнал, что ученики тоже частенько в неё наведываются. Одолеваемый противоречивыми чувствами, Лайт попытался толкнуть массивную дверь, однако она не сразу поддалась, а лишь полминуты спустя, когда Ягами как следует на неё навалился, и при этом издала неприятный, зловещий скрип. Видимо, здесь и библиотекарь-то бывает не слишком часто, с досадой подумал Лайт. В длинном, выложенном мрамором (на котором был изображён замысловатый красивый наполненный символами и рисунками квадрат чёрного цвета) помещении царил мрак, и полоска света от приоткрывшийся двери словно рассёк тьму, и Лайт понял, что сюда и вправду никто особо не ходят. Думают, небось, что тут тоже водится какое-нибудь заправское привидение, пронеслось у юноши в голове. Повсюду стояли деревянные книжные стеллажи, до верху забитые книгами, и все они были преимущественно старые, хотя были там и поновее. Любой мог прийти и пожертвовать библиотеке свои книги. В конце коридора была видна лестница ведущая на ярус выше, хотя тогда наш герой этого ещё не знал. Он неуверенно шагнул внутрь, и звук этот эхом разнёсся по всему огромному помещению. Лайт шагнул ещё, и по мере того как он продвигался по мрачному коридору, он всё больше убеждался в том, что едва ли кого-нибудь тут встретит. Ягами был немало удивлён, когда, дойдя примерно до середины залы, он поднял глаза наверх, и увидел, что прямо над ним в вышине проходит винтовая лестница (или лестницы), которая, словно переплетаясь в затейливом узоре, ведёт всё выше и выше под самый потолок, который был невиден с самого низа. Лестница, словно висящая в воздухе, напоминала паутину, и Лайт удивился, что по ней, видимо, ещё можно передвигаться. Сверху на него лился тусклый свет от купола. На самом деле он был ужасно ярким, потому что Ягами слепило, стоило ему попытаться туда взглянуть, по, судя по всему, было это настолько высоко, что до пола нижнего яруса доходил лишь жалкий остаток. Немного побродя среди сплошных книжных полок, Лайт наконец отыскал книгу со страшными историями и пристроился на одной из ступенек передвижной деревянной лестницы. В руках у него была ветхая книга, которую уже заклеивала чья-то не слишком ловкая рука, и он тщетно пытался сфокусировать взгляд, пытаясь разобраться. Всё было написано по-английски. «Вот запара!» – подумал Лайт, но занятия своего не бросил, ибо если начал, то будь добр дойти до конца. – Корабль-призрак «Королева Берри», – прочитал он где-то в середине книги, – алхимик, способный получить золото из внутренностей животных... Ни та, ни другая история не вызывали у Лайт ни интереса, ни приятных ощущений. У него пробежал холод по спине, и он быстро перелистнул страницу. На иллюстрации было изображено существо, напоминающее волка, с огромными клыками, а рядом одиноко валялся человеческий череп. Собственно, это и был волк, но в первое мгновение Лайт сильно в этом засомневался. – Волк, – прочитал он всё же, – серебристо-серый волк, умеющий говорить по-человечески. Говорящий волк?.. – рассеянно спросил Ягами у самого себя. – Нет уж, – решил он наконец, – с меня и говорящих котов достаточно. Он уже было хотел захлопнуть книгу и больше даже не пытаться проникнуться духом страшилок, бытующих в округе, как вдруг заметил что-то между страницами прямо на том развороте, где он остановился. Решив поначалу, что это ему показалось, Лайт попытался присмотреться и в конце концов зажал между пальцами длинный золотой волос, переливающийся в тусклом свете, исходящем от далёкого потолка Библиотеки. Пожалуй, это было единственное свидетельство того, что здесь на самом деле хоть кто-то бывает. Однако пару минут Ягами пребывал в полной растерянности, не зная, как лучше отнестись к неожиданной находке, но тут странная мысль вонзилась ему в голову на одно лишь краткое мгновение, и Лайт ни за что не смог бы её сформулировать, но неясная внезапная идея была столь сильной и действенной, что отличник, сам не до конца понимая, зачем, вскинул голову вверх и взглянул на переплетение лестницы и светящийся белый круг где-то очень далеко. Что-то блеснуло там, и Лайт, как зачарованный, поднялся на ноги, аккуратно положил книгу на одной из ступенек, сорвался с места и быстро побежал по лестнице. Впоследствии Ягами был уверен лишь в том, что решение это приняли за него ноги, но никак не голова, потому что пока он брёл по бесконечному, изнуряющему лабиринту и хитросплетению лестниц, уже задыхаясь и почти не чувствуя ступней, он решительно не мог уразуметь, какой толк в этой физкультуре. Но та вспышка настолько крепко засела в его сознании, что Лайт принял решение во что бы то ни стало выяснить, что же это такое было. Бежать пришлось неимоверно долго. Лайт всегда считал себя хорошо подготовленным (занимался теннисом и футболом, хотя с и тем, и с другим пришлось завязать, но юноша не очень любил об этом говорить) физически, но тогда совершенно выбился из сил. И когда лестнице стал виден конец, у Ягами уже начало двоиться в глазах. Наконец он опустил ногу на последнюю ступеньку и судорожно перевёл дыхание. Затем он огляделся и онемел от изумления. Это был ботанический сад! Пол был ровным, плитки были выложены в шахматном порядке. Сюда обильно лился дневной свет из-под купола с огромными, резными окнами, на самом потолке красовалась фреска на библейскую тему, которую Лайт, однако, никогда прежде не видел. Здесь даже та странная лестница показалась ему роскошной; она была сделана из дуба, и яркие лучи солнца переливались на лаке, как на водяной глади; повсюду были невиданные растения: пальмы, чьи листья плавно переходили в цвете от ярко-зелёного до рыжеватого, огромные мягкие, благоухающие в плодородной почве цветы самых разных оттенков, и вокруг них прекрасной, услаждающей взор палитрой расцвели другие, поменьше, и так по всему Саду. Он окружал лестницу, словно чаша, и уходил вглубь помещения, на вид просто необъятного. Пока Лайт в изумление оглядывал эту невероятную картину, его взгляд упал на кое-что другое, то, что заметил далеко не сразу. В середине зала, в красивом чёрном платье и в кружевном чепце, в окружении разбросанных открытых книжек, одиноко сидела, уперев ничего не выражающий взгляд бирюзовых глаз в пол... кукла. По крайней мере, так Лайту сначала показалось. Она была просто прекрасна: длинные, лоснящиеся волосы золотым потоком спадали ей на плечи и на пол, и завораживающе отливали пшеничным оттенков; кожа её была мягкая, светлая и гладкая, и вся она была как изысканная статуэтка. И невозможно чудное её личико не имело решительно никакого выражения, так что неудивительно, что поначалу Лайт принял её за неживую. – Наконец-то ты дошёл, – услышал Лайт слова «куклы», – друг Чёрного Жнеца. Что-то в этом году он прибыл слишком рано. – Э... откуда тебе известно о Рюзаки? – туповато спросил её Ягами, совершенно ничего не понимая. После этого «кукла» с еле уловимым вздохом поднялась на ноги. Её платье скрывало щиколотки, длинные волосы упали и чуть примяли шёлковый подол, взгляд по-прежнему был неподвижен. Она подняла тоненькую ручку, в которой держала небольшое зеркало и провела пальцем по стеклу. – Будущее из серебряного кувшина отразилось в волшебном зеркале, – объяснила она невозмутимо, – и оно предсказывает, что ты сюда ещё вернёшься, и не один. Скажем, завтра, как услышишь полуденный колокол. – Зачем? – выпалил Лайт, не помня себя от ужаса. Этого ему ещё для полного счастья не хватало. – Потому что ты избран, – опустив веки, отвечала «кукла». Что-то такое Лайт уже слышал от Осаки давно осенью, но, как и в прошлый раз, эти слова совершенно ему не понравились. – Ты будешь частью того, что скрашивает мою скуку. И она развернула к нему своё гладкое, мягкое кукольное личико, и уголки её губ приподнялись в холодной самоуверенной улыбке. С минуту Лайт столбом стоял на последней ступеньке, расширенными от ужаса и изумления глазами тупо пялясь на эту девочку в одежде куклы, не в состоянии вымолвить ни слова. Всякие слова пропали у него из головы, ровно как и мысли, образовав там нечто вроде вакуума, пустое, бестолковое пространство, которое Ягами никак не мог заполнить, ибо пребывал в совершенном замешательстве. Ледяное, каменное лицо его новой знакомой смотрело прямо на него не то испытывающим, не то торжествующим взглядом, как шахматист, готовившийся объявить сопернику мат. Лайт, однако, в этой партии ни на что особо не смел претендовать, и не видел причины, чтобы так измываться над его пошатнувшимися нервами. Под конец отведённой ему минуты осознав, что у него на самом деле подкашиваются колени, перехватывает горло от страха (отличник успел позабыть это чувство), Лайт всё же попытался взять себя в руки и решить, что будет делать дальше. Он ещё крепче вцепился пальцами в лакированные дубовые перила, так что костяшки побелели и сделал этот маленький полушаг назад. Распробовав под ногами если не твёрдую землю, то по крайней мере поверхность, которая под ним точно не провалится, Лайт набрал в грудь воздуха и кинулся наутёк по крутым, переплетающимся, уходящем вниз ступенькам. Он не мог точно сказать, кричал он в тот момент или нет, ибо вопль ужаса, скорее всего, просто застрял у него в горле и потух на самых устах, хотя не факт. Паника объяла его душу настолько, что он едва разбирал дорогу и ощупью, чудом выбрался из Библиотеки и побрёл к приюту. «Кукла! Кукла предсказала мне будущее!!!» – вопил голос внутри него, из-за чего сердце у Лайта подпрыгнуло и продолжило биться уже где-то в горле. Лишь спустя пару часов Лайт понемногу остыл, успокоился и попытался собраться с мыслями. Хотя он по-прежнему был довольно испуган, изумлён, просто выбит из колеи, но постепенно, по мере того, как подступал вечер и начиналась ночь, Ягами начало казаться, что это была вовсе не кукла, а настоящая живая девочка. Впрочем, поскольку целью его визита в Библиотеку было именно чтение книг о привидениях, то Лайт в общем мог понять, почему столь неожиданное событие повергло его в состояние падучего. В принципе, если так подумать, то с ним в одной комнате спали Эдвард, Лен, Йо, Морти и Нацу, двух из них сопровождали самые настоящие духи. То есть те же самые привидения. Лайт, конечно, никогда этого не говорил вслух, потому что Басон и Амидамару были созданиями куда более тонкими, чем могли показаться на первый взгляд. Это было похоже на ночной кошмар. Лайт надеялся, что атмосфера Англии немного успокоит ему нервы, и он забудется сном в считанные мгновения и будет крепко спать до часу дня, но в ту ночь Ягами почти не сомкнул глаз. На соседней кровати в одних трусах храпел Нацу; сквозь мрак, который пронизывала лишь тонкая полоска лунного света, отличник мог разглядеть силуэт шестисотлетнего самурая, глядящего куда-то вдаль и думающего о своём, а над постелью, где мирно посапывал Тао, зависла тусклая в темноте фигура Басона. Часы, висящие на противоположной стене мерно отбивали секунды, и Лайт тщетно пытался сосчитать овец, чтобы хоть как-то себя занять, – ночным чтением он мог потревожить мирный сон друзей. Поэтому он зажмурился и принялся перегонять одну овечку за другой через забор, но одна упрямая овца упёрлась и ни в какую не согласилась прыгать, хоть ты режь. И мысли Лайт вновь и вновь возвращались в Библиотеку, под самый её купол, где среди разбросанных книг сидела одинокая красавица-кукла, которую окружал ботанический сад, вся в кружевах и атласах, в роскоши и богатом убранстве, её холодный, ничего не выражающий взгляд и бесстрастное лицо с ледяной улыбкой... – Так это же Викторика! – радостно воскликнула на следующее утро мисс Сесиль. Они с Лайтом столкнулись в двенадцатом часу, когда она шла к своему классу преподавать в «Доме Вамми» французский с неподъёмной кипой каких-то бумаг неизвестного назначения, а наш герой неторопливо прогуливался вдоль клумб, пытаясь привести в порядок мысли. Ему так и не удалось нормально поспать. За всю ночь он пару раз лишь слегка задремал, но считанные минуты спустя ему в глаза вновь вставляли спички, и он бессильно усаживался на кровати, свесив ноги. Мисс Сесиль была женщиной миловидной, и Лайт, как «истинный джентльмен», а на самом деле просто как воспитанный человек, не долго думая предложил помочь ей. Но вместо того, чтобы дать вразумительный ответ, мисс Сесиль усадила его на скамейку и живо поинтересовалась, почему он такой бледный и уставший. Её пытливые карие глаза на приятном детском личике смотрели так прямо, что Лайт не решился ей лгать. Кроме того он хотел облегчить душу, ибо не нашёл слов, чтобы рассказать друзьям о вчерашнем приключении. То, что сказала мисс Сесиль в некотором роде немного успокоило Лайта: во-первых, он узнал, что она всё-таки настоящая, живая девочка, а не кукла, не фантом и не искусственно созданный разум, что уже было неплохо; во-вторых, раз мисс Сесиль столь спокойно объявила Лайту имя этой девочки, то её здесь все знают. И Ягами ещё немного успокоился. Лицо женщины сверкало радостной удовлетворённостью, и он уже начал думать, чт о раздул из мухи слона. Но Сесиль не дала ему времени на размышления, ибо именно в этот момент затараторила, сверкая толстым стеклом в круглой оправе очков: – Да! Она студентка Академии Святой Маргариты! – и она ткнула миленьким пальчиком в сторону длинного, высокого, огромного здания, так и дышащего элегантностью. – Только она там почти не появляется... – она не дала Лайту уточнить, почему она всё-таки не появляется, потому что вновь принялась говорить: – О, как здорово, что ты уже успел подружиться с Викторикой! Вот что, э-э... Лайт, не так ли? Она быстро разделила весь свой увесистый багаж на две части, и одну из них с грохотом водрузила Лайту на колени прежде, чем он успел опомниться. – Отдай ей эти материалы! Спасибо! – и с этими словами она бодро помахала ему ручкой и беззаботно упорхнула в противоположную от Библиотеки сторону, поспешая на свой урок французского. Лайт вскочил со скамейки, прижимая к груди материалы, ибо от изумления не придумал им иного применения, и даже раскрыл рот, но издал лишь жалкое бульканье, несколько напоминающее английский, который давиче продемонстрировал им Йо в Лондоне. Лайт тупо смотрел вслед удаляющейся фигуре в юбке и с жабо, совершенно не находя, что ей сказать. В который раз он ловил себя на мысли, что люди отчего-то склонны торопить события, потому что ни сейчас, ни тогда, когда Эдвард впервые проявил к нему интерес, он вовсе не собирался ни с кем дружить, хотя остальным показалось, будто именно это он и делает. Лайт устало вздохнул. День только начался, а он уже ждал, как бы он поскорее кончился. С тяжёлым сердцем и не менее тяжёлой кипой бумаг Лайт поплёлся в приют, дабы попросить друзей как-нибудь ему помочь, и в частности подсобить донести до Библиотеки материалы, ибо отличник так предполагал, что двенадцать раз вспотеет и выдохнется, пока доберётся с грудой распечаток до самого купола Библиотеки. Кроме того, оно совсем не хотел идти туда в одиночку, больше он такой ошибки не совершит, пусть её обитательница и оказалась всего лишь девочкой Викторикой, один он туда отныне ни ногой. Лайт впервые в жизни и испытал облегчение, когда вся огромная компания, за исключением Ватари и учителей, которые как раз пошли пить чай с персоналом, с радостью согласились на приглашение. Люси оживлённо расспрашивала Ягами про Библиотеку, про книги, по тот отвечал довольно рассеянно, односложно, и скоро Сердоболия прекратила расспросы, ибо никакой полезной информации из слов юноши не извлекла. Лайт ощупью шёл по вчерашней тропинке, держа небольшую теперь стопку бумаг, и в голове его вертелись странные, туманные мысли. «...и оно предсказывает, что ты сюда ещё вернёшься, и не один. Скажем, завтра, как услышишь полуденный колокол.» И только Лайт собирался поведать друзьям о вчерашнем происшествии, как услышал протяжный звук, исходящий со стороны Академии, а затем ещё один и ещё, пока он не замолк — прозвенел колокол, оповещающий о том, что пора идти на полуденный чай. Ребята один за другим проходили мимо онемевшего Лайта, а он всё смотрел на сверкающий купол Библиотеки не в силах поверить, что всё это с ним происходит. И тем не менее странная на первый взгляд Викторика оказалась ещё более пугающей и устрашающей, намного опасней, чем он думал о ней поначалу. Хотя мисс Сесиль так тепло о ней отзывалась, Лайт был готов поспорить, что все не так просто. И вот, прошло немного времени, прежде чем он нашёл тому подтверждение — предсказание исполнилось. Дверь сегодня открылась гораздо легче, чем в прошлый, возможно, причиной тому служило то, с каким энтузиазмом и наплевательством на чужое имущество Нацу впендюрил в неё пяткой. Дверь неохотно, с оглушительным (устрашающе-предостерегающим) скрипом отворилась, и наши герои вошли в Библиотеку. Глаза Люси мгновенно засияли, она хотела немедленно пойти к самой ближней полке, взять книгу и приступить к чтению, но Лайт проникновенно заверил её, что всё успеется, а сначала нужно отнести материалы наверх — и он пальцем ткнул в высокий потолок. Все как один взглянули туда, куда указывал Ягами, и Нацу мгновенно стало нехорошо. По ходу продвижение Лайт заметил некоторое отсутствие в лице Рюзаки. Впрочем, он в принципе никогда особо не проявлял воли или стремления, но сейчас был каким-то особенно потерянным, задумчивым. Ягами решил не докучать ему расспросами. Мелло, Мэтт и Ниа шагали с таким видом, будто это для них так, увеселительная прогулка и вообще совершенно обычное дело, и было бы из-за чего шум поднимать. Морти по причине его маленького роста и коротких ножек приходилось тяжелее всего, и уже на третьем ярусе он полностью выдохся, и тогда Эльза героически взвалила его на себя, тепло и нежно прижав его лицом к груди, и лишь после этого усадив на плечи. Эта небольшая деталь полностью вывела Манту из строя, и остаток пути он провёл в беспамятстве. Надо сказать, что Лайт к концу пути тоже ощущал себя, прямо скажем, не первой свежести, а Грей, даже не смотря на то, что был в прекрасной форме, уже не держался на ватных ногах и всеми силами старался лишь ухватиться за дубовые перила. И только Рюзаки и три его товарища были совершенно невозмутимы и шли вперёд так, словно миллион раз проделывали это до сегодняшнего дня. Наши герои обнаружили Викторику, перекатывающуюся на мраморном полу, обхватившую тонкими ручками колени, всё в том же чёрном, кружевном платье и в чепце, и издающую довольно странные звуки, нечто среднее между стоном и мурлыканьем. Она плотно закрыла глаза, продолжая валяться, и длинные золотистые волосы подметали пол, взмывали на секунду в воздух и вновь плюхались рядом с ней. Ребята обалдело наблюдали за этой сценой, пока Викторика не подкатилась к ним, и роскошные шёлковые локоны не упали прямо к ногам Рюзаки. После этого девочка невозмутимо приподняла по очереди глаза и равнодушно оглядела присутствующих, взгляд её на мгновение остановился на Лайте, а затем на Лаулете, и тогда Викторика встала. – Всё-таки пришёл, – констатировала она, отряхивая платье и поправляя рукава. Лайту ничего другого не оставалось кроме как медленно кивнуть, хотя он отнюдь не был в уверен в том, что это стоило делать. – Хотя ты добирался сюда дольше, чем я ожидала, вот мне и стало скучно. Я вижу, что ты в самом деле не один. Верно, господин Чёрный Жнец? Она устремила проницательный взгляд бирюзовых глаз в бледное лицо Рюзаки, на котором секунду спустя расцвела по-настоящему счастливая улыбка. – Давно мы с тобой не виделись, Викторика, – мягко сказал он. Лайт ещё никогда не слышал, чтобы Рюзаки с кем-то разговаривал так доверительно. Викторика на это коротко фыркнула и высокомерно повела хорошенькой белокурой головкой в сторону, хотя Лайт заметил, что она смутилась, и на её гладком белом личике проступили красные пятна (Позже Рюзаки рассказал, что знаком с этой особой — Викторикой де Блуа — довольно давно, ещё до того, как они познакомились с Лайтом. Она выросла на чердаке поместья маркиза Альберта де Блуа, разлучённая с матерью, где друзьями ей были только книги, где она была совершенно одинока и никогда не общалась ни с какими людьми. Невероятными усилиями Ватари удалось убедить маркиза позволить юноше обучать её английскому для перевода девочки в Библиотеку, хотя, как утверждал возглавляющий министерство оккультизма аристократ, она в этом не нуждается, и что вполне может освоить это сама, если захочет. Так или иначе, но Рюзаки удалось пару раз в неделю видеть Викторику и понемногу учить её языку. Впрочем, всё это выяснилось много позже.) Викторика всё поправляла платье, поднимала подол, проверяла, всё ли хорошо с панталонами. Она, почувствовал у себя на шее долгий взгляд Рюзаки, быстро нащупала руками позолоченный медальон с рисунком, когда-то бытующем на монетах в её родном Собьюре, на её прелестном личике отчётливо проступили ужас, затем озабоченность и неизбывная печаль, Викторика некоторое время всматривалась в него, бережно держа на узеньких ладошках, потом зажала его и поспешно спрятала под платье. В ботаническом саду наступило неловкое молчание, в котором каждый старался как можно бесшумней отдышаться после нелёгкого восхождения. Наконец Лайт решил взять инициативу в свои руки: – А ты, похоже, знала, что я сюда приду. И не один, – произнёс он, чувствуя себя несусветным дураком, потому что лицо Викторики выражало полную будничность, и она не видела ничего странного в том, что вчера сделала весьма точный прогноз по зеркалу и какому-то кувшину. Лайт не был уверен, что понял всё правильно, ибо тогда так испугался, что себя не помнил. – Об этом мне поведал Источник Мудрости, – спокойно сообщила Викторика, уперев руки в бока. Она с холодным вызовом взглянула на Лайта, смерила его оценивающим взором и, точно не отыскав ничего, заслуживающего внимания, задумчиво прикрыла глаза. На несколько минут воцарилось молчание, когда девочка наконец вновь заговорила: – Ох, – вздохнула она, предвкушая объяснения нерадивому ребёнку, что дважды два — четыре, а не пять, – вчера утром в приют вернулся черноволосый, черноглазый юноша. Поскольку как правило, он появлялся здесь где-то в апреле-мае, то эта весьма зловещая личность должна была заставить людей вспомнить легенду о Чёрном Жнеце. Правда, они не учли, что даже самые пунктуальные люди иногда нарушают традиции и могут приехать немного раньше. Аоки нахмурилась, хотя изо всех сил старалась это скрыть. Она сама понимала, что злиться, когда Рюзаки (это было заметно по его неподвижному взгляду) совершенно наплевать, как его там называют, довольно странно, если не сказать глупо, но факт того, что Лаулета абсолютно незаслуженно считают зловещей личностью, когда он был воплощением безобидности, не слишком ей нравился. А вот Рюзаки нравился ей очень сильно, и она просто не могла понять, как ребята из приюта могут его сторониться, да ещё выдумывать всякие глупости про Жнецов. Викторика самодовольно-выжидающе-испытывающе смотрела на присутствующих, как бы ожидая, что они сделают что-то, что непременно должны сделать. Однако, поскольку они впервые в жизни видели эту язвительную, острую на язык особу, никто не решался заговорить. «Наверное, нам нужно представиться...» – робко предположил Морти, еле сумев выдвинуться на передний план сквозь ноги Эда и Нацу. Викторика чуть вскинула тоненькую бровь и снисходительно приподняла подбородок, как бы говоря, что готова их выслушать, хотя эта идея вызывает у неё глубочайшее отвращение и навивает скуку (она даже зевнула для пущей убедительности, хотя никто и так не сомневался в красноречии её жестов), и пусть они делают это побыстрее. Каждый поочерёдно назвал своё имя. Вид у Викторики был такой, словно она их совсем не слушала, и, что вероятнее всего, так оно и было. Она всё маялась с рукавами платья, исподлобья бросая короткие взгляды на улыбающегося Рюзаки, и стоило ему заметить соприкосновения бирюзовых глаз с чёрными, как Викторика на краткое мгновение переставала быть просто высокомерной, замкнутой девочкой и начинала немного походить на Божье создание, испытывающее муки первой влюблённости. Все уже успели проговорить свои имена, а Лайт так и стоял истуканом и продолжал молчать даже тогда, когда Викторика вперила в него равнодушный взгляд и устало вздохнула: – А тебя звать как? – вынуждена была спросить она, потому что в противном случае Лайт бы окончательно растерялся. – Ягами Лайт, – отвечал отличник. – Итак, Лайт, – отчеканивала Викторика, отворачиваясь в сторону с видом бывалого профессора, читающего лекцию студентам, – будучи прямолинейным, ответственным, любознательным, подающем надежды юношей, ты был просто обязан пойти и узнать, откуда пошла легенда, дающая прозвище твоему другу. И Лайт уже было хотел медленно кивнуть, когда услышал сзади сдавленный крик: «Викторика-а-а-а!», разносившийся по всей необъятной Библиотеке, они все слышали прерывистое дыхание, усталые, изнурённые долгой ходьбой (видимо, не у них одних возникала такая проблема) шаги по лестнице, которые замолкали всё чаще по мере продвижения мальчика-азиата вверх по лестнице. Викторика не подала ни малейшего признака интереса к происходящему, пока очередной гость взбирался, почти подтягивая себя руками, вцепившимися в дубовые перила. На вид он был ровесником наших героев, смуглый японский юноша с приятным, но запыхавшимся лицом, добродушными щеками и крепкими пальцами — у наших героев было много времени рассмотреть их, пока парень лихорадочно пытался дотащить себя до самого верха. Наконец он ступил на последнюю ступеньку, и Йо с Леном и Ицки учтиво посторонились, оценив старания бедного парня, ибо, судя по тому, как громко он звал по имени единственную постоянную обитательницу ботанического сада и Библиотеки вообще, ему приходилось взбираться по лестнице больше, чем им. Парень с трудом переводил дыхание, обратив измученный взгляд на точёный профиль Викторики и уперевшись руками в колени. Все как один обернулись на девочку, не удостоившую мученика ни единым взглядом, и ждали если не объяснений, то хотя бы каких-то признаков того, что она заметила его. – А это... – сказал Рюзаки, но докончить он не успел, потому что вмешалась Викторика — всё тем же бесстрастным, будничным тоном: – А это недоодарённый Кудзё, – бросила она в адрес пришедшего. Тот аж вспыхнул от негодования, хотя с его мягкими чертами лица это получилось не очень убедительно, и было заметно, что он может по-настоящему рассердиться на эту странную особу. – Да ну тебя! – воскликнул Кудзё, а затем резко повернулся к публике и объявил тоном человека, с боем отстаивающего своё достоинство. – Я Кудзё Казуя, третий сын солдата императорского войска Японии. На последней фразе Викторика ещё чуть-чуть вскинула носик и изобразила совершеннейшее презрение. Заметив это, Кудзё несколько раз попытался что-то сказать, но вечно останавливался на полуслове, видимо, не придумав достаточно веских доводов в свою защиту и продолжал беспомощно открывать и закрывать рот, как рыба. Поняв, наконец, что с упрямством Викторики ему не совладать (это было сразу заметно), он тяжело вздохнул и обратился к присутствующим с приветливой улыбкой. Взглянув на Рюзаки, который благосклонно ему улыбнулся, Кудзё чуть смутился, а затем отвесил лёгкий поклон, и Лайту стало немножко легче. Всё-таки даже здесь, за океаном, есть мало-мальски родственные души. Кудзё Казуя прибыл сюда — в Академию Святой Маргариты — около полутора года назад, и практически сразу подружился с Викторикой, хотя та и называла его недоодарённым и, судя по всему, вообще держала за полного болвана, было видно, как он ею дорожит. Он был самым младшим ребёнком в семье отставного военного, который всегда мечтал, чтобы его три сына (дочь в расчёт не брали) служили отечеству и пошли по его стопам. Однако с самого детства Кудзё стало понятно, что вся эта жизнь совершенно ему не предназначена, из-за чего отец долго сатанел, обвинял в плохом воспитании его — Казую, – его мать, кричал, что не допустит, чтобы его сын был бесполезен для своей страны. Приглашения на учёбу в Англию (Кудзё отметили, как преуспевающего ученика) стало настоящим спасением от военной академии, о которой он вовсе не мечтал, но на которую покорно соглашался, не желая расстраивать отца и становиться посмешищем для двух старших братьев. В общем, здесь Кудзё был как нельзя счастлив, каждый месяц получал от сестры всякие сувениры, вещи, выписываемый их семьёй журнал «Крепыш», который всякий раз приводил Викторику в оцепенелое бешенство, эти подарки юноша, как правило, отдавал подруге, чему она радовалась, хотя виду старалась особо не показывать. Эдвард внимательно рассматривал лицо Викторики, её самодовольный подбородок, который доставал ему разве что до пояса, и никак не мог понять, какой тип людей она ему напоминает. У Эда было такое странное ощущение, будто он где-то видел похожего на неё человека или слышал о нём, хотя никак не мог напасть мысленно на этот след. В конце концов, газеты он читал и новости смотрел каждый день и, конечно, не мог запомнить всех людей, которых видел. И всё же цвет волос Викторики вдруг всколыхнул в его мозгу какое-то смутное воспоминание, подобно тому, как она единственная водяная капля способна взбудоражить реку, и круги расходятся в разные стороны. Внезапно его рассуждения прервал странный скрипучий звук, долгий и всё продолжающий нарастать, пока не завершился коротким звоном. Он исходил от другой стороны ботанического сада, и когда Эдвард обернулся, то увидел там решётчатую зелёную дверцу лифта. Наконец он остановился, двери — сначала одна, затем вторая — со скрипом раскрылись, разойдясь в разные стороны, и оттуда выступил высокий незнакомец в дорогом белоснежном костюме с яркими, большими золотистыми пуговицами с с розовым жабо в тон торчащему из нагрудного кармана пиджака платку. Это был рослый молодой мужчина, вальяжной походкой выбирающийся из лифта и вразвалку, медленно так, несуетно направляющийся в их сторону. Он обнажил белый зубы в обаятельной улыбке, встряхнул головой. На этого человека стоило взглянуть хотя бы ради его невероятной причёски — золотые волосы у него были свёрнуты в валик, выдающийся вперёд и чуть загибающийся вверх, глаза были почти такие же, как у Викторики, не считая того, что были то ли более зелёные, то ли более голубые. – Гревель, – спокойно констатировала Викторика. Тот самый Гревель с загадочным видом подошёл к присутствующим, лучась не то радостью, а скорее энергией и жаждой деятельности. Окинув ребят бодрым взглядом (однако, даже не взглянув на Викторику), он самозабвенно прикрыл глаза и томно вздохнул: – Ах, вижу, сегодня к нам снова пришёл мальчик, похожий на чёрного бельчонка! – как всем потом удалось выяснить, под словом «бельчонок» подразумевался Кудзё. Судя по такому эффектному появлению, этот Гревель был личностью честолюбивой, как подумал Лайт, хотя на Викторику его выкрутасы, кажется, не произвели ни малейшего впечатления. – О! – воскликнул он, задержав псевдо-проницательный взгляд на застывшем лице Лайта. – И ещё один бельчонок! Пожалуй, буду называть тебя «Бельчонок номер два», если ты не против. По виду Лайта было видно, что он очень, очень даже против, но вслух он не успел возразить, потому что Гревель продолжал говорить, обращаясь к небожителям, изображённым на потолке. – Может, я должен процитировать им какую-нибудь длинную поэму? – задал риторический вопрос Гревель, с важным видом рассеча воздух указательным пальцем. – Два дня назад в своём загородном имении был застрелен из винтовки некий высокопоставленный человек Бенджамин Уэльс. – Кандидат на место в парламенте? – быстро включился в разговор Кудзё. Видимо, такого рода беседы не были для него большой редкостью. – Вскоре после того, как тело было обнаружено, приехала полиция, а затем был обшарен каждый уголок дома. В кабинете Уэльса нашли завещание, написанное покойным где-то за месяц до этого. Согласно этому документу, он оставлял семейной паре слуг – Маккинлинам, Мелинде и Джиму – пятьсот фунтов, ещё двести фунтов — повару Дигменту. Всё своё состояние, то есть загородное имение, квартира в Манчестере и Лондоне, а так же около полутора миллиона фунтов стерлингов Уэльс завещал – цитирую: «...моей любимой, единственно преданной Н» В доме Уэльсов жила горничная, Нэнси Вернанская, кажется, полячка... – Русская, – быстро поправила его Викторика, из-за чего в лице Гревеля появился некий дискомфорт, однако он, не желая выглядеть побеждённым, лишь громко кашлянул и с пафосом продолжил, многозначительно обхватив пальцами острый подбородок: – Кхм, да, наверное... Про неё с завещании ничего не было сказано. – Эм, он что, детектив? – осторожно поинтересовалась Аоки и стоящего рядом Ниа. – Да. Это инспектор Гревель де Блуа, обладатель самой эксцентричной (хотя было заметно, что на языке у Нейта вертится именно слово «дурацкой») причёски во всём Собьюре. – Меть выше, во всей Европе, – съязвил Мелло, искоса поглядывая на переливающуюся гору мороженого на голове инспектора. – К слову, – вновь принялся разглагольствовать Гревель, – жену убитого звали Хелена, то есть пишется как «Helenа». – А что, собственно, произошло? – равнодушно осведомилась Викторика. В глубине души Эдвард почувствовал к ней благодарность, ибо если бы она не направила инспектора по пути стоящей мысли, то он так и ходил бы вокруг да около. – Только давай по порядку. – Хм, итак. Поместье мистера и миссис Уэльс располагается где-то в сельской местности. Оно довольно старое и выполнено в раннем викторианском стиле. Очень большое и состоит из двух частей: правая часть, где спят супруги Уэльс и почётные гости. Там же расположен и кабинет, там же и кухня, и столовая, и большой зал. А левая часть — это корпус для обслуживающего персонала. Стены очень толстые, и чтобы позвать друг друга им приходится звонить по внутренней линии и самолично идти и просить о чём-либо. Это трудоёмко, зато никто не лишён уединения. В день смерти Уэльса к ним в поместье приезжал некий клерк по имени Джон Марстон. Как нам удалось выяснить, он оставался на обед и ужин. Во время обеда они живо поддерживали беседу с убитым, жену он тоже не обошёл вниманием. Кстати сказать, мистеру Уэльсу было около шестидесяти, его жене — чуть больше тридцати, она ровесница Мастона, очень суеверна и верит в приметы, в этих вопросах щепетильная до чопорности. Насколько мы знаем, жили они очень даже ладно, и ни о каких ссорах или перепалках никто ничего не слышал. Лишь один раз, кажется, за месяц до своей смерти, Уэльс ругался с женой в его кабинете. «Зачем, зачем тебе понадобилось это делать?! Ты не должна беспокоиться о таких вещах, пусть даже это и много!» – вот то, что услышала миссис Маккинли в тот день. На приёме так же присутствовали и слуги. Они рассказывают, что мистер Марстон, дескать, поведал странную и пугающую историю о том, как один высокопоставленный чиновник (имени не называлось) совершил самоубийство с помощью охотничьей винтовки. Вечером того же дня, когда стали собираться на ужин, никак не могли дождаться хозяина дома, который отличался пунктуальностью. Заподозрив неладное, жена вместе с Марстоном и Маккинлинами направились в кабинет к Уэльсу, вошли внутрь и увидели его распростёртое тело, а рядом валялась винтовка. Все окна были закрыты. К слову, в его кабинете вообще была уйма всякого оружия — охотничьего, он даже состоял в каком-то клубе. Так или иначе, это было похоже на самоубийство, хотя выполнено крайне неудобно. Стали обыскивать кабинет, нашли завещание. В самом низу от него был оторван кусок, совсем маленький и вряд ли это очень важно, – закончил Гревель свой рассказ. Затем он обратил пристальный взгляд на Лайта и Кудзё и провозгласил с победоносным видом: – Ну, и что ты на это скажешь, бельчонок номер два? – А что я, чёрт возьми, могу сказать?! – разозлился Ягами. – И вообще, у меня имя есть! Все стояли в совершенном молчании и с открытыми ртами смотрели, как инспектор многозначительно стреляет глазами, а Викторика спокойно подносит маленькую белую с синими узорами трубку ко рту. Некоторое время никто не смел произнесли ни слова, пока наконец не услышали, как девочка скучающе зевнула и взглянула на присутствующих с непомерной тоской. «И это всё?» – измученно вопросила она у Гревеля, который тут же вперил в неё испытывающий взгляд. Почти никто ничего не понял из того, что происходило перед ними, был ясен лишь факт вставшей перед Викторикой загадки. В продолжение тех нескольких минут, что Гревель расстреливал Викторику взглядом, а она равнодушно смотрела ему в лицо, мол, тебе это ещё не надоело, все лихорадочно пытались предсказать, кто же возьмёт соло. Наконец Викторика тяжело вздохнула, ещё раз поднесла трубку ко рту и произнесла устало: – Что ж, разрозненные фрагменты соединились, – сказала она с полуопущенными веками и, встретившись с вопросительными взглядами присутствующих, поспешила пояснить. – Я беру фрагменты из хаоса в этом мире, и использую Источник Мудрости внутри себя, чтобы воссоздать правду. – То есть раскроешь преступление? – с сомнением уточнил Грей, скрестив руки на груди, в то время как Нацу почесал затылок. – Ах, да, – закручивая кончик своей безумной причёски вокруг указательного пальца, хохотнул Гревель, – а ведь я уже знаю, что преступник. Скорее всего, это русская горничная. Просто месть за то, что в завещании про неё ничего нет... – Убийца — никто иной, как жена, – спокойно отчеканила Викторика. Лицо инспектора перекосила гримаса острого разочарования, граничащего с праведной яростью, когда он резко развернулся к Кудзё и принялся гневно трясти его за плечи, вопя: – Что?! А ну-ка, бельчонок, разъясни! – мысленно Лайт возблагодарил Небеса, что не оказался на месте Казуи. – Начнём с того, – размеренно начала Викторика, – что существует много разных вариантов, почему молодые женщины выходят замуж за пожилых мужчин. Иногда, что происходит очень и очень редко, всё-таки причиной оказывается любовь. Но чаще всего подоплёкой служат деньги. Корыстолюбивые двадцати-тридцатилетние женщины выходят замуж, рассчитывают, сколько получат, когда муж умрёт (поскольку, если тот её любил, а скорее, просто руководствуясь здравым смыслом, он непременно оставит состояние жене) и спокойно ждут своего часа. Правда, порой бывает так, что даже любящая жена теряет голову при мысли о том состоянии, которое ей сулит смерть мужа, так что любая женщина может потерять терпение. А перед нами жестокий, бессердечный, но вместе с тем и расчётливый представитель этого типа. Итак, настоящий ключ кроется в завещании. Предположим, ещё не зная о нём, она пыталась каким-то образом получить выгоду из смерти супруга. Их разговор на повышенных тонах в кабинете, скорее всего, шёл о страховке. Вероятно, жена хотела застраховать жизнь супруга на большую сумму из, якобы, опасений, что в случае его внезапной смерти они не смогут распоряжаться средствами. Другими словами, она знала, что завещания муж не писал. Тогда он сказал ей: «Ты не должна беспокоиться о таких вещах, пусть даже это и много!». Это можно трактовать как «Тебе не нужно беспокоиться о моей смерти, пусть даже между нами огромная разница в возрасте!» Его запальчивость в вопросе возраста и смерти понятна: всё-таки он собирался занять пост в правительстве и планировал прожить ещё лет двадцать, умирать в его планы не входило. Вскоре после этого он, вероятно, из опасений, что жена задумала нечто недоброе, написал завещание в пользу кого-то другого. Другой женщины. Вполне естественно, что, после находки документа, его супруга зашлась от негодования, что наследницей стала не она — и решила оторвать маленький кусочек внизу — вероятно, это было какое-то примечание, достаточно важное, изобличающее человека, в чьи руки попало бы состояние Уэльса. Но убить этого человека она не могла — тогда, если бы документ нашли, то мотив был бы налицо. Миссис Уэльс потерпела на этот раз поражение. Но тут ей улыбнулась удача, и к ним на обед заглянул знакомый, Джон Марстон. Тогда он рассказывает очень странную историю, которая отпечаталась у неё в голове, и которую она решила использовать. Скорее всего, Хелена выбрала то время, когда слуги находились в своём крыле — Гревель упоминал, что оттуда почти ничего, что происходит в корпусе для господ, не слышно, — а Марстон отправился дальше, уехав из дома. В кабинете Уэльса висит оружие. Он мог сидеть за столом и заполнять бумаги, а она — пить кофе, как вдруг она говорит ему: «Дорогой, вчера за обедом мистер Марстон рассказал очень странную, пугающую, но интересную историю. Помнишь, про чиновника, который застрелился из винтовки? Я вот только не поняла, как это так. Может, ты мне объяснишь?» И он, наивный простофиля, соглашается! Она берёт с полки винтовку, он подносит её к голове так, как говорилось в истории, ничего не подозревая. И в этот момент жена жмёт на курок. После этого ничего нельзя было доказать — то есть была она в его кабинете, или нет, потому что никто ничего не слышал. – Но кто же тогда та женщина, которой он всё завещал? – после некоторой паузы спросил Кудзё. – Разумеется, служанка, Нэнси Вернанская, – произнесла Викторика. Многие встрепенулись от неожиданности, пожирая девочку любопытными взглядами. – Вы же приехали из России, – сказала Викторика, окинув быстрым взглядом гостей. – Ви а рашенс! – подтвердил Нацу с радостной и беззаботной улыбкой на лице. Разумеется, он не мог себе представить, сколько неприятностей можно огрести одной этой фразой. Зато Лайт предполагал и уповал на то, что в следующий раз им тоже повезёт, и они проскочат. – Раз так, – невозмутимо продолжала де Блуа, – то знаете, что некоторые английские и русские буквы идентичны при написании. Например, английская буква «Бэ» и русская «Вэ». Или строчная английская «пи» и русская «эр». Также есть ещё и заглавная английская «Эйч» и русская «Эн», но есть та буква «Н» была первой буквой в русском имени «Нэнси», а не в английском – «Хелена». А та оторванная часть завещания была сноской, где покойный объяснял прочтение этого слова. Без неё невозможно доказать, что завещание относится к нищей горничной-эмигрантке, и все решат, что речь идёт о жене. В конце концов, у всех свои причуды, он мог как угодно окрестить жену. Вот так всё произошло. С минуту все молчали, не зная, что стоит говорить в такой ситуации. Наконец инспектор Гревель громко и демонстративно кашлянул, состроил важную, солидную, многозначительную минуту и широкими шагами направился к лифту. Надо сказать, что он ни словом не обмолвился ни о том, чтобы поблагодарить Викторику, что было бы логично, поскольку без неё вся эта загадка Гревелю явно не упёрлась, ни о том, чтобы как-либо нормально попрощаться. Вместо этого он просто и в полном молчании удалился, словно приходил не раскрывать преступление, а всего лишь забрать забытую вещь. Он пижонски закинул руки в карманы тщательно отглаженных, дорогих белых брюк, и дверцы лифта со скрипом разошлись перед его высокой, длинноногой фигурой. – Гревель! – позвала Викторика, после чего инспектор обернулся, чуть ли не подпрыгнув, будто его ударило током. – Прочеши весь дом и найди оставшийся клочок, – посоветовала она. – Она могла его уничтожить, а, может, и нет, но на всякий случай стоит проверить. Обыщи всё, каждый закоулок, заглядывай во все шкафы и полки. Даже в местах интимного характера. Если я права, то, допуская, что Хелена не уничтожала обрывка (а поскольку ты сказал, что она была суеверной, то я полностью уверена в своей правоте), он хранится у неё в месте, которое полиция никогда не будет проверять. Кажется, Гревель хотел сказать ещё что-то, потому что он вдруг встрепенулся и, схватившись за решётки лифтовой двери, просунул нос между ними, громко выкрикивая слова, но они к тому моменту уже потонули в скрипе срабатывающего механизма, и вскоре невероятная, поражающе и сознание, и воображение, и нервную систему, безумная причёска инспектора исчезла. Все, кто смотрел, как панические вопли Гревеля затихают где-то внизу, точно камнем падают на дно лагуны, после этого неуверенно обернулись на Викторику и, совершенно запутавшись, похлопали глазами, но не было того, кто решился бы нарушить молчание. Однако самой Викторики было, мягко говоря, до лампочки. К тому времени она уже полностью потеряла интерес к происходящему, вынула трубку изо рта, бережно положила её на разворот одной из толстых книг, раскиданных по полу, и принялась снова кататься по полу. Волосы её при этом единым, синхронным и обоюдным порывом струились вслед за её движениями, за её ловкими перекатами в разные стороны. Девочка обхватила коленки руками, ноги безвольно запутывались в подоле чёрного платья, а она всё валялась на полу, из всей этой непонятной кучи было слышно, как Викторика тягучим, потусторонним голосом сетует на то, что всё так быстро кончилось, что ей теперь снова скучно, и что так каждый раз, и так далее, и так далее... Словом, её поведение неведомым образом выбивало из колеи, и никто не знал, как себя с этим стоит вести. Разумеется, за исключение Кудзё, которому штуки, выкидываемые его подругой, были далеко не в новинку, и Рюзаки. – Так... и кто же ты? Этот странный инспектор тебе верит... – пыталась Миса рассуждать логически, и Лайт не стал её осаждать. В конце концов, она сумела озвучить то, о чём все остальные могли лишь думать. Кроме того, Ягами был искренне рад тому, что даже Амане сумела распознать ненормальность в модных предпочтениях полицейского. Тут Викторика, кажется, наконец заметила искренний к ней интерес присутствующих, чуть приподнялась, хотя с явной неохотой, взглянула на ребят снисходительно-равнодушным взглядом, как бы оценивая чистоту их помыслов (а было ли ей до них дело?), слегка приподняла брови и вопросила: – Что, хотите узнать обо мне? – все синхронно кивнули. Минута тишины... – Танцуйте, – наконец постановила Викторика. Лайт метнул панический, беспомощный взгляд на бледное лицо Рюзаки, надеясь отыскать в нём хоть чуточку сострадания или какую-нибудь подсказку, как поступить с желанием этой странной особы, высказанным тоном, не терпящим возражений, но тот лишь пожал плечами и ободряюще улыбнулся. Затем он взглянул на сидящую, хрупкую фигурку Викторики и с умилением кивнул каким-то своим мыслям. В первую минуту такое бездействие повергло Ягами в праведное негодование, у него к щекам яростно подвалил жар, а затем он, не в силах больше выносить равнодушия Рюзаки (или это было слепое потакание капризам Викторики, или нечто умышленное, в любом случае, Лаулет явно не не собирался ничего предпринимать), юноша вновь устремил пронзительный взгляд на девочку де Блуа, которая с видом терпеливого выжидателя смотрела куда-то сквозь пространство. Невинный шантаж Викторики привёл в замешательство всех, помимо и раньше бывавших здесь, то есть ребят из приюта, Кудзё Казуи (хотя видно было, что, даже если ему и не стыдно, то точно несколько неловко) и Эльзы. Предложение потанцевать зажгло в её глазах недобрый огонёк пышущего энергией и бодростью энтузиазма, она с воодушевлённой улыбкой потащила за рукава Нацу и Грея, поочерёдно закручивая из в бешеном урагане, вызываемом её немыслимой силы движениями рук. Сама Эльза имела видно пафосно-патетичный, серьёзный и глубокомысленный, на каждом повороте она победоносно вскрикивала: «Ха!», и волшебники продолжали кружиться в адском вихре. Нацу начало тошнить мгновенно, Грей держался несравненно лучше него, однако уже секунд через двадцать стало заметно, что и он вот-вот отдаст Богу душу. Да уж, уроки «хренографии», несмотря на все старания, не были способны облагородить буйство души Эльзы, которая ликовала и лихо выписывала на шахматном полу зигзаги и пируэты. Даже Викторика, на всё это дело глядючи, слегка приподняла брови, как бы спрашивая: и это всё, что вы можете мне продемонстрировать? После этого она обратила вопросительный взгляд на улыбающееся лицо Рюзаки, затем Лайта и Эда. Оба синхронно покачали головами, беспомощно разведя руки. Эльзу мало что вообще способно было остановить, а уж если она разошлась (или, как говорили в таких случаях русские : «Ленина видела»), то оставалось только бить хрусталь, снимать ковры, а лучше переезжать ко всем чертям. Однако в какой-то момент у Лайта зародилась слабая надежда, похожая на слабый огонёк, который наконец зажёгся на перекрёстке двух просыревших поленьев, что, оценив по достоинству их — Нацу и Грея — самоотречённые старания, она всё им про себя расскажет, ну, или, по крайней мере, будет считать их себе равными. Желая убедиться в правильности своих догадок, Лайт быстро метнул проницательный взгляд на лицо Викторики, которая без особого энтузиазма смотрела, как Эльза закручивает магов в смертельном танце, и во взгляде её читалось только одно: «Это когда-нибудь закончится?» Другими словами, добиться от неё ничего не удалось. Нацу и Грей очнулись только во второй половине дня (до этого они лежали, пришибленные, как оглушённые дубинкой рыбы на своих кроватях, а Нацу всё то время, что мало-мальски мог самостоятельно передвигаться, кряхтел только по направлению к туалету, а, если ноги вдруг напрочь отказывали, падал около тазика, – к счастью, обошлось), когда им прямо в комнату принесли ланч, это мгновенно их приободрило. А говорить о том, что все их старания и мучения оказались напрасными, даже у Лайта не хватило духу. Так что, после того, как Фулбастер попытался — при одном воспоминании об этом он чуть не расстался с беконом — поинтересоваться, не рассказала ли чего им Викторика. Надо было выкручиваться, Люси бегло, почти не запинаясь, объяснила, что как раз, когда Викторика имела твёрдое и непоколебимое намерение поведать им свою трогательную и, разумеется, захватывающую историю, внезапно нагрянула мисс Сесиль и увела девочку, ничего им не объяснив. Произнеся это, Люси мельком — где-то на пылившихся полках своего многогранного сознания, подумала о том, что надо бы найти мисс Сесиль и убедить её молчать, если они начнут спрашивать. – ...Золотая Фея из Библиотеки! Думаете, они заодно? – Вместе творят чёрные дела! – Да-да, говорят, что после убийства они разделяют человека на две части — тело остаётся Жнецу, а душу съедает Фея! – Вот ужас... – А эти... кто они такие? Ходить по коридорам действительно было легко, ибо, стоило Рюзаки или кому-нибудь из гостей появиться в поле зрения детей, как они тут же прижимали ладони ко рту, из уст их вырывались вопли-охи-ахи ужаса, они расступались и тут же начинали шептаться. Люси опасливо брела по коридору, то и дело ускоряя шаг и выйти из поля зрения испуганных ребятишек, рассказывающих какие-то небылицы. Ладно бы, думала заклинательница, будь это обыкновенные сплетни, но ведь это какая-то кровавая, неприятная клевета. Складывалось такое впечатление, будто бы все страшилки были подогнаны под живущих и обитающих здесь людей, хотя со слов Рюзаки было ясно, что Викторика сидит в своём Ботаническом саду почти безвылазно. А то, что не входило в понятие «почти», очевидно, было её домом. Слабо верилось, что личность вроде неё способна жить в общежитии, как в приюте или Академии. «Глубоко в чаще леса стояла высокая башня. Такая высокая, что крыша её уходила высоко в небеса и уже почти не была видна. Там, в полном одиночестве, жила Золотая фея. Она была необычайно красивым, изящным и милым созданием. Ей были известны все загадки на свете, и она помогала тем, кто попал в беду. Однако, в награду она требовала душу человека, которую потом съедала. Люди сторонились башни, но были вынуждены обратиться за помощью к Фее, если их постигали несчастья.» Вздохнув, Лайт закрыл книгу и вернул её на место.