Новые знакомые.

Бродя по торговому кварталу Винчестера и бегло просматривая список покупок, который вручила ему мисс Софи, Лайт не без досады подумал, что женщины – из какой бы страны они ни были родом – просто обожают командовать. Примеров для такого утверждения было предостаточно и большая их часть, что довольно небезопасно и вообще с таким же успехом может служить орудием массового поражения, живёт под одной крышей – взять хотя бы Анну и Эльзу. И если эти две были на редкость устрашающими особами с идеально поставленными ударами, и именно этим приводили многих представителей мужского пола в состояние суеверного ужаса и почтительного благоговения, то мисс Софи была из тех женщин, которые в подобных вопросах целиком и полностью полагаются на своё обаяние. В свою очередь, пытаться сопротивляться добродушной пышногрудой даме с простодушным лицом оказалось для Лайта куда сложнее, чем противиться вышеупомянутым девушкам. Самым обидным было то, что участь эта ему выпала по самой дурацкой случайности – Лайт вдруг поймал себя на мысли, что уже не в первый раз оказывается не в том месте и не в то время. Он всего лишь попался ей на глаза, когда неторопливо прогуливался по приютским коридорам в надежде найти что-нибудь занимательное и отвлечься этим до конца дня, и тут мисс Софи быстро и, надо сказать, весьма неожиданно, схватила его за локоть, улыбка расплылась на её смуглом лице, и невозмутимо вручила длинную бумажку в одну слабеющую руку и деньги – в другую, под конец попросив его прийти до двух часов и призвав не опаздывать. Делать было нечего, и Лайт послушно поплёлся за продуктами, будучи в твёрдой уверенности, что она могла бы сделать это и сама, или, во всяком случае, поручить это ответственное дело другому человеку, тому, которого хорошо знала, а не приезжего юношу, коева видела впервые в жизни. Тяжело вздохнув, Ягами решил, что зато у него есть великолепная возможность совместить приятное с полезным: после визита магазина он может спокойно пройтись по незнакомому английскому городу, к тому же ему приглянулся весьма симпатичный лесок неподалёку, по которому он был бы не прочь прогуляться на обратном пути. А тем временем мысли занимали его самые разные – от сладостной, исступлённой жалости к себе в связи с полным игнором поступающей от него информации со стороны друзей до совершенно несвойственных ему, имеющих отношение к его личной жизни. Лайт всегда был юношей привлекательным (вспомнить хотя бы историю с Саки, и какие меры ему пришлось предпринять, дабы избавиться до неё), и вопрос об отношениях с противоположным полом никогда не вставал, поскольку изначально было ясно, что проблем не предвидится. Однако самого Ягами поразила его внезапная, острая разборчивость и даже некоторая привередливость, потому что всякие воздыхательницы навевали на него не то чтобы отвращение, но не симпатию уж точно. И сложно было сказать, что именно раздражало в них отличника: скорее всего, причина была в изначальном их ему поклонении, а именно это отношение и вызывало у Лайта смесь досады и ненависти. Мать никогда не прыгала перед отцом на задних лапках, и это юношу в ней восхищало, и он предпочёл бы жить так же. И если уж ставить вопрос ребром, то девушка, с которой он предпочёл бы встречаться, должна была быть светловолосой. А чем плохо? В конце концов, в этом есть определённая красота и шик, взять хотя бы Уинри и Люси – две совершенно приятные (хотя и вспыльчивые, но это сполна перекрывается их положительными качествами) добротные особы, которые ни за что ни перед кем не стали бы пресмыкаться. Конечно, нельзя сказать, чтобы лёгкость, с которой они наносят затрещины, была для Лайта столь же притягательна, сколь их моральные качества, и тем не менее, он не мог не признать, что Эдварду очень повезло. Видимо, Нацу тоже, хотя едва ли Драгнил сам это понимал. Он уже шёл по широкой светлой тропинке, по краям которой рядами росли лиственные деревья, неторопливо шагал, сверяясь со списком, вручённом ему мисс Софи, хмурил брови, ибо из-за тяжёлых пакетов мало что мог сообразить. Наконец он вздохнул, наскоро запихнул листок в карман брюк и мельком оглядел лесок. Обычно Лайт не утруждал себя мыслями о противоположном поле, поскольку тема эта была ему глубоко неинтересна (однако не стоит искать в этом скрытого, известного смысла), сейчас же отрезвляющий зимний воздух, не такой отрезвляющий, однако, чем в суровых российских широтах, где сейчас, должно быть, шарашило под минус тридцать, приятно ласкал ему щёки, и Ягами решил, что хоть раз можно позволить мозгам расслабиться и подумать о постороннем. Итак, подвёл он итог своим размышлениям, получается, что ему нравятся светловолосые. Это было своего рода открытием, потому что раньше отличник не задумывался об этом или был убеждён, что сей факт не имеет решительно никакого значения, а, может, видел слишком мало блондинок, чтобы судить. Так или иначе, в конце концов, Лайт пришёл к тому, что в отношении девушек ведёт правильную политику: затаиться, спокойно жить, ждать своего часа и не рыпаться. И тут же поразился другой мысли, пулей влетевшей ему по лбу: но ведь Миса – блондинка... Лайт как раз хотел подпрыгнуть на месте ввиду внезапного озарения, театральным светом взмывшим над сценой его судьбы, и в этот же момент услышал шум мотора. В паре шагов от того места, где он, поражённый результатом своих изысканий, окаменел и застыл, тропа раздваивалась, первая часть уходила в глубину леса, а вторая продолжала тянуться вперёд. Слева находилось каменное ограждение, служившее стеной между непосредственно лесом, городом и небольшой поляной, на которой некоторые дальновидные люди смели выращивать ягоды. Сейчас по причине сезона года, это место было в запустении, хотя даже под тонким слоем выпавшего снега выглядело довольно ухоженно. С правой стороны донёсся размеренный рокот мотоцикла. Лайт рассеянно повернул голову в ту сторону, сдвигая брови в надежде получше разглядеть, кто едет. Под круглым перламутровым шлемом, отливающим ослепительной белизной в свете тусклого январского солнца, невозможно было угадать мужчину или женщину, он – или она – двигался с размеренной средней скоростью, однако Ягами тем не менее благоразумно отступил назад, давая ему дорогу. Тех нескольких секунд, что мотоциклист нёсся по широкой тропинке по направлению к нему, оказалось достаточно, чтобы отличник успел заскучать и испустить нетерпеливый вздох, желая поскорее продолжить свой путь и отдохнуть, наконец, в просторной приютской комнате. Однако дальше произошло кое-что, что никак не могло вписаться в мирную, безмятежную обстановку этого ясного зимнего дня. На том самом месте, где предполагалось повернуть и умчаться дальше преспокойно по прямой, мотоциклист не посчитал нужным развернуться и проделать этот несколько утруждающий его железного коня манёвр. Сделать это следовало непременно, потому что в противном случае болезненное столкновение с каменной оградой было бы неминуемо и могло закончиться достаточно трагически, что, собственно, и произошло. Лайт проворно, заблаговременно отскочил в сторону, и на секунду в его пропитанной всяческой моралью и уважением к незыблемым элементарным правилам взаимного уважения пешеходов мелькнул целый рой ругательств, из которого следовала выкроить хоть несколько мало-мало приличных слов для описания всего его негодования. Впрочем, о порыве своём он забыл в следующую же секунду, когда мотоциклист с оглушительным грохотом врезался в изгородь и безвольно завис в воздухе на краткое мгновение, и лишь затем начал медленно (во всяком случае, из того ракурса, из которого за ним наблюдал онемевший Ягами в совокуплении с тем состоянием, в которое его вогнало столько неожиданное событие) опускать на землю. Руки бедняги безвольно раскинулись на ветру, тело его колыхалось, как пугало в огороде, от шеи мягко и ровно... отделилась голова. Да-да, в первый момент Лайт с трудом поверил в увиденное, а затем лишь отшатнулся, как от пощёчины, застыл на месте. У него похолодело в животе, пока он завороженно провожал глазами голову несчастного мотоциклиста, отправившуюся в размеренный, ужасающий своим спокойствием свободный полёт, и багровая линия крови смахивалась шальной рукой зимнего ветра, она развивалась вокруг того места, где голова раньше крепилась к шее, как юбки в латиноамериканских танцах. Мотоцикл с оглушительным, прошедшим по слуху напильником скрежетом и грохотом развалился на куски, и тело его некогда наездника безвольно повалилось на землю, впрочем, Лайт поспешил отвести взгляд, дабы не расстаться с завтраком на месте. Здесь важно добавить, что, судя по всему, с этот момент сработала его реакция, призванная той средой, в которой он вращался. В конце концов, хоть Ягами и был обыкновенным подростком, не стоит забывать, какие немыслимые трудности уже вставали на его пути и с какими поразительными хваткой и упорством он всё ещё держался в здравом уме и твёрдой памяти, несмотря на всю абсурдность той жизни, в которую он волею сюжета была жестоко заброшен. Надо было немедленно вызвать полицию, а ещё лучше – самолично отправиться туда и во всех подробностях и красках описать ужасную картину, представшую его взору, хотя, возможно, стоило и не торопить коней. В конце концов, в Англии это может быть куда более привычным явлением, чем у них – может, у них даже статистика своя имеется на этот счёт, может, он зря так волнуется. И тем не менее происшествие никак нельзя было оставить без внимания, это могло вызвать абсолютно беспочвенные, совершенно ненужные ему подозрения, равно, как и чистосердечно поведанная в полиции правда. С другой же стороны оставить всё так как есть и непринуждённо зашагать дальше, не обращая внимание на обезглавленный труп на обочине, тоже не представлялось возможным, от этого внутри всё начинало скручиваться и ныть. Всё это вихрем пронеслось у Лайта в сознании, пока пакет с продуктами медленно уплывал из его слабеющих рук. В конце концов, поборов в себе брезгливость и всякий страх, Ягами опрометью бросился в сторону города, решив про себя, что непременно должен встретиться именно с инспектором Гревелем де Блуа, с которым познакомился не так давно. Только ему Лайт представлял возможным рассказать правду, потому что только инспектор был с ним мало-мало знаком (и, видимо, даже симпатизировал ему, ласково-насмешливо называя отличника «Бельчонком номер два»; Лайту это, конечно, не то чтоб очень нравилось, теперь это было, по крайней мере, один из факторов его неприкосновенности) и мог выслушать с относительно внимательным видом. Впрочем, была ещё одна немаловажная причина, по которой Ягами хотел переговорить с инспектором. Этим утром ему на глаза попалась газета, на которую Лайт сначала не обратил внимание, вернее, решил мельком пролистать её ради чисто туристического интереса, и наткнулся на статью, снабжённую фотографией инспектора Блуа и кричащим заголовком: «ЕЩЁ ОДИН ВЕЛИКОЛЕПНЫЙ ТРИУМФ ИНСПЕКТОРА БЛУА – БЛЕСТЯЩЕ РАСКРЫЛ УБИЙСТВО КАНДИДАТА НА МЕСТО В ПАРЛАМЕНТЕ», после чего Ягами некоторое время всматривался в ухмыляющуюся рожу Гревеля на снимке, где он изо всех сил старался изобразить смущение. Он-то прекрасно знал, что инспектор такой же мыслитель, как он – Лайт – горный орёл, и что тайну раскрыл вовсе не Блуа, а девочка по имени Викторика, запертая в ботаническом саду под куполом необъятной Библиотеки. Жажда справедливости, перемешанная с яростным негодованием ударили ему в голову, когда он увидел эту статью на первой полосе. Так что теперь невозможно было внятно объяснить себе, что же на самом деле движет им – зароненное сочувствие к безвременному концу неизвестной жертвы или зов справедливости, шедший от самого сердца. В любом случае, прошло по меньшей мере четверть часа, прежде чем Лайт добрался до полицейского управления. Не дожидаясь разрешения войти, он ворвался в кабинет инспектора Блуа, чуть ли не вышибив дверь, так что она с оглушительным грохотом ударилась о стену и отлетела обратно, впрочем, Ягами едва ли это заметил. Ему вслед в кабинет вбежали двое высоких мужчин в форме, которых Лайт тоже не заметил, он судорожно переводил дыхание, стараясь унять дрожь в коленях. Инспектор Гревель лениво развернулся к нему лицом, и весь вид его выражал вялое неудовольствие. Лайт оторвал его от процесса шлифования фарфоровой статуэтки, что было для инспектора необходимым, почти сакраментальным ритуалом перед принятие чисто английского ланча. Брови Гревеля едва заметно дёрнулись вверх, из чего Лайт мог заключить, что тот его узнал, или, по крайней мере, был готов выслушать. Не зная, с чего начать, ибо с какой стороны не посмотри, рассказ получался по меньшей мере фантастическим, и тем не менее начать было нужно, и Лайт, подавив страх и смущение, скороговоркой выложил ситуацию, с мужеством стоика выдержав возмущённо-изумлённые взгляды других полицейских, которыми они расстреливали его спину на протяжение пяти минут, пока отличник не умолк и выжидающе посмотрел на инспектора. Он задыхался от возбуждения и усталости, в боку и в груди у него неистово кололо, в глазах всё плыло, Лайт отчаянно не мог понять, почему неприятности продолжают преследовать его, почему не разомкнули своих смертельным объятий даже здесь, за пределами континента и не устают настигать его при каждом удобном случае. В кабинете повисло удручающее молчание, которое никто не смел нарушить. Полицейские рассеянно переглядывались, после чего посылали преисполненные ожиданием взгляды на бледное узкое лицо инспектора, который выслушал рассказ японского юноши со смиренным скептицизмом и сдержанным недоверием, а Лайт всё никак не мог вспомнить, что же ещё он хотел сказать. Взгляд его нечаянно упал на газету, лежащую на столе перед Гревелем и мгновением позже разразился довольно бессвязной тирадой о том, что тайну убийства Уэльса разгадал вовсе не де Блуа, а Вик... – Ягами Лайт, вы арестованы по подозрению в убийстве! Наручники гибельно, могильно щёлкнули у него на запястьях, окончательно вбив последний гвоздь в его зыбкую древесину спокойствия туриста. ...С позволения читателя мы опустим некоторые подробности проистекающих в дальнейшем событий. Скажу только, что обезумевший от горя Лайт долго пялился на свои кандалы, отчаянно пытаясь понять, что сейчас такое произошло, и потом его хватило лишь на то, чтобы выразить своё негодование через вырвавшийся из его груди вопль ужаса и исступлённого изумление, после чего он бросил быстрый взгляд на псевдо-непреклонное лицо инспектора, высившегося против него неприступной скалой. Потом неудержимым потоком хлынули упрёки и протесты, хотя обычно Ягами отнюдь не страдал несдержанностью, много раз он просил привести его в Академию, в Библиотеку, инспектор оставался глух к его мольбам. Наконец плотина была прорвана, и Гревель с тяжёлым вздохом поволок его из управления к «Дому Вамми», методично поддавая тому в зад. Разумеется, от подобного обращения Лайту не стало легче, и настроение его ни капли не улучшилось. Оно рухнуло на самые запредельные глубины, когда, по приходе в Библиотеку, они еле поднялись на лифте в Ботанический сад, где в то время находилась Викторика, которая ничем не отличалась от себя вчерашней, лишь взглянув на поникшего, с опущенными плечами Ягами, она спокойно заметила: – Тебе очень идёт. Лайт не нашёл, что ответить, сохраняя угрюмое молчание. – Слышь, Лайт, а что ты натворил? – с неподдельной заботой поинтересовался Нацу. Грей больно ткнул его локтем в бок, на что тот собирался непременно дать сдачи, но, к счастью, рядом оказалась Эльза, и оба как-то притихли и сникли. Не сказать, чтобы крайне несчастный вид Лайта каким-то образом разжалобил Викторику, и не тем не менее она рассеянно попросила его рассказать обо всём, что происходило с ним до этого момента, причём – подчеркнула она – всё, до самых мелких и непристойных подробностей. Ягами было хотел возразить, что у джентльмена должна быть пара маленьких секретов, но под непроницаемо-ледяным взглядом Викторики был обречён выложить всё. Лайт, разумеется, не хотел повторять свой рассказ, осознавая всю долю идиотизма, в нём заложенную. Получалось, что он совершенно случайно шёл по той тропинке, где было совершено впоследствии убийство, случайно оказался единственным свидетелем, и при этом размышлял о женщине своей мечты. Лайт и сам понимал, что всё складывается не слишком удачно, и каждое слово стоило ему неимоверных усилий, он тянул их из глотки, как бурлак тащит за собой баржу на толстом, натирающем плечи канате. Наконец он окончил, и самым невыносимым оказалось то, что на лице Викторики не отразилось ни тени эмоции, остальные же ребята продолжали взирать на него так, словно ни слова из его рассказа не поняли. Инспектор Гревель держался позади него с небольшим пакетом в руках, и напоминал выгуливающего собаку хозяина, который смиренно ожидает, пока ненаглядная подопечная его опростается. – Так вот... – нерешительно вновь вступил Лайт, желая прервать затянувшееся молчание. – Я хотел доказать, что это ты разгадала убийство Уэльса, а вместо этого инспектор... – Перед тем, как что-либо сделать, нужно тщательно это обдумать! – нравоучительно вставил Гревель. – Знай же, что я сделал тебе огромное одолжение, исключительно из уважения к заслугам L. И вообще, мотоциклист не мог лишиться головы, падая с неба. Следовательно, убийство было совершено уже после того, как мотоциклист остановился. И на месте преступления в этот момент был только ты! – Это так, но... – пробовал сопротивляться Лайт, но де Блуа подошёл к нему так близко, что тот вынужден был слегка отшатнуться. Инспектор не дал ему договорить, он резко вскинул голову, запустил руку в пакет и извлёк оттуда длинный моток проволоки с алыми пятнами, увивающими несколько участков толстой прозрачной нити. – Её обмотали вокруг деревьев рядом с местом преступления, – важно пояснил Гревель, и по толпе прошёл вздох изумления, перемешанного со устрашающим благоговением. – На ней даже имеется кровь жертвы. Разумеется, я не всеведущ, но готов поклясться, что ты что-то с этим сделал. Лучше сознайся во всём сразу и тем самым ты, возможно – но только возможно – облегчишь свою судьбу, ужасный, демонический, кровожадный Бельчонок номер два! Подобная форма призыва к правде показалась Лайту по крайней мере оскорбительной, тем более, что он не был намерен ни в чём признаваться, учитывая, что не совершал ничего противозаконного. Ко всему прочему, огромным фактором дискомфорта служили наручники, мешающие ему свободно жестикулировать, отчего Ягами чувствовал себя ещё более беспомощным и всеми покинутым. Он ошалело переводил взгляд с инспектора на улику, которую тот держал, обмотав салфеткой, и ему казалось, будто он стоит перед Высшим Судом, выносящим ему приговор. Он было хотел вновь пуститься в пространные объяснения, желая тем самым опровергнуть бездоказательные нелепые обвинения, но тут внезапно раздался голос Викторики, ледяным остриём пронзивший тяжёлую корку молчания. Её слова свалились Лайту на голову примерно с той высоты, на которой изображают нимб у святых. – Отрезать голову можно было, даже не приближаясь к мотоциклу, – спокойно заявила она, чуть приподняв линии бровей, тем самым приобретя вид холодного превосходства. – Ты о чём? – в один голос вопросили Лайт и Гревель, после чего обменялись неприятельскими взглядами и отвели глаза. Все обратили пытливо-заинтересованные взгляды на хрупкую, облачённую в кружевные, почти кукольные наряды, Викторику. – Эта проволока, – девочка чуть заметно кивнула на свёрток в руках Гревеля, – если допустить, что она была натянута поперёк дороги, то убийца мог даже не приближаться к жертве. Этого довода оказалось вполне достаточно, чтобы Гревель нехотя, скрепя сердце снял наручники у Лайта с рук, чему тот несказанно обрадовался и неловко рассыпался в искренних благодарностях Викторике. Она осталась ко всяким реверансам совершенно равнодушно, тихонько кивая в такт своим мыслям, точно воспринимала происходящее как само собой разумеющееся. Важно выпрямив спину, инспектор направился к решётчатой зелёной двери лифта, губы его были поджаты, он явно испытывал жалость и горькую обиду за свою несбывшуюся теорию. Так тебе и надо, вшивая интеллигенция, подумал Эдвард, кидая ему вслед косые взгляды, будешь знать, как гнать на нашего мась. Он уже вошёл в кабинку лифта, когда Викторика медленно приподнялась, тщательно выверяя каждое движение, дабы не запутаться случайно во многочисленных подолах платья, несколько раз встряхнула верхнюю юбку, поправила чепец, наконец встала, пару раз цокнув каблучками и устремила прямолинейный взгляд на недовольную физиономию инспектора. Никогда ещё Лайт не испытывал ни к кому такой признательности, как к этой куклоподобной девочке с язвительным характером и блестящим умом. Впервые в жизни он чувствовал себя безраздельно у неё в долгу, до конца дней своих, никогда ему сердце ещё не обволакивала такая глубокая, искренняя признательность, и ни разу ещё в душе у него не разливалась эта беспредельная, тёплая сердечность. Разве что к Саю, но Саю никогда не спасала его от тюрьмы, позора и бесславной смерти, и вряд ли когда-нибудь смогла бы. Впрочем, с отношении Саю не стоило строить прогнозов, она всегда была барышней не вполне предсказуемой. – Настоящий преступник – девушка со светлыми волосами. Один палец у неё поранен, – сказала Викторика после непродолжительной паузы. – Поищи по хирургическим клиникам, Гревель. И хорошенькое её личико озарила лёгкая, снисходительная улыбка, которой Гревель, как показала жизни, не мог выносить, потому что в следующее же мгновение он вцепился в решётки лифта, которые за секунду до этого сошлись у него перед носом и принялся громко выкрикивать нечто нечленораздельное, абсолютно не поддающееся никакой расшифровке, и лифт неспешно понёс его вниз, а вместе с ним в утробе Библиотеки потонули и его обрывочные отрывистые вопли. С минуту все молчали, потом Викторика несуетно направилась к тому месту, где до этого сидела, и лишь тогда Уинри посмела прервать затянувшуюся паузу, которую никто, за исключением самой Викторики, не мог счесть необременительной, неловкими, робкими: «Ну так что?..», после чего девочка устремила на неё долгий испытывающий взгляд, принятый Рокбелл с поразительным мужеством и стойкостью. Наконец Викторика испустила тяжёлый, усталый вздох, приложила кончик своей глиняной аккуратненькой трубки к губкам и произнесла на выдохе: – Ну хорошо, я вам разъясню. Обо всём мне поведал бурлящий Источник Мудрости, и то, что вы услышите, это результат моих размышлений. Ну, что ж... Как вы сами считаете, зачем преступнику было пускаться на такие ухищрения? – Он боялся свою жертву? – с готовностью предположил Лайт. – Именно, – невозмутимо подтвердила Викторика, держа трубку на максимально коротком расстоянии от лица. – Убийца – женщина или ребёнок. Он был физически слабее жертвы, поэтому избрал такой способ. – А насчёт пораненного пальца? – вступила Люси. – Кровь была и на конце проволоки тоже, и, скорее всего, она принадлежала не жертве. Закрепляя проволоку или стараясь её снять, убийца порезал палец. Но убежал, – прикрыв глаза, продолжала Викторика, усаживаясь на пол в окружении пышных лепестков своего чёрного одеяния, – потому что там был ты. – Мне всё ясно, – отвечал Лайт, задумчиво глядя на Викторику. – Но откуда ты узнала, что преступник – девушка со светлыми волосами? – Это понятно из твоих постыдных мечтаний, – ровным голосом отозвалась де Блуа, после чего Ягами чуть было не отшатнулся, как от пощёчины, и ему стоило огромных усилий пригвоздить себя к полу и не отвернуться, не отвести взгляда и не начать яростно протестовать, хотя внутри у него всё клокотало. Как это не неприятно, но Лайт чувствовал, что краснеет до корней волос. – Люди полагаются на зрение, – пояснила Викторика, чуть приподняв головку. – Они реагируют на образ, который видит глаз. Так почему же ты, топая по дороге сегодня утром, вдруг ощутил такое вожделение... – Не называй это вожделением! – ...что размечтался вовсю? Ты краем глаза увидел девушку со светлыми волосами, поэтому она запечатлелась в твоём сознании, – продолжала Викторика, и во взгляде её не было ни капли сочувствия. – Ты, сам того не подозревая, увидел убийцу. – Да, хорошо, допустим, но... я не мечтал, я просто строил теории, – пробовал сопротивляться Лайт. Но во взгляде Викторики не было ни капли сострадания или интереса. Она раскрыла толстенный том жизнеописаний древних греков, не погладив лицом, всем своим видом говоря, что происходящее потеряло для неё всякий смысл. – Мне снова скучно, – немного помолчав, проговорила она тоном, почти не отличимым от шёпота. – Поскольку я спасла тебя от огромных неприятностей, Ягами Лайт, считаю себя вправе требовать с тебя награду. Ты должен заплатить мне чем-нибудь нескучным. – Она бережно отложила трубку в сторону и испустила короткий вздох, после чего вновь подняла глаза на отличника и, надменно ткнув пальцем ему в грудь, заявила: – Так вот, приказываю: сегодня же попади в какую-нибудь угрожающую жизни ситуацию! Нет уж, хватит с него угрожающих жизни ситуаций. Их у него уже было столько, что с лихвой хватит до конца жизни. Тем более, что та признательность, что минуту назад жадно пульсировала у него в груди и разливалась по венам тёплым, приятным, обволакивающим нектаром, вдруг сконфузилась, сморщилась и рассыпалась, как крошится в руках сгнивший осенний лист. Господи, каким никчёмным, бездарным, конченым привиделся ему этот мир! Покидая Библиотеку в самом скверном расположение духа, Лайт сам не заметил, как, движимый собственным неизбывным негодованием, обогнал своих друзей, а когда осознал это, чуть сбавил шаг, что далось ему не без усилий. Пока остальные его нагоняли, у него было время немного поразмыслить над случившимся, и после напряжённой умственной работы Ягами пришёл лишь к тому выводу, что, очевидно, сделал или сказал когда-то нечто такое, о превратности и бестолковости чего должен был догадаться, и, поскольку оного не произошло, жизнь всеми силами пихала его под зад, желая донести нечто важное, от него ускальзывающее. В конечном итоге проблема – бога мать! – была решена, его доброе имя восстановлено, преступление раскрыто, и вскоре они должны были покинуть эту ужасную, непредсказуемую в лице закона страну. Уже около входа в «Дом Вамми» Лайт неожиданно остановился, точно усиленно над чем-то размышляя, потом резко развернулся к друзьям и прошипел в сердцах: – Мисе ни слова! Добравшись до своей комнаты и с облегчением рухнув на кровать, Лайт вдруг внезапно вспомнил, что забыл позвонить домой, а, значит, его скорее объявят в международный розыск, чем позволят разгуливать спокойно на свободе. Со вздохом Ягами был вынужден подняться и поплестись вниз к платному телефонному автомату, ибо только таким образом можно было связаться с континентом и к большому своему изумлению обнаружил, что страшно устал. Разумеется, сообщать родителям о давешнем своём приключении Лайт не собирался, осознавая, чем это для него чревато. Пока он разговаривал с матерью по телефону («Всё отлично, мам! Бельё меняю каждый день!»), рассеянно продолжал размышлять, зачем же нужно было преступнику пускаться на такие ухищрения, чтобы обезглавить никому не известного мотоциклиста? Когда позже он читал об этом деле в газетах, о мотиве опять ничего сказано не было, и Ягами подозревал, что эта тайна навсегда окажется покрытой мраком. Впрочем, долго горевать по этому поводу он не стал, потому что эта статья окончательно восстановила его временно запятнанное доброе имя, и он мог спокойно вздохнуть с облегчением – невиновность его была доказана и являлась неоспоримым фактом. Однако этого оказалось недостаточно, чтобы заложить в головы обитателям приюта мысль о безмятежности существования бок о бок с иноземными друзьями Чёрного Жнеца. То и дело, проходя по извилистым коридорам здания, примечая каждую дверь и заглядывая в любую, на коей не значился запрет, Лайт слышал, как со всех сторон доносится беспокойный шёпотом-шелест, точно змея, затаённо шипя, извивается между песчинками. То и дело Ягами мог ясно различить: «Куда бы он ни пошёл – везде трупы... Ещё бы, прихвостень Чёрного Жнеца... Так значит, всё это правда!..» «Слышали, на днях он заходил к Золотой Фее из Библиотеки?» Надо сказать, Лайта теперь это не слишком волновало. Во всяком случае, теперь он чувствовал себя здесь даже привычнее, чем раньше. Конечно, то, что его считали «прихвостнем» Чёрного Жнеца, было само по себе крайне неприятно и для человека вроде Лайта оскорбительно, поскольку согласно его целям на будущее, подобное его тесное соприкосновение с неприятными вещами является чем-то само собой разумеющимся и не должно вызывать отвращения или становиться камнем преткновения. Так или иначе, но Лайту в некоторой степени было даже немного интересно, каким образом Рюзаки – слегка апатичный, вечный ребёнок-флегматик с низким давлением и неумеренным потреблением сладостей и, что не менее странно, неестественной при этом худобой – умудрился нарваться на столь необычное прозвище. Конечно, нельзя сказать, чтобы Рюзаки был накаченным загорелым красавцем, хотя и обладал, безусловно, своеобразным обаянием, но Жнец – слишком даже для него. Небо в тот день заволокло тучами, так что густые и впечатляющие пышностью и роскошью, форменно остриженные кусты потеряли полноводные и глубокие свои оттенки и смотрелись, словно бы через тонированное стекло. Единственное, о чём мечтал Лайт в тот момент, пока неторопливо и довольно бездумно прогуливался вдоль широких клумб и фонтанов, это уехать поскорее из этой проклятой (уже проклятой!) неблагодарной, негостеприимной страны обратно домой, заснуть и спать до помутнения сознания! Возвращаться в Винчестер не было решительно никаких ресурсов – ни физических, ни душевных, хотя определённая атмосфера здесь была, однако отличий от жизни на континенте оказалось куда меньше, чем Лайт ожидал, и не так мало, как ему хотелось бы. С высокой пристройки, делящей здание Академии на две части, расходящиеся в разные стороны массивными, величественными сооружениями прогремел звон колокола, возвещающий об окончании занятий. До Лайта обрывочно долетали слова и выкрики студентов, несколько быстрым шагом пронеслось прямо мимо него, чуть ли не сбив с ног. Форма у них, конечно, была хороша, хотя, как находил Ягами, уж больно замысловатая и совершенно не соответствующая времени, словно Академии была вырвана из времени и пространства, и из начала двадцатого века её запихнули в начало двадцать первого с глубокой дырой в области диафрагмы. Надо сказать, сейчас Ягами вообще плохо соображал и с трудом реагировал на внешний мир, он шёл, как в погребе, глух, и ноги едва слушались его. Ему потребовалось около десяти секунд, чтобы услышать и каким-то образом осознать, что прямо у его ног лежит коричневый портфель, очевидно, обронённый одним из студентов Академии. Лайт вяло, на манеру английского бульдога, опустил голову, чуть заметно кивнул, невидящим взглядом уставился на замшевую обивку сумки, после чего ещё долго пытался сфокусировать взгляд. Наконец до его слуха донеслось виноватое: – Ой, простите, пожалуйста! И не без скрытого удивления Лайт обнаружил, что отлично понимает по-английски. ...Хороша оказалась Аврил Бредли. Короткие, вьющиеся светлые волосы, красиво обрамляющие чуть округлое симпатичное личико, насмешливый рот, искрящиеся голубые глаза, английская непринуждённо-величественная выправка, накрахмаленная юбка, кокетливая родинка, полноватый, но подтянутый бюст. Хороша. Даже Лайт не мог с этим не согласиться. Тем более, что она тут же улыбнулась ему не то виновато, не то как-то смиренно, бережно приняла из его руки портфель, поблагодарив на чистом, кристально-чистом английском, даже от учителей Ягами никогда прежде не слышал такого совершенного произношения. Лайт осторожно скользнул взглядом по её фигуре, мысленно отметив сбитое, ладненькое сложение Аврил. Затем юноша чуть приподнял глаза, как раз на этом уровне она прижимала к груди портфель, и обнаружил, что правое запястье у неё перебинтовано, охватывая почти всю руку и несколько пальцев до самой верхней фаланги. Едва заметно, дабы не смущать Аврил, Лайт тряхнул головой, желая отогнать дурацкие мысли. Порезанный палец... светлые волосы... молодая девушка... но преступника уже поймали!.. Да, в самом деле, ерунда всякая лезет в голову... – П-прости, вечно у меня всё из рук вываливается... – Да ладно, ерунда, бывает... – Мне правда, очень жаль! Я только перевелась, и ничего вокруг не знаю... – А-а я могу показать... – А у вас есть (робко-заискивающе)?.. – Время? Сколько угодно. – Э-это было бы просто чудесно. Минуту спустя, пока они наматывали круги вокруг мраморного фонтана, изображающего кого-то из древнегреческих богов, Лайт вдруг поймал себя на мысли, что слишком уж запросто он завязал разговор с чистокровной англичанкой, между делом уронившей портфель (совершенно случайно) у самых его ног. Аврил вертела головой в разные стороны, испуская ахи и вздохи восхищения и восторга по поводу и без повода, то и дело Лайту приходилось поворачиваться вслед за ней и объяснять то, что и сам узнал лишь недавно. Кроме того, пока они весьма непринуждённо беседовали, с периодичностью в три минуты мимо проскакивали ученики Академии или воспитанники приюта и бросали в их стороны испуганно-подозрительные взгляды и начинали шептаться. То и дело Лайт успевал расслышать нечто вроде: «И как она не боится?» или «Эта новенькая или очень смелая, или очень глупая!..» или ещё покруче: «Куда бы не пошёл этот приспешник Чёрного Жнеца, от него всегда неприятности! Не удивлюсь, если вскоре мы обнаружим и её хладный труп!» Словом, чего только Ягами не услышал. Между тем Аврил восприняла происходящее как нечто само собой разумеющееся и даже, к невероятному удивлению отличника, с плохо скрываемым удовольствием. – Здешние ребята так любят истории о приведениях! – вдохновенно заметила Аврил, вприпрыжку шествующая рядом с Лайтом вдоль клумб. Неожиданно она остановилась, резко развернулась и подалась к Ягами гладким, внимательным лицом, и на губах у неё играла какая-то странная улыбка предвкушения. – Приведение на заброшенной кладовой. Проклятие тринадцатой ступени. Золотая Фея из Библиотеки. Чёрный Жнец, приходящий весной. Даже забавно, что люди на самом деле в это верят. Они присели на скамейку, при чём Лайт успел отметить то, как естественно держалась с ним Аврил, а людей, которые всегда держат себя в руках, отличник в принципе очень уважал. Было в этой девушке нечто такое, что водоворотом затягивало других внутрь, влекло, манило кроткими движениями пальцев, проницательные синие глаза на секунду упёрлись в его собственные, и на мгновение Лайту показалось, будто он выпал из времени и пространства. – Ты знаешь историю о проклятии тринадцатой ступени? – Лайт отрицательно покачал головой. Тогда Аврил одним движением присела поближе и посмотрела ему в лицо, после чего вкрадчиво произнесла: – Она ещё называется «Тринадцатой ступенью на Небеса». – Она зловеще прищурилась, лицо потемнело, точно нависла грозовая туча, и Аврил продолжила загробным, томным голосом: – Давным-давно жил учитель, который повесился над лестницей, над тринадцатой ступенькой. Считается, что с тех пор, того, кто встанет на неё затянет в загробный мир. Лайт сидел с каменным лицом, ожидая, когда Аврил отодвинется – не то чтобы он засмущался, кажется, за прошедшее время он вообще забыл, как это, просто Бредли столь многозначительно сверлила его взглядом, что Лайт даже как-то стал ждать продолжения истории. Он вздохнул с облегчением, когда Аврил со смешком отодвинулась и заняла непринуждённую позу ожидающей приключений девицы. – Разумеется, привидений не существует, – чистейшим тоном сказала она напоследок. – Хотя, надеюсь, здесь не обойдётся без приключений. «Ну, я бы не говорил об этом так уверенно», – мысленно ответил Лайт, про себя усмехнувшись, а вслух спросил: – Приключений? – Да, мой дедушка был искателем приключений, – вдохновенно сообщила Аврил и бодро соскочила со скамейки. – Он путешествовал по Африке на машине и пересёк Атлантический океан на воздушном шаре. – Признаться, я об этом как-то не слышал... Аврил согласно кивала, отмечая вертикальным движением головы почти каждое его слово, из чего Лайт сделал вывод, что его неведение простительно. – Правда, в итоге он со своим шаром пропал без вести. Но я всё равно хочу искать приключения, как дедушка. А Лайт тем временем подумал, что, если бы за нахождения приключений платили деньги, то он давно бы стал миллионером, а что до Эдварда и остальных – то так и до президента Вселенной недалеко. Ничего этого сказать вслух он не решился, но всё же мысленно отдал должное стремлениям этой милой английской девушки. Она внимала его пространным объяснениям с какой-то поразительной проницательной находчивостью, преданно глядела в лицо и непринуждённо брала под руку, как старшего брата, чему Лайт хотел сопротивляться, но не знал достаточно много выразительным слов по-английски, чтобы хоть как-то притормозить эту неугомонную девицу – куда там! Аврил поминутно тыкала пальцем в неопределённую точку в пространстве, Ягами послушно вертел головой по сторонам и едва успевал мало-мальски что-то объяснить, как – словно Земля вдруг замирала и начинала вертеться в обратном направлении – Бредли вдруг подавалась в совершенно другую сторону. Странно, что Библиотека попадалась ей на глаза позднее всего остального. Пока Лайт, тщательно подбирая слова, что-то объяснял Аврил про это чудное, затхлое, но при этом своеобразно привлекательное место, то сам не заметил, как мысли его и его речь стали неумолимо разнится и под конец доклада отличник мысленно был совершенно в другом месте, а изо рта продолжали вываливаться английские слова, вполне пристойные и доступные. Это вполне можно считать некоторой долей выработанного профессионализма. Так вот, в конце концов, Лайт думал уже даже не столько о Библиотеке, сколько о её главном и, видимо, единственном обитателе – девочке по имени Викторика, властолюбивой и вспыльчивой, плюс ко всему ещё и с циничными изумрудами глаз и фарфоровой трубкой с узором. Ко всему прочему, она ещё и потребовала принести что-нибудь нескучное. Вообще, Лайт с трудом мог себе вообразить, что же это такое – нескучное. Ему бы совсем не хотелось, чтобы инцидент с Викторикой и инспектором Гревелем получил широкое распространение, оставалось только слепо надеяться на порядочность Эдварда и остальных, и что они не станут рассказывать Мисе подробностей. К слову сказать, а так ли важно, если Миса и узнает о совершенно ветреных мыслях, родившихся в его подростковой черепушке? В конце концов, успеваемость успеваемостью, здоровый организм, что там ещё... так или иначе природа берёт своё. Нет, он не может давать ей пустых, ни к чему не могущих привести надежд. Тем более после того, что произошло в замкнутом пространстве... Чушь! В конце концов – если уж на то пошло, – Миса не последняя блондинка на Земле. Взять, к примеру, Аврил. Очень даже милая девушка, немного странная, но, как Лайт успел убедиться на собственном опыте, далеко не самый худший вариант. По крайней мере, такая никогда не станет прыгать на задних лапках и изображать слепящую, доходящую почти до маразма, преданность, суетиться и мельтешить перед глазами. А то, что палец перебинтован, так это ничего. Мало ли что может случиться, когда ты на чужбине. Ну в самом деле, нельзя же всех и каждого подозревать в преступлениях!.. Но спросить на всякий случай всё же стоит... – А что случилось с твоей рукой? И тут произошло то, чего Лайт ожидал меньше всего. Аврил резко остановилась (Ягами отчётливо уловил, как у неё напрягся затылок), вырвала руку и спрятала за спину, при этом выражение её лица вдруг потеряло былую живость, стало каменным и неподвижным и не имело совершенно ничего общего с той взбалмошной, но весёлой девушкой, которая ещё минуту назад бодро шествовала с Лайтом в ногу. Девушка отвела глаза и процедила холодно сквозь зубы: – Ничего. Просто упала. И сразу Лайт ощутил прилив тошноты и спазм острого кишечного страха. Подобное ощущение, сводящее внутренности, впервые испытал он осенью, в день, когда чуть было не оказался под ножом у Кабеякавы, но, спасённый всевидящей и почти всемогущей Аканэ Осаки, продолжал и по сей день радоваться солнечному теплу. Собственно, никаких видимых причин для беспокойства у Лайта не было: подумаешь, сверхъестественное явление – девушка не хочет рассказывать, как порезала палец. У каждого есть свои обстоятельства, свои заботы, своя личная жизнь, в конце концов, велико ли дело. И всё же по необъяснимым причинам по спине отличника пробежал холод, он застыл с парализованным открытым ртом, пытаясь вслушаться в то, что во всю мощь пульсировало у него в груди – болезненное предчувствие скорой смерти. Повисло напряжение такой откровенной силы, что на секунду Лайту показалось, что его с размаху сунули головой в воду, стало мучительно трудно дышать. Первая волна необъяснимого страха отступила, и вдруг громкий окрик полоснул его, заставив резко вскинуть голову и обернуться: – Ла-а-а-а-айт! Аври-и-ил! Гуляете? Прямо к ним, бешено размахивая руками и тщетно сопротивляясь узкой длинной юбке, бежала мисс Сесиль. Что-то было в этой молодой женщине умилительное, из-за чего Лайт на мгновение потерял бдительность и позволил ей по-свойски хлопнуть себя по спине. Вообще, это было довольно больно, что было невозможно предугадать: мисс Сесиль была сложена ладненько-складненько, и была похожа на девочку-подростка, хотя удар на спину Лайта пришёлся не как от руки молоденькой женщины, а как от лопаты. Ягами чуть потёр ушибленное место, но вслух ничего не сказал, не желая огорчить ранимую и по-детски искреннюю мисс Сесиль. Когда Лайт в бросил в сторону Аврил секундный взгляд, она опять улыбалась, и голос её опять был звонок и лучист. – Да. Лайт любезно предложил мне экскурсию по здешним местам. – Это просто замечательно! – восхищённо всплеснула руками мисс Сесиль и, окинув Лайта загадочно-торжественным взором, ещё раз ударила его по спине, от чего тот было хотел рухнуть наземь, но сдержался и даже умудрился изобразить на лице хоть и скованную, но всё же доброжелательную улыбку. – Раз уж вы так быстро нашли общий язык, то у меня к вам просьба. Скончался уборщик, Бергрумер, мне поручили подготовить похороны. Поможете мне? Это не займёт много времени. До этого момента Лайт не знал, что к подготовке похорон можно отнестись с таким энтузиазмом и готовностью, с какой отнёсся он. Через минут десять они вместе с Аврил, мисс Сесиль и двумя работниками при «Доме Вамми» Мойером и Уордом стояли на кладбище у больших массивных каменных дверей склепа, и несколько минут просто ждали, пока Уорд совладает с ключом, вставленным в огромный тяжёлый замок. Наконец он рухнул, и они с Мойером налегли на дверь, которую – но только это выяснилось позднее – не открывали порядка восьми лет, отчего она успела прилично заржаветь, заматереть, и раздвинуть вход оказалось делом проблематичным. Под конец, когда стало понятно, что двоим это не под силу, Лайт с готовностью предложил помощь, и она была воспринята с большой теплотой и благодарностью. Лайт встал тянуть по середине, Мойер и Уорд – справа и слева. Наконец двери поддались и начали потихоньку открываться, сверху струилась пыль и налёт ржавчины, двери отвратительно скрипели старостью и неподвижностью растревоженного зверя, и вот, вследствие неимоверных стараний Лайта и двух работников приюта, между двумя дверьми образовалась трещина шириной в человеческую фигуру. Тогда Лайт на секунду открыл зажмуренные глаза и испустил вздох облегчения, поднимая взгляд вглубь непроглядной тьмы старого европейского склепа. Тут внезапно в голове у него что-то щёлкнуло (потом Лайт никак не мог себе этого объяснить, он просто почувствовал), в горле сорвалось и уже было рухнуло вниз, как вдруг пулей взметнулось противоположно и бухнуло в голову, накрыв силой океанского прилива. Лайт заколебался на мгновение, пока в ушах у него нарастал гул, раздавливавший слух, и в следующий миг из ниоткуда на него полетело огромное нечто, явно превосходящее его по размерам. Ягами хватило доли секунды, чтобы отскочить (хотя от начала и до конца он не отдавал себе отчёта в своих действиях) в сторону и позволить неизвестному предмету выпасть из склепа. Прежде, чем отличник успел разобраться, сзади донёсся вопль ужаса, пронзивший всю округу, и принадлежал он сразу нескольким людям: мисс Сесиль, Мойеру и Уорду, а мисс Сесиль, естественно, самый громкий и душераздирающий. В исступлении Лайт мотнул головой туда, откуда только что отпрыгнул, и сам чуть ли не грохнулся в обморок. На земле лежало то, что когда-то давным-давно было человеком, облачённое в рыцарскую одежду и с ссохшимся букетом на груди. Истлевшее лицо выражало ужас, словно перед своим же безобразием, гнев и страх, руки раскинуты в сторону, пустые безжизненные глазницы земляного цвета. Под действием удара, пришедшегося при столкновении с землёй, голова с глухим треском отвалилась от плеч, издав при этом подобный звук, как если бы от старого слабого дерева оторвался сухой сук, и откатилась назад, в сторону Аврил и мисс Сесиль. Мисс Сесиль, как была, где стояла, так и обмякла на месте и рухнула без чувств на землю. Будь его воля, Лайт бы с радостью последовал её примеру: в висках у него стучали отбойные молотки, по ледяной спине тоненькими струйками тёк пот, в животе было больно и холодно, колени дрожали, а ноги напрочь отказывались поднять его в вертикальное положение, однако тревога за судьбу мисс Сесиль оказалась сильнее страха, и Лайт, совершив над собой неимоверное усилие, подбежал к бесчувственной учительнице, стараясь хоть как-то вернуть её к жизни. Мойер и Уорд, растерянно переглядываясь, топтались тут же, а потом вдвоём побежали вызывать полицию. На один краткий миг Лайта посетила дурацкая мысль, что от шока мисс Сесиль откинула копыта прямо на месте, однако в следующую же секунду она закряхтела, заворочалась, словом, подала совершенные определённые признаки жизни, и Лайт вздохнул с облегчением. Только немного погодя он вспомнил про Аврил, и принялся лихорадочно искать её глазами, вертя головой из стороны в сторону. Необязательно говорить, что Лайт находился в совершенном смятении. Выпавший из склепа труп больше напоминал огромную, окружённую плотным слоем многолетней пыли тряпку, в значит, находился он здесь довольно долго, и, судя по всему, на момент смерти был ещё... Наконец Лайту удалось уловить взглядом краешек подола платья Аврил, удаляющийся вглубь склепа. Она торопливо спускалась вниз по массивным каменным ступеням, стараясь не выходить за пределы той линии света, которая падала на лестницу с улицы. Лайт встал на ноги, кажущиеся обложенными в коленях ватой, и осторожно подошёл к огромным тяжёлым дверям и тихонько заглянул внутрь склепа. Когда глаза попривыкли к царившей в помещении темноте, Ягами всё-таки смог его рассмотреть: его действительно не открывали уже несколько лет, потому что в воздухе плотно осел запах плесени и чего-то омерзительно тошнотворного, сырости, в промежностях между распавшимися камнями, из которых были вымощены стены, торчал маленькими кустиками мох (или что-то очень на него похожее), позади были видны койки и накрытые белым полотном усопшие тела. Лайт разглядел и Аврил. Как только она дошла до конца лестницы, то тут же опустилась на корточки и что-то аккуратно приподняла с пола. Даже с высоты Лайт увидел, что это была толстая книга в твёрдом, вытертом, некогда фиолетово-чёрном переплёте с маленькой, выкрашенной в золотой цвет надписью посередине. С несколько минут Аврил напряжённо всматривалась в книгу, держа её в пляшущих пальцах, пока Лайт стоял наверху и наблюдал. Внутри у него вновь шевельнулось недоброе предчувствие, которое, скажу я вам, немного забегая вперёд, очень скоро оправдалось. Тогда он, однако, только замер, глядя на неподвижную, напрягшуюся спину Аврил, дрожащую у неё в руках толстую книгу, и не ощущал в голове ровно никаких мыслей кроме неясного чувства тревоги. Конечно, на его репутацию, как и на репутацию его друзей, это не произвело отрезвляющего эффекта. После того, как приехала полиция, и из машины вылез длинный столб тела инспектора Гревеля (при чём на горизонте показался сначала его сверкающий валик волос, и только потом он сам) вокруг склепа собралось около десятка любопытных зевак из приюта и Академии, которые только лишь укрепились в мысли, что Лайт как-то связан с Чёрным Жнецом-Рюзаки. Лайту же на мнение общественности было по меньшей мере наплевать. Его больше волновала Аврил и та загадочная книга. Как объяснить выпавший из склепа труп? Что это была за книга, если Аврил первым же делом направилась к ней? Можно ли доверять Аврил Бредли, и, если нет, то что же на самом деле произошло? Поскольку слух о новых происках Чёрного Жнеца (Рюзаки продолжал как ни в чём не бывало гулять по коридорам приюта в сопровождении Ниа и Мелло, и если бы не его белое неподвижное лицо, обычно лишённое какого-либо выражения, Лайт – ей богу! – был готов поверить, что происходящее доставляет ему удовольствие) разлетелся по округе с невероятной быстротой, то уже очень скоро Лайту пришлось недоумевающе разводить руками на вопросы Мисы и Акане, а ближе к закату решил всё же навестить Викторику в её вечном и неизменном пристанище – Ботаническом саду. Тут Ягами был вынужден признать, что, пожалуй, тут ему одному до разгадки не докопаться, да и Эдварду тоже. Но судя по тому, с каким нетерпением он семенил за Лайтом по дороге к Библиотеке, его тоже мучило отнюдь не праздное любопытство. К моменту, когда последняя ступенька адской резной лестницы миновала, выяснилось, что здесь уже давно вовсю кипит деятельность, от которой Викторика в своей царственной независимости была демонстративно обособлена. Кудзё сидел напротив неё на коленках и долго и неотводно смотрел куда-то ниже Викторики, на то место, где обычно лежали её книги, и, если бы маленькие изящные пальчики девочки поминутно не шевелились, можно было бы расценить эту сцену, как какой-нибудь культ поклонения куклам. Недалеко назревала драка между Нацу и Греем (к существованию тварей, подобных Хеппи, Викторика отнеслась со сдержанным недоумением), которая, впрочем, не успела достичь апогея, потому что де Блуа, кажется, заметила Лайта и остальных, коротко кивнула и осведомилась: – Ну так что, Ягами Лайт? Ты принёс мне что-нибудь нескучное? Лайт был вынужден сознаться, что ничего не принёс, да и вообще, откровенно говоря, забыл про своё обещание (?), поэтому поспешил переменить тему: – Вообще-то, я пришёл поговорить. И он пересказал ей всё то, что произошло начиная со встречи с Аврил и до загадочной книги, найденной в склепе и так взволновавшей Аврил. За всё время рассказа Викторика не проявила ничего, что могло бы свидетельствовать об интересе, зато остальные слушали, затаив дыхание. И когда Лайт кончил, Викторика положила себе в рот какую-то сладость и с нескрываемым удовольствием принялась это есть. – Ну так вот... – сказал Лайт, желая поскорее вывести Викторику на ответ. – Что это за книга такая? Да и когда я спросил про руку, она как-то странно напряглась. – Преступление с мотоциклом ведь раскрыто? – И всё же мне неспокойно. – Если я правильно помню, ты сказал, что, когда вы открыли дверь, оттуда выпал труп. Из этого можно заключить, что, когда двери в последний раз закрывали, этот человек был жив. Его заперли там, и он из последних сил пытался позвать на помощь. Люси странно пискнула и болезненно зажмурилась. – Последний раз в склеп заходили восемь лет назад, – вставил Эдвард, – значит, это случилось тогда... Сзади послышался нарастающий гул, который очень скоро перерос в неприятный, сводящий челюсти, скрип, двери лифта с грохотом остановились, плетёные зелёные двери звякнули, и вошёл инспектор Гревель де Блуа в идеально выглаженном костюме и начищенных туфлях, так и лучившийся чувством собственного достоинства. Он вошёл, окинув присутствующих шедшим сверху вниз снисходительно-благодушным взглядом и устремился прямо к тому месту, где сидела Викторика, Лайт, Эдвард и Кудзё. Точнее, смотрел-то он в любую сторону, только не на Викторику и посчитал своим святым долгом возвестить о своём прибытии оригинальным образом: – О-о, ну здравствуй, Бельчонок! – он отвесил Кудзё лёгкий насмешливый поклон и повернулся к Лайту. – Бельчонок Номер Два! – он сделал несколько размашистых и развинченных жестов в разные стороны, подобно тому, как взошедший на престол монарх на почве всеобъемлющего благодушия раздаёт благости направо и налево. Лайт не оценил ни его позёрства, ни его юмора. Впрочем, в следующую секунду лицо инспектора приобрело выражение серьёзности, он кашлянул и, бросая в сторону равнодушной Викторики короткие, косые взгляды, изо всех сил делая вид, что едва ли замечает её и вообще собирается общаться со всеми остальными, кроме неё (у Грея изо рта вырвался непроизвольный смешок, который он очень ловко скрыл за искусственным кашлем) наконец заговорил о деле: – Гм, на самом деле я пришёл по поводу трупа в склепе (он ещё раз скользнул глазами по Викторике, точнее, по кружевам на её чепце.) Труп опознан. Это молодой человек по имени Максим. Он закончил Академию, однако каждую весну внезапно объявлялся, проводил в этих краях пару дней, а затем вновь исчезал. Очень странный был субъект. Слухи о мошенничестве, шантаже и воровстве преследовали его повсюду. И, когда весной восемь лет назад, когда он не появился, его вдруг хватились. – Хотя при этом он был здесь, – вставил Мэтт, поигрывая зубами с сигаретой. – С того дня, как восемь лет назад ученица Милли Марл скончалась от болезни, никто не открывал двери склепа. До этого, кажется, кто-то украл ключ от склепа. Впрочем, новый замок сделали быстро, а ключ берегли, как зеницу ока. На похороны Милли Марл этот Максим, конечно, не пришёл. Когда и как он попал в склеп?! Почему на нём был костюм рыцаря?! Что это за букет был у него на груди?! Отвечай мне, Бельчонок Номер Два! Лайт находил, что, будучи человеком, которому предназначено быть детективом ровно столько, сколько ему – Лайту – горным орлом, Гревель мог бы быть и поскромнее, и поделикатнее, и вообще попроще. Инспектор смотрел в его стороны с каким-то поразительным, почти дурацким, чувством превосходства, точно полицейский в плохом фильме, и от него так и веяло демонизмом. А поскольку Лайт к этой истории имел очень поверхностное отношение, ответить ему было решительно нечего, и он не придумал ничего лучшего, как обернуться к Викторике, которая по-прежнему спокойно жевала вафлю с видом отсутствующим. – Тут стоит поломать голову, – сказала она наконец и, немного подумав добавила: – А что это был за букет? – и инспектора, и остальных явно потряс её вопрос, поэтому она повторила: – Какие цветы были в букете у него на груди? – Мне сказали, что примула, – смешавшись, ответил Гревель и смахнул с накрахмаленного белого пиджака несуществующую пылинку. – А ты, уже о чём-то догадалась? – с жадным интересом спросил Ранма. Ему так и зудело приступить к активным действиям. – Нет, – резковато ответила Викторика, прожевала вафлю, проглотила и сказала: – Не хватает одного осколка. Сходите-ка вы в склеп и проверьте, все ли трупы на месте. Совершенно необязательно говорить, что предложение это ни у кого особенного энтузиазма не вызвало. В конечном итоге жребий пал на Нацу и Йо, ну и конечно с ними пошёл инспектор, остальные предусмотрительно остались наверху. Пока ребята осматривались вокруг, Мойер и Уорд, держа над собой по лампе, шарились по самым отдалённым уголкам склепа. В свете многих десятков свечей, без вероятностей натолкнуться на выпадающий наружу восьмилетний труп, в этом месте обнаружилась даже какая-то красота. Нацу осторожно принюхивался, а Йо как-то не то сконфуженно, не то опасливо оглядывался по сторонам, а Амидамару парил прямо над его головой. Гревель стоял чуть поодаль с видом чрезвычайно важным. Наконец из глубины склепа они услышали голос Мойера, извещающий, что и вправду, одного старого трупа здесь нет. На том месте, где стояли те двое, ребята увидели пустую ровную каменную плиту, что-то вроде операционного стола, озадаченно переглянулись и вышли наружу, разведя руками. Получалось действительно очень странно: сначала труп был только один, теперь их стало два. На пути к Библиотеке (уже постепенно начинало смеркаться) Лайт показалось, будто бы он уловил движение подола от формы Аврил, ускользающей от библиотечного крыльца в сторону Академии, и в следующую же секунду забыл об этом, уверившись в том, что просто стал параноиком. – Милли Марл, – только и сказала Викторика, когда они поведали ей о пропавшем трупе. – Милли Марл, которая умерла восемь лет назад, – пояснила де Блуа, мягко опуская трубку на пол рядом с собой, – это она убила Максима. – Э, нет, – поморщился Кён, оглядывая присутствующих, словно бы ища среди них союзников. – Как это возможно? Ведь во время своих похорон она точно была мертва! – Ой, ну расскажи, пожалуйста, что случилось на самом деле!.. – захлёбываясь от восторга, умоляла Харухи. Микуру к тому времени уже была забита где-то в уголку, ибо слушать про трупы, и тем более про то, как они пропадают, не доставляло ей ни малейшего удовольствия. Ицки же к делу отнёсся со сдержанным интересом. – Это было убийство от рук мёртвой, – заговорила Викторика. – Милли захотела отправиться на тот свет вместе с Максимом, ведь рыцарь служит своей даме и следует за ней повсюду. Ох... значит, костюм рыцаря, пропавший ключ и исчезнувший труп... Все осколки хаоса здесь, и сейчас я расскажу, что из них выходит. Она взяла свою миниатюрную белую трубку с синим узором, поднесла к губам и на мгновение оцепенела, после чего в глазах у неё зажглась странная искра, рот чуть дрогнул, и Викторика начала свой рассказ. – Милли Марл усыпила Максима с помощью снотворного, а потом переодела в костюм рыцаря. Затем она открыла дверь ключом, который украла, чтобы попасть в склеп, а вместо старого трупа она положила на плиту Максима. Она действовала в самой тёмной части склепа, чтобы никто не заметил подмены. А потом она умерла. Всё это она совершила, поскольку знала, что ей недолго осталось на этом свете. Кстати, ведь примула на языке цветов означает: «Я и ты вместе навечно» Чувства женщины воистину способны быть очень глубокими. – Инспектор, вы забыли поблагодарить Викторику, – напомнил Альфонс, когда заметил, что тот вальяжной походкой направился к лифту. Тот, впрочем, лишь небрежно отмахнулся, бросив, что об этом не может быть и речи, всё-таки он пришёл задать очевидцу, то есть Лайту, пару вопросов. Ниа чуть слышно хмыкнул. За Гревелем защёлкнулись двери лифта, как вдруг Викторика встала и крикнула ему вслед: – И всё-таки узнай, в каких отношениях были те двое! Что касается мотивов этого преступления... – Серый волк будет мне указывать?! – рявкнул Гревель. Ни разу за всё время их знакомства Лайт не слышал в его голосе столько презрения. Лифт скрипнул, качнулся вверх-вниз, и тогда Викторика сказала: – Где было завещание Бенджамина Уэльса? – Что?.. А, в шкатулке жены, а что... Э-э, по-подожди-и-и!.. И секунд через пять инспектор полиции Гревель де Блуа исчез из поля зрения собравшихся. Викторика коротко вздохнула и снова уселась на пол. – Послушайте, а вам домой не пора? – поинтересовалась она. – Мы ещё не обсудили книгу Аврил, – напомнил Лайт. – Но сначала объясни насчёт шкатулки. Вообще, он хотел добавить ещё и насчёт «Серых волков», упомянутых Гревелем почему-то в отношении Викторики, но промолчал, хотя на языке так и вертелся загадочный вопрос. Лицо Викторики, её жесты или мимика ни в коей мере не показали ни волнения, ни страха, ни обиды, хотя прозвучала та фраза не так чтобы очень лестно. – Здесь нет ничего сложного, – ответила она. – Вы когда-нибудь слышали о шкатулках воспоминаний? Кое-где в Европе существует традиция: люди кладут в шкатулку предметы, обозначающие важные этапы в их жизни. Когда человек умирает, его шкатулку кладут в гроб вместе с ним. Жена Уэльса была невероятно суеверной женщиной, но никак не набожной. Однако она посчитала своим долгом обозначить как важное событие в своей жизни убийство мужа его завещанием, оставляющим её практически ни с чем. Действительно, довольно нелепо, и тем не менее... вполне очевидно. С этим всё ясно. Все синхронно кивнули, и на то было две причины. Первая состояла в том, что никто не хотел спорить с Викторикой, опасаясь едкого замечания в своей адрес, а вторая, и наиболее естественная: никому не представлялось приятным показаться неучем или полным тупицей. – Так что ты думаешь о книге? – настойчиво повторил Лайт. – Это начинает меня утомлять. – Я не уйду, пока ты мне не поможешь, – твёрдо заявил Лайт, поразившись про себя, каким упёртым может быть, когда ему что-то действительно нужно и интересно. Все остальные, видимо, подумали о том же, потому что заметно притихли и отступили. – Мой самый главный враг – скука, мой второй главный враг – суета, – глядя Лайту в глаза, сказала Викторика. – Несмотря на то что ты победил моего главного врага, ты – мой второй главный враг... – Аврил была в Библиотеке! – громко перебил её Ягами, не успев подумать. Викторика чуть задумчиво прищурилась. – И выглядело это подозрительно. Но я хочу ей верить. Поэтому я должен узнать правду! Я хочу знать! Викторика прикрыла глаза, точно быстро и чётко о чём-то размышляя, постояла так немного, а потом вдруг сорвалась с места и кинулась к лестнице, придерживая пышный подол длинного платья. Её золотой поток нескончаемых волос елозил из стороны в сторону, переливаясь в свете проникающего сквозь высокие окна в помещение ботанического сада заходящего солнца. Сквозь белые кружевные многочисленные нижние юбки сверкали лакированные чёрные туфельки. В какой-то момент Лайт бросился за ней следом, подумав было, что снова очутился с Мисой в замкнутом пространстве и должен во что бы то ни стало её догнать, но вдруг внезапно вспомнил обо всех остальных. К сожалению или к счастью, остановиться он уже решительно никак не мог (Викторика, как оказалось, бегала довольно быстро), поэтому продолжал следовать за ней до самой лестницы. – Викторика, куда ты?! – Книги! – не оборачиваясь, крикнула она, и туфельки закружились в белых волнах ещё неистовее и чаще. – Книги, книги! Можешь считать, что я добуду прощение для твоей беспокойной души! Будь благодарен мне, Ягами Лайт! – Викторика-тян! – завопила Аоки, с ужасом отшатнувшись от ограждения сада, откуда открывался вид на всю необъятную Библиотеку, полчища полок, заполненных книгами и бездну под и вокруг них. – Если ты поскользнёшься, мало не покажется! – Ты что удумала?! Но Викторика, казалось, ничего этого не слышала. Она тараном неслась вниз по лестнице, словно не было этих нескончаемых ступенек, держа впереди себя подол платья, и прекрасные локоны струились у неё по спине, отставая от своей обладательницы и развиваясь, подобно львиной гриве, Лайт замер на самом верху, не посмев даже на шаг приблизиться к этому загадочному, потустороннему, почти неземному существу. Застыв с парализованным открытым ртом, он долго смотрел, как уносится эта девочка по винтовой лестнице всё дальше и дальше, и как искрится её дивная золотая головка. Это действительно была самая настоящая Золотая Фея, ничем не ранимая, опасная, хрупкая, умная девочка Викторика. Но никак не Серый Волк, как изволил выразиться этот остолоп инспектор... ...Рюзаки последним покинул Ботанический сад.