Любовь твоя жаждет так много… Рыдая, прося, упрекая, Люби его, молча и строго, Люби его, медленно тая! Свети ему пламенем белым: Бездымно, безгрустно, безвольно! Люби его радостно телом, А сердцем люби его больно… Пусть призрак, творимый любовью, Лица не заслонит иного, — Люби его с плотью и кровью — Простого, живого, земного… Храня его знак суеверно, Не бойся врага в иноверце… Люби его метко и верно — Люби его в самое сердце.
— Убил бы того, кто создал всю эту дерьмовую конструкцию, — уже, кажется, в десятый раз за последний час зло проворчал Эдвард, поливая себе на голову воду из пластиковой бутылки. Второй день стояла невозможная жара, солнце нещадно палило, прогревая воздух до ста градусов по Фаренгейту, так что он становился густым и вязким, почти осязаемым. Даже здесь, в лесу, дышать было трудно. Хотелось просто лечь на мягкую, густую траву в тени деревьев и не шевелиться. Собственно, именно этим все и занимались, за исключением Эдварда, вот уже битый час воевавшего с палатками, и Джаспера, пытавшегося ему помочь в силу своих возможностей. Щурясь на солнышке, Белла наблюдала за действиями Каллена, стараясь сдержать смех, когда он неловко путался в темно-синем нейлоне, бормоча себе под нос неприличные слова. Но вот наконец его старания принесли желаемый результат: третья палатка, оказавшаяся самой «капризной», была поставлена рядом с остальными двумя. — О да! Я сделал это, черт возьми! — победно воскликнул Эдвард, вскинув руки вверх. Сейчас впервые со дня их знакомства он был похож на мальчишку, коим, собственно, и являлся. Белла невольно залюбовалась его веселой улыбкой и дурашливым выражением лица, так не свойственным ему. — На этом моя миссия закончена, — выхватывая из рук Эммета запотевшую бутылку безалкогольного пива, заявил Каллен и с наслаждением сделал два больших глотка. — Костер и еда уже с вас, тунеядцы! — Как в такую жару можно даже думать о еде? — доставая еще одну бутылку пива, лениво поморщился Эммет. — В отличие от вас, я потратил непозволительно много калорий. Мне срочно нужно восполнить их запас. — Эдвард подошел к Белле, помог ей подняться и, взяв за руку, потащил ее в сторону леса, бросив ребятам через плечо: — Мы пошли гулять, к нашему возвращению все должно быть готово! Эдвард надежно удерживал руку Беллы, слегка поглаживая большим пальцем внутреннюю сторону ладони. Она не спрашивала, куда и зачем они идут, — просто шла за ним. Она всегда и во всем следовала за ним, стоило ему позвать. Они углублялись все дальше в лес. Дорожка петляла, кружа между раскидистыми деревьями, то выводя их на залитые солнцем пролески, то увлекая в заросли. Белле казалось, что она попала в волшебный лес: было слышно, как перешептывается трава и тихо бормочет листва в те мгновения, когда прерывался щебет лесных птиц, прячущихся в гнездах на роскошных темно-зеленых кронах, сквозь паутину которых проникали тончайшие лучи солнечного света. — Куда мы идем? — все же любопытство взяло надо ней верх. — В том году Джаспер с Элис ездили сюда на уикенд, у них сломалась машина, и я приехал за ними. Они все тянули и тянули время, поэтому, от нечего делать, я побродил по лесу и наткнулся на одно красивое место, — пояснил Каллен. Когда Белла почувствовала, что идти почти не осталось сил, Эдвард удовлетворенно произнес: — Мы на месте! Это была небольшая полянка, спрятанная в глубине леса, окруженная старыми вязами и дубами, которые, словно древние стражи, хранили свой маленький секрет. Их густые кроны образовывали своеобразный кружевной купол, сквозь который проникали лучи солнца, и там, где они задерживались, касаясь поцелуями земли, расцветали небольшие островки полевых цветов. Вся поляна напоминала большое лоскутное покрывало, где причудливо смешались кусочки нежно-салатовой зелени и разноцветные заплатки маргариток, васильков и диких ромашек. В воздухе парил аромат лета, тепла и солнца. Казалось бы, солнце не имеет запаха, но Белла была уверена, что это не так, — оно пахнет травами, стрекотом насекомых, переливчатыми трелями птиц. И имеет неповторимый флер ее любви к Эдварду. Созерцая открывшуюся перед ней картину, Белла не заметила, как Эдвард опустился на колени, обхватив ее талию руками, его губы мягко коснулись узкой полоски обнаженного тела между тонкой рубашкой и поясом джинсов. Он опоясывал Беллу влажной лентой поцелуев, его пальцы дразнили вдоль боков, играя на ребрах и извлекая стоны и спутанные гортанные звуки. Язык очертил контур пупка, скользнул в углубление, подразнивая. Ловкие пальцы расстегнули пряжку ремня и пуговку джинсов, а руки проворно нырнули за преграду ткани, обхватывая ягодицы и прижимая Беллу все ближе к Эдварду. Он вырисовывал круги кончиком носа на ее животе, влажным языком пробовал вкус ее кожи, едва ощутимо касался зубами полоски кружев белья — он искусно дразнил Беллу, распаляя огонь желания, что уже грозил поглотить ее без остатка. Его ладони гладили ягодицы, почти незаметно для Беллы стягивая с них джинсы, она ощущала, как ее бедра оплетаются узорами вьющихся дорожек поцелуев. Дыхание сбивалось, сердце звенело в груди как колокольчик, пальцы Беллы путались в бронзовых локонах, цеплялись за сильные мужские плечи — она пыталась удержаться на подкашивающихся ногах. Эдвард обнажал ее для себя. Одежда слетала с Беллы, как лепестки облетают с роз, внутри нее бушевал водоворот чувств — зной летнего ветра, жар поцелуев любимых губ, прикосновения пальцев и поглаживание ладоней… Нежный захват — и она уже лежала на просторе тела Эдварда, он был полностью одет, и лишь несколько волосков на его груди бессовестно дразнили воображение Беллы, выглядывая сквозь расстегнутый ворот. Солнечные зайчики отплясывали в его бронзовых волосах, отчего они казались почти золотыми, глаза, подернутые поволокой распаленного желания, были почти черными. Белла тонула в этих бездонных омутах, и не было ни сил, ни желания выбираться — она хотела быть поглощенной им без остатка. Стоило Эдварду на минуту ослабить хватку рук на ее талии — и Белла перехватила инициативу, повторяя его же движения — пуговки, одна за одной, падали под напором ее пальцев. Распахнув полы рубашки, Белла пробежалась быстрыми поцелуями по обнаженной груди, задевая зубами соски, слегка оттягивая их, прикусывая, а затем, словно принося извинения, оставляя несколько мягких поцелуев. Она очертила каждый шрам на его торсе кончиком языка и обвила их тесьмой поцелуев. Ее пальцы знали каждый бугорок этих шрамов — кожа на них всегда была чуть прохладней, нежнее, даже ее цвет был розовато-белым. Когда Белла видела эти рваные полоски, ей хотелось забрать давно испытанную Эдвардом боль своей любовью, своими ласками навсегда изгнать все грустные воспоминания, залюбить его до потери пульса, чтобы сердце Эдварда больше никогда не испытало боли. Расправившись с джинсами любимого, Белла проделала тот же фокус с его бельем, на миг оторвавшись, чтобы рассмотреть всего его — обнаженного, распростертого перед ней, со сбившимся дыханием, залитого солнечным светом и подернутым тенями, отбрасываемыми раскидистыми травами, что прятали их от всего мира, оберегая их секрет. Лучи очерчивали каждую мышцу подтянутого тела, путались в тонких нитях волосков на его груди, цеплялись за изгибы и прятались в углублениях, порхали по щетинистому подбородку, дразня поцелуями, словно крича Белле: «Мы тоже можем». Ее ладони гладили тело Эдварда, словно запоминали его снова и снова, она будто познавала скрытые от нее ранее черточки, маленькие родинки, царапинки, видела едва заметные шрамы. Он был почти совершенен, прекрасен. И он принадлежал ей, только ей. Ее ладонь уверенно скользнула вниз его живота, туда, где — Белла знала — он ждал, что она коснется его. Пальцы пробежались вдоль всей его длины — мягко, почти деликатно, легко задевая кончиками ногтей, лишь давая понять, что чуть сильнее — и будет слишком быстро, интенсивно. Белла медленно скользила вверх и вниз ладонью, считывая каждое изменение в Эдварде, прислушиваясь к откликам его тела, к тому, как меняется ритм его дыхания. Когда оно стало почти рваным, она скользнула вниз по его бедрам, склоняя голову и обхватывая его губами, повторяя дорожки, что прокладывали ее пальцы. Затем мягкое скольжение языка, аккуратное покусывание зубами, легкие удары кончиком языка, новый захват губами — сильнее, увереннее, чуть ощутимее давление, удары языка немного хаотичнее, обхват — отпустить, но только для того, чтобы вновь обхватить его. Снова очертить языком всю его длину, от начала до основания, зная, что легкое оттягивание нежной, словно рисовая бумага, кожи доводит Эдварда до исступления, почти толкая его за край. Ладонь Беллы мягко обхватывала его длину, а губы оставляли беспорядочные порхающие поцелуи — выше, ниже… Пальцы чувствовали его напряжение в ее руке, почти пульсацию. Белла знала, что в следующий миг Эдвард обхватит ее ладонь, перехватит инициативу и подтянет ее на себя — он никогда не хотел переступать через край один, они всегда падали вместе. Уверенный обхват любимых рук образовал тугое кольцо на ее талии. Пара смешинок слетела с губ Беллы, пока она устраивалась поудобнее на бедрах Эдварда, немного ерзая, словно чертенок. Его рука коснулась ее лица. — Играешь? — усмехнулся Эдвард. — Я с тобой! Рука Каллена обхватила ее щиколотку в тот момент, когда их тела слились в единый клубок. Одной рукой он поддерживал ягодицы Беллы так, чтобы направлять ритм, другой то поглаживал, то крепко сжимал щиколотку. Белла потерялась. В какой-то момент весь мир превратился в нечеткую акварельную картинку, раскрашенную всполохами зелени, золотистого солнца, синевой васильков, что стыдливо отворачивали растрепанные бутоны, чтобы не стеснять их, и нахальным пурпуром маргариток, бессовестно подглядывающими за ними. Спрятанные под склонившейся над ними травой, они тихо лежали, обнимая друг друга. Белла распласталась на его теле. Понять, где она, а где он, было невозможно. Руки Эдварда нежно гладили ее обнаженную, согретую солнцем спину. Он накинул свою рубашку на ее бедра, и сейчас его пальцы касались краешка белой ткани. Эдвард тихо напевал Белле песню, что она слышала в ресторане в тот день, когда еще не знала Эдварда, но уже тогда его голос показался ей таким родным, таким близким. В этот миг Белла чувствовал себя принадлежащей любимому, как никогда раньше, словно была обвенчана с ним тишиной леса, кружевами раскидистых крон древних вязов, шепотом цветов и шелестом трав. Эдвард нежно ласкал ее чуть шершавыми губами, царапал колючим подбородком кожу. В эти чудесные мгновения он был весь ее: от жара его тела, что защищало ее от прохлады земли, до мелких бисеринок пота, покрывавших его кожу.***
Жизнь — не прогулка, не роман, Не вечный отдых созерцанья, Есть у Судьбы один изъян — Она нам дарит испытания. Полжизни — бой, полжизни — боль, И только радости — мгновенья, С душевных ран не смоешь соль, Но в этих ранах исцеленье.
Прежде чем выйти на поляну, где были разбиты палатки, Эдвард крепче сжал руку Беллы. Не сказать чтобы что-то конкретное привлекло его внимание, да и не мог он ничего увидеть из-за густо разросшихся кустов. Дело было в чем-то другом. Просто на какую-ту сотую долю секунды сердце Каллена кольнуло словно острой иглой. Кольнуло и отпустило, не дав ему возможности прислушаться к этому странному чувству, холодной змейкой проскользнувшему вдоль позвоночника. — Что-то я не чувствую запаха костра и готовящейся еды! — возмущенно воскликнул Эдвард, продираясь сквозь кустарник и делая шаг на залитую ярким солнцем поляну. — Ребята, вы совсем ох… Каллен замолчал резко и неожиданно, будто последнее слово застряло в горле, сузившемся вдруг настолько, что по нему едва проходила струйка воздуха. Впрочем, Эдвард и не пытался сделать вдох. Он словно окаменел, превратился в мраморное изваяние. А разве каменная глыба нуждается в кислороде? В центре поляны в окружении вооруженных парней, прижавшись друг к другу, сидели Эммет, Розали, Джаспер и Элис, а чуть поодаль стояло два черных Хаммера, блестевших глянцевыми боками в лучах палящего солнца. Лицо Джаса было разбито в кровь. Даже с такого расстояния Эдвард видел, что каждая его мышца напряжена до предела. Он прижимал к себе жену, спрятавшую лицо у него на груди. Возле Элис сидел Эммет, на его раненном плече сквозь бинты и рубашку снова проступила кровь. Он сжимал в руке ладонь Розали. Она затравленно оглядывалась по сторонам, прекрасно осознавая всю плачевность их положения. — Не сердись на друзей, это я своим появлением помешал им, — хищно улыбнулся шатен лет сорока и сделал шаг в сторону Каллена. Его вкрадчивый, чуть хрипловатый голос вывел Эдварда из оцепенения. Он сделал вдох, заполняя воздухом легкие, уже начинавшие гореть от нехватки кислорода, и посмотрел на Беллу, замершую рядом с ним. Ее лицо сделалось неестественно бледным, рот приоткрылся, словно в немом крике. Каллен еще крепче сжал ее ладонь — Белла вздрогнула и в ответ пожала его руку, давая понять, что с ней все в порядке. — Я знаю, что неприлично заявляться на день рождения без приглашения, да еще к тому же и без подарка, — продолжая гадко улыбаться, протянул мужчина, снимая пистолет с предохранителя, — но я не смог удержаться. Согласись, что умереть в собственный день рождения — это очень красиво и эффектно. Каллен сделал шаг вперед и заслонил собой Беллу. Она прижалась к нему всем телом, обхватив его руками и положив ладони ему на грудь, словно это действительно могло уберечь его, спасти. — Пытаться защитить друг друга — это так трогательно, но совершенно бессмысленно, — сокрушенно покачал головой мужчина, но тут же, посерьезнев, добавил: — Я очень рад снова встретиться с тобой вот так вот, лицом к лицу, Эдвард Каллен-младший. — Он произнес имя Эдварда медленно, почти по слогам, словно пробуя его на вкус и прислушиваясь к собственным ощущениям. — Не помню, чтобы мы встречались прежде, — как можно равнодушнее ответил Каллен, каждой клеточкой ощущая волны опасности и неистовой ненависти, исходившие от противника, стоящего перед ним. Но Эдвард не мог понять их причину. Этот почти красивый мужчина с черными глазами, в которых затаилась ядовитая злоба, действительно был совершенно незнаком ему. — Ты разбиваешь мне сердце, — прошелестел он, отступая в сторону, — но я напомню тебе. А пока проходите и присоединяйтесь к своим друзьям. К ним приблизился здоровенный парень на голову выше Каллена и почти в два раза шире его в плечах. Он грубо схватил Эдварда, ткнув ему под ребра дуло пистолета и отрывая его от взвизгнувшей Беллы. — Это лишнее, — медленно процедил сквозь зубы Эдвард, глядя в совершенно бездушные и пустые глаза громилы. — Оставь его, Феликс, — скомандовал все тот же мужчина, безусловно, являвшийся тут самым главным. — Он все равно никуда не денется. Феликс послушно отступил в сторону, заняв, судя по всему, привычную позицию справа от своего хозяина. Эдвард обнял за плечи дрожащую всем телом Беллу и направился к ребятам, со страхом наблюдавшим за происходящим. — Ты, — «большой босс» указал дулом своего пистолета на Беллу, — садишься к этой кучке неудачников, а ты, — кивнул он в сторону Каллена, — садишься чуть в стороне. Я хочу видеть тебя, у нас с тобой будет особый разговор. Белла опустилась на траву рядом с Роуз, тут же сжавшей ей ладонь, тем самым то ли стараясь поддержать ее, то ли ища у нее поддержки. Эдвард сел на раскаленную летним зноем землю напротив своих друзей. Мысли в его голове плавно перетекали из одной в другую, но среди них не было ни одной, хоть сколько-нибудь утешительной. Девять вооруженных парней — это слишком сильный противник, справиться с которым было практически невозможно. Единственное, на что они могли рассчитывать, — это чудо, в вероятность которого Эдвард, привыкший всегда и во всем полагаться только на себя, не верил. Хозяин этой своры головорезов, поставив пистолет на предохранитель и сунув его за пояс, занял наиболее удобную позицию, чтобы видеть сразу всех. — Неужели ты действительно совсем не помнишь меня? — обращаясь к Каллену, спросил он. В его голосе слышалось ничем не прикрытое разочарование, почти досада. — Я был уверен, что ты никогда не забудешь меня. Что я буду сниться тебе каждую ночь, и ты будешь просыпаться от собственного крика, покрываясь холодным потом. А оказывается, даже сейчас, глядя мне в глаза, ты не можешь вспомнить, кто я такой. — Это Райли Бирс, — подал голос Эммет, который, к собственному удивлению, почти не чувствовал сейчас страха. Злоба и ненависть затмевали его разум, адреналин раскаленной лавой струился по венам, заставляя напрячься каждую мышцу, опьяняя острым, доселе неизведанным чувством, определение которому Эммет не мог дать. — Кажется, я сейчас не с тобой разговариваю! — рыкнул на него Бирс. — Но можешь не сомневаться: очередь дойдет и до тебя, мой похотливый друг! К тому же ты зря старался: Эдварду все равно ничего не скажет это имя. Несколько лет назад я сменил фамилию отца на девичью фамилию матери… по нескольким причинам, скажем так. Когда-то меня звали Райли Маршалл. Бирс сделал многозначительную паузу и выжидающе посмотрел на Каллена, но тот по-прежнему переводил недоумевающий взгляд с него на своих друзей, словно в надежде на то, что хотя бы они смогут объяснить ему, что именно он должен сейчас вспомнить. Эдвард, который не встречал за свою жизнь ни одного человека по фамилии Маршалл, не видел в происходящем решительно никакого смысла. Да, Каллена не удивило внезапное появление Райли Бирса и его людей, но он никак не мог взять в толк, что же этой мрази нужно от него, Эдварда. Но вдруг взгляд парня зацепился за лицо Розали, в котором читалось что-то близкое к пониманию. Постепенно тень догадки на нем превращалась в некую убежденность. Каллен видел, как высоко стала вздыматься грудь его сестры, как ее глаза наполнились слезами ужаса и боли, и, наконец, с губ девушки слетел приглушенный стон, болезненно отозвавшийся в сердце Эдварда. Каллен все еще не понимал сути происходящего, но это лицо, это имя… Какая-та картинка из прошлого яркой, обжигающей вспышкой промелькнула в голове и тут же пропала, не дав Эдварду возможности вспомнить что-то очень важное, ухватиться за тоненькую ниточку, ведущую в потаенные уголки подсознания. — Кажется, Розали уже сложила два и два, что неудивительно: она всегда была очень умной девочкой. — Райли присел на корточки перед Калленом и заглянул ему в глаза. — Теперь твоя очередь. Ну же, давай, вспоминай! Я хочу, чтобы ты вспомнил. Я хочу увидеть это в твоих глазах! Эдвард лишь усмехнулся в ответ и покачал головой. — Хорошо, я помогу тебе. — Глаза Бирса, продолжавшие буравить Каллена, сузились, а голос стал жестче. Сейчас в нем вибрировали натянутые струны безотчетной злобы и ненависти. — Самая темная и самая длинная ночь в году, освещенная только частыми вспышками молнии. Оглушительные раскаты грома, от которых вибрируют оконные стекла… Страшно. Особенно маленькому мальчику, который идет по коридору в спальню родителей в надежде найти там укрытие. Но разве глупыш может знать, что эта дьявольская ночь уже поглотила все, что он так любил? Эдвард вслушивался в чуть хрипловатый голос Райли, но смысл слов, произносимых им, с трудом доходил до него, словно все его естество восстало против той жуткой картинки, что так старательно сейчас рисовал перед ним Бирс. И все же осознание настигло Эдварда. Схватило за горло, сдавив его огненным обручем, сердце затрепыхалось раненой птицей — нет, Каллен так и не смог вспомнить и не вспомнил бы, даже если от этого зависела бы его жизнь. Но он все понял. — Хотя, конечно, ночь тут не при чем — это был я! — с придыханием произнес Райли. — Я убил твоих родителей. Даже тысячи самых красноречивых эпитетов не смогли бы передать и сотой доли того, что почувствовал в этот момент Эдвард. Сколько всего намешано было в этом вихре, закружившем его… Четкое осознание того, что он не виноват, действительно не виноват; все та же острая боль от потери самых дорогих и близких людей, что и двенадцать лет назад; мучительное бессилие от того, что ничего нельзя вернуть, исправить, и то, что он успел натворить под непомерным грузом вины и отчаянного страха перед возможной «правдой», так и останется навсегда с ним, — все это разом обрушилось на Эдварда, раздавив и почти уничтожив. Глубокая рана, так и не зарубцевавшаяся до конца с годами, снова разошлась и закровоточила, образовав в его груди огромную дыру. Это была адская боль, от которой ему хотелось выть, он метался в агонии, но его тело каким-то непостижимым образом оставалось неподвижным, словно став каменной гробницей для души, горящей будто на погребальном костре. Каждый из темных демонов Каллена сейчас злобно смеялся над ним — этот дьявольский хохот звенел у него в ушах, взрывая голову. Во всем этом безумии Эдварду вдруг удалось зацепиться за совершенно новое для себя чувство, с безудержной силой нарастающее в нем, — жажду мщения, желание убить, растерзать того монстра в человеческом обличье, что сейчас неподвижно замер перед ним, растянув губы в кривой полуулыбке. Каллен инстинктивно сжал кулаки, вцепившись в густую траву, и с корнем вырвал ее из земли. Острые, словно лезвия бритвы, края стеблей до крови порезали его ладони. И только эта неожиданная, отрезвляющая боль остановила его от крайне опрометчивого шага: кинуться на Бирса и свернуть ему шею. Сделай сейчас Эдвард хоть одно резкое движение, и каждый из окруживших их вооруженных людей тут же, не задумываясь, выстрелит в него. Нужно было хотя бы выиграть время и усыпить бдительность противника. — За что? — прохрипел Каллен, взглядом впиваясь в Бирса. — Ничего личного, малыш. Либо моя свобода, либо жизнь твоего отца. Выживает всегда сильнейший. — Райли выпрямился и отступил на шаг назад, кинув недовольный взгляд в сторону Розали и Беллы, которые сдавлено рыдали, прижавшись друг к другу. — После окончания университета я устроился на работу в банк Эдварда Каллена-старшего и сделал все возможное, чтобы он заметил меня. Выделиться среди многоликой толпы служащих — вот что было самым трудным. Заслужить же затем доверие, расположить к себе, понравиться оказалось куда проще, чем я ожидал. В банке ходило много легенд о твоем деде, о его жесткости, врожденном недоверии к кому бы то ни было и тотальном контроле над служащими… Но, к счастью для меня, Эдвард Каллен не сумел перенять у своего отца ни одного из этих качеств. При всем своем таланте экономиста и финансиста он не обладал необходимыми чертами характера. Твой отец быстро взял меня под свое теплое крылышко, познакомил с семьей. Я стал время от времени наведываться к вам в гости. Именно в один из таких визитов сделал слепки с ключей от входных дверей. Тогда у меня еще не было мыслей об убийстве, но они так призывно лежали на тумбочке около входа, что устоять было невозможно. Я с легкость понравился Лауре Каллен, которая, кстати говоря, была очень красивой и интересной женщиной, а твоя тринадцатилетняя сестра неумело строила мне глазки. Все это было так забавно. — Райли улыбнулся и покачал головой, но тут же снова посерьезнел. — Я всегда был в своем роде гением, беспрестанно разрабатывал стратегии, просчитывал ходы и в итоге сумел перевести кругленькую сумму денег на свой счет за границей. Но твой отец тоже не было дураком и, заподозрив что-то неладное в финансовых документах, стал настойчиво докапываться до сути происходящего. Я знал, что еще совсем чуть-чуть, и он поймет, кто именно обворовывает его. Разве я мог допустить это? Конечно же, нет! И я принял самые радикальные меры, чтобы обезопасить себя. Если честно, мне было жаль убивать Лауру, но, зная, насколько близкие и доверительные отношения были у твоих родителей, я не мог так рисковать. Эдвард Каллен наверняка делился с женой всеми своими подозрениями и догадками. Это было мое первое убийство, но я все тщательно спланировал и продумал, купив на «черном» рынке старенький «Кольт» с глушителем. Я пробрался в дом через боковой вход, и, когда проходил через кухню, мой взгляд зацепился за сделанные на заказ ножи с рукоятками из слоновой кости. Они стояли в подставке и так завораживающе блестели при каждой вспышке молнии. Райли ненадолго замолчал, не иначе как воскрешая в памяти ту ночь, когда впервые пересек черту дозволенного, превратившись в хладнокровного убийцу. — Знаешь, я всегда любил холодное оружие, — снова заговорил он, доставая из кармана брюк раскладной охотничий нож с широким зазубренным лезвием. — Огнестрельное оружие — совсем не то, в нем нет души. Другое дело — нож. — Бирс выставил вперед руку с ножом, и лезвие ярко засверкало в лучах солнце, отбрасывая причудливые блики. — В нем присутствует какая-то особенная сила. Убивая выстрелом из пистолета, ты просто нажимаешь курок — все остальное делает за тебя пуля. С ножом все иначе. Ты напрямую контактируешь с жертвой, убиваешь именно ты. Та незримая связь, что возникает между вами на доли секунд, — это такое острое, ни с чем не сравнимое чувство. — Райли зашел Эдварду за спину и, наклонившись, прошептал ему на ухо: — И когда стальное лезвие входит в тело жертвы, разрезая ее мышцы и ткани, ты испытываешь истинное наслаждение. Бирс резко схватил Каллена за подбородок и, запрокинув его голову назад, приставил к горлу нож. — Нет! Пожалуйста, нет! Что Вы делаете?! Прошу Вас, не надо! — истошно закричала Белла, порываясь вскочить на ноги, но один из людей Райли схватил ее за волосы, намотав их на кулак, и силой усадил ее на место. Не обращая на мольбы Беллы никакого внимания, Бирс едва ощутимо провел ножом по горлу Эдварда, оставляя на нем тонкую красную линию. Каллен судорожно сглотнул, и несколько капелек крови, выступивших из ранки, скатились вниз по шее. — Теперь ты знаешь, почему я заменил пистолет ножом. — Нацепив на лицо довольную улыбку, Райли отпустил подбородок Эдварда и вернулся на свое прежнее место, сложив нож и убрав его обратно в карман. — Конечно, я рисковал, приводя свой план в исполнение такой неспокойной ночью. Но я точно знал, что уже на следующий день твой отец получит доказательства моих финансовых махинаций. И все было бы идеально, если бы не ты! Я уже собирался уходить, понимаешь?! Еще пять минут, и я растворился бы в темноте ночи… но тут увидел тебя в дверях спальни. Ты не плакал, не кричал, не звал на помощь — просто стоял и смотрел. Скажу тебе честно, в тот момент мне стало не по себе. Это было настолько неожиданно и жутко, что я растерялся и замер в нерешительности. Ты стал медленно приближаться ко мне и остановился посреди комнаты, продолжая сверлить меня глазами. Этот твой взгляд… — Райли передернул плечами и болезненно поморщился. — Будто тысячи острых иголок разом вонзились в меня. Я должен был убить тебя тогда же, но дал слабину. Просто не смог. Испугался, запаниковал или что-то еще — не знаю, но в свое оправдание могу сказать, что убить маленького мальчика, который стоит и смотрит, кажется, тебе в самую душу, не так-то просто. Особенно, если еще вчера на твоих руках не было и капли чьей-то крови. Я просто вложил в твою руку нож. До сих пор не знаю, зачем сделал это, но тогда у меня и в мыслях не было свалить убийство на тебя. Я убежал, едва не столкнувшись с Розали, неожиданно вернувшейся домой посреди ночи. Через несколько часов я уже паковал чемоданы, но мне позвонил кто-то из коллег и сообщил о страшной трагедии, случившейся в семействе Калленов. Тогда же я узнал, что у тебя шок, и ты ничего не можешь рассказать копам. Я решил подождать. И при случае исправить свою ошибку, убив тебя, пока ты не заговорил. Но тут нужно отдать должное твоему дяде: он тщательно позаботился о вашей с Розали охране. А уж когда полиция выдвинула бредовую версию о твоей… хм… причастности к убийству, я почти успокоился. Говорю «почти», потому что еще долгое время каждую гребаную ночь мне снился ты и этот твой взгляд. Я просыпался в холодном поту и уже не мог заснуть до самого утра. Это изводило меня, день за днем подтачивая мой рассудок. Я чуть было ни свихнулся! И именно за это я ненавижу тебя, маленький ублюдок! — Приятно знать, что я сумел подпортить тебе жизнь, — усмехнулся Эдвард и закрыл глаза, не в силах больше смотреть на захлебывающегося собственной желчью Бирса. Каллена мутило. Солнце все еще нещадно палило, и капельки пота, попадая в ранку на шее, обжигали ее будто огнем. Откровенный рассказ Райли приносил Эдварду мучительное облегчение, с каким-то удовлетворением мазохиста он ловил каждое слово, ядовитой стрелой вонзавшееся в его сердце, отбивающее рваный ритм. — Меня отпустило только тогда, когда Карлайл Каллен увез вас из Финикса, и шумиха вокруг этого дела постепенно сошла на нет, — продолжал Райли. — И вот сейчас, столько лет спустя, судьба снова столкнула меня лицом к лицу с тобой. — Это моя вина, — с горечью в голосе пробормотал Эммет. — Да, именно так, — подтвердил Бирс, даже не взглянув на него. — Я приехал в Сиэтл за Своном, но, узнав, кто его отец, решил проявить осторожность и сначала немного понаблюдать за ним. И каково же было мое удивление, когда посреди пустынной улицы я услышал имя человека, когда-то давно убитого мной, а затем я увидел тебя! Знаешь, ты очень похож на своего отца, вот только глаза тебе достались от матери — зеленые… никогда не забуду, как ты смотрел на меня той ночью. Я ведь даже и не вспоминал о тебе последние годы. Был уверен, что ты коротаешь время в какой-нибудь психушке. Но ты смог со всем этим справиться — это достойно уважения. — Райли сделал небольшую паузу, но вскоре продолжил: — С той самой минуты, как я увидел тебя рядом со Своном, именно ты стал моей главной целью. А тебя, горе-любовничек, — обратился он к Эммету, — я даже решил убить там же, но стрелок из меня хреновый. Только поэтому ты пока еще жив, но это ненадолго. Сначала умрут все остальные, потом я убью тебя и напоследок Эдварда. Его я буду убивать мучительно долго. Однако ты, Свон, можешь не беспокоиться: тебе я просто перережу горло, хотя изначально планировал отрезать твои жалкие яйца и засунуть их тебе же в глотку. Так что ты у нас, выходит, везунчик, а? Райли злобно рассмеялся и задумчиво оглядел своих пленников, явно прикидывая в уме, что ему с ними делать. — Ну хорошо, — перекатываясь с пятки на носок, наконец произнес Бирс, — пора переходить к самой увлекательной части нашего пикничка. И начнем мы, пожалуй, с тебя. — Райли сложил пальцы пистолетом и, указав ими на Джаспера, обратился к одному из своих головорезов: — Алек, этот убогий хромой — твой, только отведи его куда-нибудь в сторонку: не хочу видеть, как его мозги разлетятся в разные стороны. Неприятно это все, — брезгливо поморщился Бирс. — И скучно. Но вот моим ребятам нравится. Ну и пусть себе развлекаются, мне не жалко. Алек снял пистолет с предохранителя и, схватив Джаса за предплечье, рывком заставил его подняться. Элис пронзительно взвизгнула и, вскакивая на ноги, попыталась вцепиться ногтями в лицо Алека. Джаспер же, в свою очередь, старался отодвинуть жену в сторону, прекрасно понимая, чем это может для нее закончиться. — Кто-нибудь, угомонить эту сучку, пока я не пристрелил ее прямо здесь и сейчас! — взревел Райли, выхватывая из-за пояса пистолет. Не обращая внимания на острую боль, пронзившую раненное плечо, Эммет схватил Элис и, развернув ее к себе лицом, крепко прижал к груди, лишая возможности даже пошевелиться. Эммет снова опустился на землю, усадив Элис к себе на колени, обнял ее и стал нашептывать ей ненужные и бессмысленные слова утешения — это было единственное, что он мог сейчас сделать. — Иди же, Алек, — с нажимом произнес Райли. — Ах ты, мразь! — какая-то мощная сила подбросила Эдварда, заставляя его очертя голову кинуться на противника. — Сядь на место! — Райли выстрелил Каллену под ноги, взметнув фонтан земли. Но Эдвард не мог остановиться, даже понимая, что следующая пуля может быть выпущена уже в него. Однако будто железные руки Феликса обхватили Каллена сзади, сжав так, что стало трудно дышать, не оставляя ему ни единого шанса на освобождение. — Тебе нужен именно я, ну так убей меня, мне наплевать! — задыхаясь, выкрикнул Эдвард. — Оставь их всех в покое, они тут ни при чем! — Эдвард, не надо! — охрипшим от слез голосом взмолилась Белла, в приступе паники отчаянно заламывая руки. — Не надо, — твердо произнес Джаспер, пристально глядя Каллену в глаза, — это не имеет смысла. Джас отвернулся от друга и обреченно кивнул своему будущему убийце. — Если сейчас еще хоть кто-нибудь шевельнется, мои ребята без предупреждения перестреляют вас всех за считанные секунды, — угрожающе прохрипел Бирс. — Неужели вы не хотите пожить хотя бы лишние полчаса? Никто из ребят даже не подумал ответить ему: все замерли, молча наблюдая за тем, как Алек и Джаспер скрываются за деревьями. Невозможно было поверить в реальность происходящего, все не должно было закончиться ТАК! Должен же был быть хоть какой-нибудь выход?! Но его не было. И каждый из них со всем отчаянием и безысходностью осознавал всю неотвратимость своей ужасной участи. Прошло не так много времени, прежде чем в лесу прогремел оглушительный выстрел, вспугнувший птиц, которые, срываясь со своих насиженных мест, серой стайкой взлетели в небеса, унося на своих крыльях последнюю надежду друзей на счастливое спасение.