Теория относительности

CXVI. Согласно предписаниям законов и методов Эвклидовой геометрии — Что читаешь? Мэтью заложил пальцем строчку и смущенно улыбнулся мистеру Джонсу. — «Вдали от обезумевшей толпы». Вы в школе не проходили? Мистер Джонс плюхнулся на диван, вытягиваясь рядом с Мэтью, закутанным в тонкое красно-синее одеяло, которое мистер Джонс обычно небрежно набрасывал на подушки. — Слушай, я с ума по физике сходил. Я использовал книги вместо пресс-папье и ещё делал из них подставки, чтобы лазер был вровень с линзами. — Я почти дочитал уже. Сходим потом куда-нибудь? — А я как раз все работы проверил. Можем остаться дома. — Можем, конечно. — Мне нравится видеть тебя на моём диване, — мистер Джонс вздохнул. Он бросил на Мэтью тот вожделеющий взгляд, который ясно давал понять, что мистер Джонс хочет притронуться, но не рискует. Мэтью не удержался и положил ладонь на его затылок. Неровные пряди волос мазнули по запястью, мистер Джонс охотно поддался — такое точно не могло померещиться — и Мэтью притянул его к себе, прижимаясь лбом ко лбу мистера Джонса. В такие моменты Мэтью забывал всё, о чём они ещё не поговорили и всё, что ещё не сделали. В такие моменты Мэтью казалось, что всё обязательно будет хорошо. Близость мистера Джонса обезумляла. Близость мистера Джонса успокаивала. — А о чём эта книга? — пробормотал мистер Джонс. — Трагичная немного. О любви, которая слишком долго достигала апогея. — Ты очень прямо намекаешь. — Совсем нет, — ответил Мэтью и всю оставшуюся неделю не мог выбросить его слова из головы. Впору было самому обезуметь. CXVII. Представим себе систему произвольных кривых К концу января число участников клуба астрономии увеличилось вдвое, и мистеру Джонсу пришлось перенести заседания из Союзного зала в Ивняковый зал напротив. На еженедельных собраниях мистер Джонс запускал фильмы на проекторе (и болтал без умолку, перекрывая закадровый комментарий), что-то мастерил и устраивал семинары. Мэтью обычно сидел где-нибудь в углу и конспектировал, поэтому мистер Джонс то и дело вставлял: «Так ведь, Мэтью?», а иногда и: «Спросите у Мэтью, это он ведёт наше шоу». Несмотря на то, что на людях они были собой-но-не-совсем-собой, Мэтью всё равно нравилось в клубе. Ему нравилось создавать и поддерживать что-то замечательное вместе с мистером Джонсом. Что-то исключительное. Их собственное. Ещё клуб стал отличным поводом лишний раз пересечься с мистером Джонсом под видом дел, хотя, конечно, это периодически оборачивалось против Мэтью. Сегодня мистер Джонс мог шутки ради пересылать ему фотографии со своего телефона (тарелка с хлопьями, чучело ламантина), а уже на следующий день поставить ребром вопрос из тех, которые Мэтью предпочитал тщательно избегать. «ты не думай что я не заметил ты всё равно не зовёшь меня по имени» — написал ему мистер Джонс в выходные. Мэтью до боли изжевал губу, прежде чем застучать по клавишам и отослать ответ: «Альфред Альфред Альфред». Мистер Джонс ответил приглашением на фильм. Мэтью пришёл, но вслух имя произнёс от силы один раз, да и то далось ему с трудом. Чувствовал он себя дерьмово, но мистер Джонс не стал поднимать тему снова. CXVIII. Имеют силу выводы специальной теории относительности Наступила первая неделя февраля. Мэтью изучал доску объявлений в холле: сплошные рукописные листовки о предстоящих мероприятиях. Мэтью вчитывался в них, а в голове вертелось на повторе: «Мы встречаемся. Пока что не очень получается, потому что мы боимся попасться, но мы пытаемся — пусть даже в полсилы. Это уже что-то для начала. Очень даже неплохое что-то для начала. Может, подарить ему что-нибудь на день Валентина? Или слишком неожиданно? Но он любит сладкое. Я сам обычно не праздную, но… Он обожает сладкое». За спиной Мэтью откашлялись. — Ты долго собрался загораживать собой дверь?.. Мэтью подпрыгнул. — Извините! — извинение сорвалось с языка само, ещё до того, как мозг распознал британский акцент и недовольный тон. Мэтью обернулся и раздосадованно спросил у мироздания, сколько раз неудачные встречи ещё испортят ему жизнь. Декан Кёркленд окинул его изнеможённым взглядом. Декан однозначно не был жаворонком. — Я читал, — сказал Мэтью. — Ну… Листовки. — Весьма внимательно. — Прошу прощения. — Было бы за что, — буркнул декан. Он перевёл взгляд с Мэтью на расписание мероприятий и выразительно скривился: — Треклятый праздник. Слишком розовый. — Э… пожалуй. — Ты у Бонфуа под крылом, — мистер Кёркленд не спрашивал. Мэтью вспомнил, как его научный руководитель неоднократно ставил декана в неловкое положение на людях и сжался, надеясь слиться со стеной. — Я… Ну да. — И личный любимчик Джонса. «О Господи» — подумал Мэтью с ледяным спокойствием. В девять утра он не был готов к подобным разговорам. Он ничего не сказал. — Однако, — декан Кёркленд нахмурился. — Но ты молодец. Он обошёл Мэтью по дуге, взлохмачивая на ходу и без того непричёсанные волосы. Мэтью смотрел ему вслед, а мир вокруг шёл рябью и белым шумом сдавливал голову, гулко отдаваясь в ушах. Все слова застряли в горле и никак не могли выбраться наружу, будто их тоже загнали в ловушку. Мэтью, дрожа, опустился на скамейку у стены, сгорбился и попытался справится с тошнотой. Пять ничего не значащих секунд. Всего лишь пять. Ничего не значащих. Секунд. Просто случайная встреча. Просто вдруг судьба его настоящего и будущего повисла на волоске в зависимости от того, побледнел он или нет, услышав имя Альфреда Джонса. CXIX. Путём более тонкого установления природы измерения (или сравнения) отрезков — По-моему, у нас даже что-то получится, — с порога сообщил мистер Джонс, открывая входную дверь. К его подбородку прилипли крошки от чипсов, которые Мэтью нестерпимо хотелось смахнуть большим пальцем. Мэтью кое-как сдержался, передал мистеру Джонсу рюкзак и постарался не думать о розовых листовках и «личном любимчике». — Да? — Да. Я как раз об этом думал. — С чего вдруг? — Мэтью наклонился, чтобы снять кроссовки, и заметно расслабился, как только входная дверь закрылась. Он уже стал считать квартиру мистера Джонса своей безопасной гаванью, хотя всё равно осталось это странное ощущение чуждости (не его дом, не его место, ничего не делать без разрешения, всегда уточнить, прежде чем что-то взять). Мистер Джонс поправил ногой его кроссовки, чтобы они встали на коврике строго перпендикулярно друг к другу. — Я просто, ну… Уже пара недель есть, так? А никто вообще ничего не заметил. — За вами под микроскопом не наблюдают, — слишком резко ответил Мэтью. — А твои друзья… — Только Кику. Больше никто. Он поддерживает. Мистер Джонс всмотрелся в его лицо, словно запоминал каждую чёрту, каждый мелкий изъян. От увиденного, впрочем, он покраснел от кончиков ушей до ключиц. — Чёрт, я так хочу тебя поцеловать, — заговорил он срывающимся голосом. — Целый день об этом думал. О поцелуях. Вроде бы о таких вещах не принято говорить вслух? А оно само вырвалось. Пару часов уже в голове вертелось. У Мэтью пересохло во рту. — Вам не нужно спрашивать разрешения. Я не хочу принимать все решения за вас. Вы… Мы — мы вдвоём несём ответственность, не забывайте. — Точно, — неровно выдохнул мистер Джонс. И повторил: — Точно. Его ладони легли на бёдра Мэтью, и уверенные пальцы смяли джинс, словно заняли своё законное место. Мэтью, кажется, не успел даже вдохнуть, а губы уже скользнули по щеке и переносице, оставляя за собой отпечаток тёплого дыхания. Мистер Джонс позвал его по имени и поцеловал, и чёрт бы всё на свете побрал — Мэтью прижался к нему вплотную, чувствуя всем телом тепло мистера Джонса даже сквозь одежду, чувствуя, как внутри ослабла туго натянутая струна. Каждый раз реальность оказывалась лучше всяких фантазий. Мистер Джонс поймал зубами нижнюю губу Мэтью, собирая, сдёргивая всё, что Мэтью собирался сказать. — Итак, я хочу зажать вас на диване, — выдохнул Мэтью, когда ему наконец дали перевести дух. Мистер Джонс укусил его за мочку уха и невнятно пробормотал: «Отличный план». За те одиннадцать шагов, что им потребовались, чтобы добраться до дивана, руки мистера Джонса ни разу, ни на секунду не прекратили касаться Мэтью. CXX. Поистине есть чудо — У меня есть эгоистичный вопрос. — Задавай, — протянул мистер Джонс (нет, его зовут Альфред), не отводя взгляда от дороги. Его пальцы на руле, впрочем, дёрнулись, и Мэтью догадался, что не обернулся он только потому, что движение сегодня было на редкость оживлённым. — Давай, не тяни. Мэтью побарабанил пальцами по двери машины и нахмурился, прикидывая, как сформулировать вопрос так, чтобы, произнесённый вслух, он прозвучал не совсем жалко. Количество вариантов стремилось к нулю. Мэтью вздохнул. — Почему я? Мистер Джонс склонил голову к плечу, затем потянулся выключить обогрев. — Так, — начал он. — Если я правильно понял, ты спрашиваешь, почему я с тобой… встречаюсь, что ли? Или ты хотел сказать: «О чёрт, почему именно я сейчас в этой машине, ненавижу её. Просто не хочу говорить Альфреду, что этот старый драндулет и до помойки не доедет». — Это правда старый драндулет. — Это винтаж! — А разница есть? — спросил Мэтью и добавил, не желая отклоняться от темы: — Я имел в виду — почему именно я? Я ведь… Я совсем не… — и он растерялся, не зная, как закончить. — Мэтью. Ты офигенный. — Будто это слово так уж много говорит. Мистер Джонс закусил губу и прищурился, глядя на дорогу. Они помолчали какое-то время; тишину нарушали только щелчки поворотника и изредка скрип тормозов. Мэтью бездумно смотрел в окно, разглядывая проползающие мимо витрины магазинов аудио, вывески недорогих парикмахерских и старался не думать, каким, наверное, зависимым и мелочным он сейчас себя выставил. Мысли упорно не желали оставлять эту тему в покое. — Когда ты сдал мне тот, самый первый тест, — заговорил наконец мистер Джонс, — я взял телефон и позвонил Феличиано, и стал рассказывать ему, что хотел бы так же стильно завалить контрольную. И зачитал ему ответы. Всё-всё, что там было. Я тебя едва в лицо помнил, потому что ты всегда прятался на задних рядах. А потом мы встретились, сходили вместе в кафе и ты был ужасно таинственный и непонятный, но с тобой было здорово, и ты меня слушал, а когда ты сам говорил… Как ты сам говорил обо всём. Это… не знаю даже. Понимаешь, ты настоящий… настоящий парадокс. — Хорошо, — медленно отозвался Мэтью. — Не очень понял, но хорошо. Мистер Джонс свернул на парковку, опёрся локтем о спинку своего сиденья и задумчиво посмотрел на Мэтью. — Разве это важно? Я вижу тебя и мне хочется тебя обнять. Хочется слушать, как ты своими словами рассказываешь о том, как работает вселенная. На этой планете живёт шесть миллиардов людей, а перекусить бургерами я хочу именно с тобой, и ты можешь возразить, что я бы и с Далай-ламой пообедал, если бы мне дали шанс, но ведь дело в том, что я бы отказался. Я бы отказался, чтобы пообедать с тобой. Снова и снова, если понадобилось бы. Мистер Джонс открыл двери и вышел из машины, не оглядываясь. CXXI. Общее понятие n-мерного многообразия Профессор показно дулся, как шестилетний мальчишка, которому не дали то, что он считал своим по праву. — А ты, значит, про меня забыл! — делано-страдальчески сказал он Мэтью. Мэтью задавил на корню наклюнувшуюся вину, зная, что профессор не всерьёз (хоть он и правда совсем перестал к нему приходить). — Я занят был. Готовлюсь к экзаменам. Март уже скоро, сами понимаете. — Ты сдашь с блеском. Сейчас тебе едва ли нужно серьёзно грызть гранит, — профессор Бонфуа умолк и выразительно поднял бровь. — Если, конечно, ты не решил сдавать теоретическую физику, — и подмигнул. — А. Вы об этом. — Я давно не слышал новостей с фронта. Мэтью не собирался их выдавать. Не собирался ни словом обмолвиться. Он серьёзно подготовился и планировал соврать, нагородить такой убедительной лжи, чтобы профессор Бонфуа и дальше считал, что это все шутки и можно дальше поддразнивать его лучшего студента на эту тему… — Если всё правда серьёзно, это ведь плохо. Плохо, правда? — выдавил Мэтью. Профессор Бонфуа потёр горло и изменился в лице. — Мэтью, — выдохнул он с сильным акцентом. — Что же ты наделал.