Теория относительности

CXXII. Геометрия исходит из определённых основных понятий Они угнездились среди диванных подушек вплотную друг к другу. Мистер Джонс, увлечённый происходящим на экране, то и дело сжимал ладонь на бедре Мэтью, совершенно этого не замечая. Между ними примостилось ведро с попкорном, и тошнотворный сладкий запах масла набивался Мэтью в нос. Мэтью было душно и дурно, и горела кожа там, где его бок, плечо, бедро прикасались к мистеру Джонсу; он чувствовал каждый его вдох своим телом и сходил с ума. Мэтью. Что же ты наделал. — Ненавижу эту сцену, — шепнул мистер Джонс. — Это, знаешь, как реклама с кроликом Триксом, которому никогда не достаются его хлопья. Зачем было прогонять Бэтмена?.. Мэтью прикрыл глаза. Почувствовал, как волосы мистера Джонса мазнули по шее. Нужно было рассказать ему всё начистоту, ничего не умалчивая. Не то чтобы профессор Бонфуа мог растрепать их тайну. Это не станет концом света (не сокрушит их, не разобьёт их крохотный мирок на двоих, пузырь которого и так теснился у стен, ища выход). — Очень надеюсь, что они в следующий фильм добавят Кошку. Я, наверное, совсем продажный, раз так говорю, но… — Альфред, — сказал Мэтью. Он почувствовал локтем, как мистер Джонс (нет) оцепенел, будто ему требовалось пару мгновений, чтобы отфильтровать услышанное от белого шума. А потом, просияв, он повернулся к Мэтью, и Мэтью подцепил его за петли пояса и притянул ближе, ближе, ближе к себе. — Альфред, — пробормотал он, пытаясь поймать его губы. — Альфред, Альфред, Ал… Поцелуй вышел беззаветным и отчаянным. Позабытый попкорн слетел на пол и рассыпался по ковру, а мистер Джонс ахнул, словно ему вдруг перестало хватать кислорода. Мэтью поймал чужой язык (что ты наделал что ты наделал Мэтью его же зовут Альфред). Словно спрашивая разрешения, он пробежался кончиками пальцев по животу Альфреда, и, осмелев, забрался руками под его рубашку, коснулся незащищённого пресса, мягких боков, положил ладони на грудь — и сделал то, чего никогда бы не сделал с мистером Джонсом: исследовал каждый сантиметр его кожи; его тело отзывалось на прикосновения дрожью, и Мэтью вжал его в диванные подушки своим весом, и подумал: «Альфред». (Про Бонфуа Мэтью так ничего и не сказал. Это было ошибкой, и позже он подумал, что, наверное, это и стало началом конца). CXXIII. Начертим на той же поверхности систему V-кривых — Я не противлюсь твоему решению, — сказал профессор Бонфуа. — Я болел за вас с самого начала, mon cher, и меньше всего мне хочется увековечиться в вашей истории тем, кто препятствовал свободной любви! Чем я буду лучше Меркуцио, который потешался над страстью и идеализмом Ромео, или сенешаля, который швырнул Эквитана и его возлюбленную в кипяток. Я же изначально тебя поддерживал, правда? — Поддерживали. И поэтому вы сейчас перечислили всех, у кого любовь обернулась трагедией? Профессор Бонфуа только отмахнулся. — Маловажные детали. — О боже, — страдальчески сказал Мэтью. Он проверил, заперта ли дверь кабинета, и, сложив руки на столе профессора Бонфуа, уронил на них голову. Прижимаясь щекой к шершавому дереву, он попытался унять свои тревоги. Это было сложно — куда сложнее, чем когда-либо раньше, задолго до Альфреда Джонса. — Но должен признать, мой коллега меня удивил. Я полагал, что, если ты вообще признаешься ему, то он прилежно обождёт, пока опасность не минует. Это был бы мудрый выбор. Выбор, которого я от него ожидал. — Он так и решил, — промямлил Мэтью. — Да? А потом? — Передумал. — Ох, — профессор Бонфуа молча разорвал упаковку шоколадного маффина. Он поделился с Мэтью половинкой и заговорил только после того, как они съели по кусочку и перепачкали в липком пальцы: — Мистер Джонс в последнее время навлекает на себя гнев. Маффин вдруг стал свинцовым на вкус, осел приторно и тяжело на языке. Мэтью сглотнул. — Какого рода гнев? — Декан и кое-кто с факультета считают, что он слишком панибратствует со студентами. Это мало что значит, их волнует только имидж Академии. Но всё же… Мэтью не знал, что сказать. В один миг миллион возмущённых, ужасающих и диких мыслей заполонили его голову, но выхватить из них получилось лишь один образ: рука мистера Джонса, закинутая Ёнсу на шею на прошлой неделе, как он засмеялся, пихнул его костяшками под подбородок и сказал: «Если будешь дальше носить на занятия картинки с голыми девочками, то настоящая тебе не светит, приятель». Все остальные тогда смеялись. Интересно, кто из этих ублюдков додумался… — Ты видишь, почему я волнуюсь? — негромко спросил профессор. — Видишь? — Я поговорю с ним. Но он не смог. Альфред сиял, уверенный на все сто, что их не поймают, и у Мэтью не хватило духу погасить его безграничную нежность. Он ничего не сказал и постарался убедить сам себя, что их ничто не выдаёт. CXXIV. Одно значение U — У тебя есть планы на день Валентина? Мэтью глянул на него через стеллаж с поношенными пальто, поверх мешковатого чёрного тренча, прожжённого сигаретой, и лежащего рядом разительно белого кашемирового свитера, который, похоже, просто сунули не туда. Он решил, что лучше отвечать начистоту. — Не знаю. Я купил тебе кое-что. Я обычно не праздную. То есть. Я могу, если ты хочешь. Просто, понимаешь, вся эта истерия и коммерция, которая его окружает… Я считаю, что если, ну, правда любишь кого-то, тебе не нужен отдельный день, чтобы это как-то показать. — Просто не стоит того, да? — Альфред выдернул из кучи спортивную куртку и поднёс её поближе к слабому свету дневных ламп. — Что скажешь? — Напомни, пожалуйста, почему мы не можем просто приобрести что-нибудь в «Таргете». — Нашего астронавта из папье-маше привяжут к прототипу ракеты. Ставлю десять баксов на то, что его разорвёт на клочки. Ставлю двадцать, что моя группа на это и рассчитывает. Я хочу, чтобы это выглядело круто, но не собираюсь тратить серьёзные деньги на ракетное мясо, — он положил куртку на место и улыбнулся Мэтью краешком рта: — Так ты мне купил что-то? Мэтью поджал губы. — Могу сдать обратно, если тебе кажется, что это дико? — Это конфеты? Обожаю конфеты. — Тебе декан разрешение дал на это дело с ракетой? — Сходи со мной на свидание на Валентина. Пообедаем где-нибудь в центре. С воротника твидового пальто свисала маленькая оранжевая бирка. Мэтью потянул и вывернул её, сминая бумагу в кулаке. — Тебе нравится? Сам праздник и его сахарная оболочка. — Мне нравишься ты, — сказал Альфред так просто, что Мэтью захотелось врезать ему и поцеловать его одновременно. И то и другое нельзя было проделать без осложнений, поэтому он воздержался и от того, и от того. CXXV. Величины g₁₁ , g₁₂ и g₂₂ Жизнь менялась день за днём. После занятий Мэтью стал проводить куда меньше времени в закоулках и закромах библиотеки, читая книги и растворяясь в отточенных словах и чужих страстях. Чаще всего он приходил домой к Альфреду, где они смотрели кино, болтали о прошедшем дне, возились с делами клуба, обжимались в кухне (спиной к холодильнику, и магниты елозили под лопатками). Иногда они ездили к игровым автоматам, иногда — в загнивающий китайский ресторанчик на Гранд. Иногда Альфреда ждала пачка работ на проверку (в том числе работы Мэтью), и он читал их вслух, привалившись к нему. Мэтью привык произносить «Альфред»; привык к интонации, к необычному переходу, когда зубы касались нижней губы, чтобы сформировать «ф». В промежутках между встречами мир полнился обыденностью, но рядом с Альфредом он словно проваливался в другую, всепоглощающую вселенную. Мэтью забывался в ней и тонул в ней. Он не мог перестать касаться. Теперь, когда было можно, Мэтью считал это своим долгом — он едва мог вспомнить, как раньше только смотрел, смотрел, воображал и давился горечью. Делу не помогало, что Альфред всё так же любил прикосновения, вечно обвивался вокруг Мэтью и лип к нему без стыда и повода. Мэтью решил считать это знаком одобрения. Он прикладывал руки, куда ему хотелось. Блаженствовал, не спешил, ждал, пока Альфред не льнул к нему с ухмылкой: «А я знаю, что ты задумал». У Альфреда на бедре была россыпь веснушек, как следы от булавок в игольнице. Его живот оказался пухлее, чем могло показаться со стороны. У него оказались плоские, почти бесцветные соски и полоска золотистых волос, которая спускалась ниже, чем Мэтью позволял себе исследовать. Когда Мэтью коснулся его ноги, Альфред пискнул и подтянул к себе колени (щекотки у него находились в самых неожиданных местах). Альфреду, кажется, не было дела до того, что Мэтью держится чересчур долго или смотрит слишком пристально. Он принимал перемены с распростёртыми объятиями, словно они вовсе его не волновали, и единственным исключением оставалась короткая заминка, когда он тянулся к Мэтью. Он всё ещё оставлял решение за ним. Потому что так было безопаснее. Потому что так он не чувствовал бы себя плохим человеком. Мэтью ждал, когда это пройдёт, но оно не проходило. CXXVI. К двумерному континууму — Ты куда-то собираешься на Валентина? — спросил Кику. Они сидели на его кровати и складывали свежевыстиранные вещи из общей кучи аккуратными квадратами. У них закончился кондиционер для белья на этой неделе, но, как выяснилось, разницы почти не ощущалось. — Не знаю, — сказал Мэтью. — Но кажется, Альфред хочет. — Он не говорил? — Ну. Да, он хочет. Он сказал. Практически. Кику вздохнул и почти незаметно нахмурился. — Но ты никуда не хочешь. На джинсы Мэтью налип кусочек нежно-голубого ворса. Мэтью соскрёб его и скатал остатки большим пальцем. — Ты когда-нибудь сближался с человеком — и не в смысле на свидания ходил — настолько, что начинало казаться, будто тебя опутали? Будто в твои мысли и чувства вплелись так затейливо, что и не вытащить, не выдрав с корнем часть себя? Настолько, что тебе становилось страшно, что тебя поглотят целиком? — Нет. — Я слишком спешу? — Когда я влюбился в прошлый раз, — сказал Кику, — я никогда не вздыхал, не увидев её за окном. Мы плыли по течению и пересекались, когда нам того хотелось, но в итоге наши пути разошлись. Может, и нужно отдаться на съедение, если ты хочешь остаться с кем-то вместе. CXXVII. Вполне определённое и независимое от положения тела расстояние К тому времени, как наступило четырнадцатое февраля, Мэтью решил, что всё же не будет праздновать — только отдаст Альфреду коробку конфет. К несчастью, он имел неосторожность проверить свой почтовый ящик и достать оттуда простую белую открытку. Жирным красным маркером на ней было выведено: Розы #FF0000, а фиалки #0000CE. Все мои база принадлежать тебе. Я не умею обращаться со словами, как умеешь ты, но с Днём Валентина! — Альфред. Мэтью прикрыл ладонью рот, чтобы заглушить смех. Он позвонил Альфреду. — Уже поздно резервировать место в ресторане, — сказал он. — Но если ты впустишь меня на свою кухню, я с радостью приготовлю тебе ужин. Он приготовил солсберийские стейки с жареным беконом и луком. После Альфред включил Фрэнка Синатру, и они слушали воркования легенды, лениво обнимаясь на диване, как и положено было в их обстоятельствах. Они почти не разговаривали, но молчание вышло уютным. Мэтью спохватился только в два часа ночи; он ушёл вприпрыжку, зацелованный и готовый встретить всё, что судьба ему готовила. CXXVIII. Применены формулы Лоренцева преобразования — Мы, можно теперь сказать, состоим в серьёзных отношениях, — сказал Альфред на следующей неделе. Они задержались в Ивняковом зале после занятий, собирая несколько потрёпанных моделей солнечной системы для клуба. Детали валялись между ними, и Мэтью был уверен, что он перепутал местами Нептун и Венеру, но Альфред ничего не говорил, так что и Мэтью не спрашивал. — Э-э, — рассеянно сказал он. — Да, можно так сказать. Альфред вздохнул с облегчением. — Ну да. — А что ты?.. — Я, ну. Просто… я думал рассказать моим друзьям. Деятельные пальцы Мэтью замерли, и кольцо Сатурна потяжелело в ладони. — Людвигу и Феличиано? — Ага. Ты не против? «Конечно, я не против, чтобы мне селезёнку отбили», — подумал Мэтью. Он натянуто улыбнулся. — А ты уверен, что они нормально примут? — Естественно, — к большому пальцу у него пристал кусочек скотча. Альфред терзал его зубами, пока кусочек не прилип к губе, затем снова подцепил его пальцами и заклеил им маленькую трещину у основания модели, которую собирал. — Ты им нравишься. Они за нас страшно обрадуются, особенно Феличиано. Его семья — они итальянцы, понимаешь? Он, когда впервые посмотрел «Реальную любовь», плакал от всего своего большого сердца, а потом недели три дарил Людвигу розы каждый день. И мне пришлось ему учебники на следующий семестр покупать, ха. Волновался Мэтью совсем не из-за Феличиано, но искренность в обрисованной ситуации застала его врасплох на миг. Ему стало неловко; был ли в его жизни хоть один раз, когда его чувства были настолько глубоки, чтобы сподвигнуть на проявления подобной нежности? Он попытался представить, как покупает Альфреду полевые цветы каждый день и не смог. Почему-то казалось, хоть ему и не говорил никто об этом, что у Альфреда аллергия. — Мне кажется, Людвиг не одобрит, — наконец встревоженно сказал Мэтью. Альфред обхватил его лицо длинными липкими пальцами и поцеловал его. Всего раз, едва касаясь. — Ну и фиг с ним тогда, — сказал он Мэтью. — В этом мире я только одного тебя встречу, знаешь. И упускать тебя я не собираюсь. — Но если… — Тогда скажи мне, когда сам будешь готов. Не хочу, чтобы тебе неприятно было. — Да не в этом дело, — уныло пробормотал Мэтью, но от предложенной спасительной соломинки отказываться не стал. CXXIX. Когда наше построение не удастся Не готов он был встречать ничего. CXXX. Гаусова система координат есть логическое обобщение Декартовой системы координат Переломным моментом стал день, когда Альфред снова надел кулон на занятия. Мэтью понадобилось пол-лекции на то, чтобы осознать, что его смутило — он так привык видеть кулон на шее Альфреда за пределами кампуса, что дошло не сразу. Но Мэтью ещё не до конца стряхнул с себя дневные грёзы (ясные моменты из снов, которые то и дело воплощались в жизнь; полуразмытые видения о переплетённых конечностях и попытках выловить лунный свет из очков Альфреда), поэтому когда Альфред встал, чтобы показать, как именно нельзя дотянуться до Луны и его осветило солнцем, запестревшие через всю аудиторию блики ударили, словно пощёчина. Сердце Мэтью заколотилось. Он прикрыл ладонью глаза и волевым усилием попытался словить хоть что-то осмысленное в клубке накатившей паники. Ему казалось, что его сейчас стошнит. Ему казалось, что он сорвётся и закричит. Он не услышал, когда прозвенел звонок. Погружённый в своё волнение, пока Альфред не запустил пальцы в его волосы и не заставил его поднять голову — так бережно, с тревогой в голосе, как мог только возлюбленный — Мэтью не замечал ничего. Когда он очнулся, он отшатнулся и встал. В аудитории было пусто. — Зачем ты это надел? Альфред нахмурился. Посмотрел на свою куртку. — Не это! Кулон. Это только добавило непонимания. — Ты его мне подарил. Он мне нравится. Почему бы мне не… — А если кто-то — а вдруг опасно его носить!.. — Стой-стой, погоди, — Альфред обхватил его, удерживая в объятиях, удерживая в реальности. Он пристально глянул на Мэтью, и где-то в самой глубине крохотного бездонного ада, который давно стал его ядром, что-то успокоилось — ровно настолько, чтобы Мэтью услышал то, что ему говорят. — Что с тобой? Может, сядешь? Ты тяжело дышишь, ты меня сейчас до чёртиков пугаешь. — Я всё время только на тебя и смотрю, — сказал Мэтью, цепляясь за него, — и мне так трудно замечать, происходит ли что-то вокруг нас. Что, если мы себя выдаём? Кто-то же догадался наверняка. — Кто? Кику? — Мне нужно идти, — выдавил Мэтью. Он вывернулся из хватки Альфреда и не глядя закинул рюкзак за плечо. Он поспешил прочь, и в коридоре не раздалось ничьих шагов, кроме его собственных; это его бесконечно обрадовало и обозлило одновременно.