Теория относительности

CXXXI. Имеют преимущество определённые системы координат Два часа спустя Мэтью уже терзался из-за собственной глупости. «И почему ты всегда уродуешь всё, что берёшь в руки?» — просил себя Мэтью, растирая беспрестанно ноющую грудь. Он тащился по тротуару в сторону квартирного комплекса Альфреда. Темнело; небо, которое сближало их столько раз, ещё хранило слабые розовые отсветы неохотно зашедшего солнца. — «Почему не можешь — хоть раз — не думать слишком много и не разваливать то, что так отчаянно защищаешь?». Когда Альфред открыл ему, Мэтью почувствовал себя в тысячу раз хуже. — Я ничего сделать не мог там, — сбивчиво сказал Альфред. На его лице выделялись раскрасневшиеся глаза; он наверняка плакал, хоть и недолго, и это было заметно. — То есть, я не мог — я так хотел пойти за тобой в общежитие и узнать, что, чёрт возьми, произошло, но тогда бы нам вдвоём крышка, да? Я снаружи ждал часа… — Ты должен быть осторожнее, — перебил его Мэтью, заметил выражение его лица и добавил: — Потому что я не хочу тебя потерять из-за глупой ошибки, понимаешь? Может, тебе кажется глупостями то, из-за чего я рву волосы. Но я просто не хочу, чтобы нас поймали и всё разрушили, а не… — Так говори мне о таких вещах. Рассказывай мне, что тебя тревожит. — Я знаю. Знаю, знаю, господи, — Мэтью закрыл лицо. — Я сегодня голову потерял из-за какой-то чепухи. Знаю. Но я правда… Он очень хотел сказать ему. Он промолчал. — Хочешь зайти? — тихо спросил Альфред. Он хотел. CXXXII. Представление о важной идее Минковского — И перестань сваливать на меня все решения, — пробормотал Мэтью. Усталость осела в голосе, в костях, кажется, даже на ресницах. Он положил голову Альфреду на плечо и позволил себе всем своим видом обозначить, что ему здесь быть можно. — Это несправедливо по отношению ко мне. И к тебе тоже. Только потому, что ты мне пару часов в неделю рассказываешь о звёздах не значит, что ты не можешь меня трогать тогда, когда тебе этого хочется. Я этого ожидаю от тебя. — Это не так просто. — В твоём случае звучит просто отмазкой. Альфред негромко рассмеялся и поцеловал Мэтью в подставленный висок. — Ещё по какому поводу меня отчитать хочешь? — Пожалуй, твоя очередь. — Если тебе кажется, что всего слишком много, скажи мне об этом. Чтобы я мог дать тебе личного пространства. Я всё знаю о пространстве и знаю, как его обеспечить. Ты страшен в гневе. Мэтью представил, о каком пространстве Альфред «знает», и улыбнулся. — Столько пространства мне не нужно, — отметил он. — Отлично. — И я не злился. Я просто… Это было глупо. — Поцелуй меня, глупый, — сказал Альфред и впервые сам повалил Мэтью на диванные подушки, украв все слова у него с языка. CXXXIII. ds²=du²+dv² Он не ушёл той ночью. Они, казалось, зашли в тупик — или, что хуже, вернулись к уже пройденному мосту. Но Мэтью не стал прощаться. Но Альфред не стал намекать, что ему пора, даже когда часы показали далеко за то время, в которое Альфред не тревожился, отпуская Мэтью одного. Но Альфред поцеловал его там, где челюсть сходилась с мочкой уха, хмыкнул и сказал: — Я в душ. И впервые Мэтью забрался в постель к Альфреду. В его кровать. В цветастое супергеройское бельё, на поскрипывающий матрац. Мэтью запоминал и пытался удержать намертво в памяти, в пространстве и времени, как они прильнули друг к другу; Альфред в одних пижамных штанах и с полотенцем на шее, которое поймало большую часть воды с его волос, и Мэтью в оцепенении. — Ты меня с ума сведёшь, — пробормотал Мэтью, пытаясь смириться с близостью, которая не собиралась (да и не могла) никуда уйти. Он прочесал пальцами мокрые пряди, которые беспорядочно липли к шее Альфреда. Подумал о том, чтобы записать на стрижку — не себя, и важность этой случайной заметки самому себе врезалась в него грузовым поездом. Альфред, наверное, почувствовал — на молекулярном уровне каком-нибудь, как где-то кровь отхлынула от клеточной мембраны. Он нырнул головой под подбородок Мэтью и надёжно обнял его, удерживая твёрдой рукой. — Не люблю, когда ты уходишь, — пробормотал он в его ключицы; каждый слог приставал к коже, отпечатывался на ней, притирался к ней. — Я всегда ложусь под одеяло, смотрю на дурацкие наклейки и представляю, каково было бы засыпать с тобой в моей постели. Ты много говоришь? Перед тем, как отключиться? — Вообще не говорю, — сказал ему Мэтью. — Сколько подушек? — Одна. Только одна. — На спине? — Ага, — сказал Мэтью. Его ладони скользнули вниз, наткнулись на выступающие лопатки и острые позвонки Альфреда, знакомясь с обширной новой территорией. — Думаю, это потому — я когда младше был, то засыпал, читая. Если бы лежал на животе, то помял бы страницы. На спине безопаснее. Для книг, — неловко добавил он. Альфред рассмеялся ему в шею. — Останься сегодня. — Нет. — Да. К наклейкам на потолке вполне можно было привыкнуть. — Хорошо. CXXXIV. Четырёхмерный отрезок пространственно-временной траектории Той ночью Мэтью не видел снов. Он спал беспробудно крепко, и только тонкие полоски яркого света, просочившиеся сквозь жалюзи на окнах, вытащили его из глубин рано утром. Солнце грело сквозь одеяло. Сзади на него навалилась тяжесть человеческого тела из мускулов, кожи и влажного негромкого дыхания над ухом. За пару минут Мэтью добавил к массе руку, которая обнимала его поперёк груди, прижимая к себе, и ногу, заброшенную ему на бедро. Мир пересобрался, и Мэтью вспомнил, как тяжесть зовут. Он произнёс имя вполголоса, переплетая вместе их пальцы. Узел рук, прижатый к его плечу, казался идеальным, хоть и бесформенным. Он представил, каково будет просыпаться так каждый день. «Ты просил сказать тебе, когда мне нужно будет пространство, — подумал Мэтью, не в состоянии закрыть глаза снова из-за страха перед неизбежным пробуждением. — Но мне не нужно то пространство, которое ты мне предлагаешь. Мне нужно быть ближе». На потолке слабо зеленели пластиковые звёзды. Несмотря на бледность, они всё равно как-то сумели заворожить Мэтью. CXXXV. В гравитационных полях световые лучи распространяются, вообще говоря, по криволинейному пути Мэтью как можно тише закрыл дверь в комнату и вздрогнул, когда замок щёлкнул. Он покосился на едва видимую в полумраке гору одеял на кровати Кику, но тот не пошевелился. Мэтью облегчённо вздохнул. Вздох на вкус вышел как блинчики, которые он приготовил для Альфреда из остатков готовой смеси, и напомнил о простых радостях вроде пробуждения рядом с Альфредом, завтрака с ним, обмена ленивыми улыбками и ещё тёплыми после сна прикосновениями. Он помнил пальцами, как пригладил его растрёпанные волосы. Спиной помнил, как Альфред прилип к нему, пока он переворачивал у плиты блинчики. Мэтью не возражал бы, если бы эти воспоминания врезались в тело, как шрамы. Он улыбнулся сам себе и принялся избавляться от пальто и ботинок. У него ещё было пару часов на то, чтобы выспаться перед первым занятием — после вчерашнего он совершенно вымотался и до сих пор корил себя за то, что распсиховался без понятной сейчас даже ему причины. Всё было хорошо. Всё должно быть хорошо. Конечно, всё обязательно будет хорошо. Когда он забрался под одеяло, Кику пробормотал: — Позвони, пожалуйста, в следующий раз. — Извини. — Ничего, ничего. Я твой телефон отследить могу. Дело в принципе, — глухо объяснил Кику. Он перекатился на другой бок и прижался щекой к подушке, разглядывая Мэтью, насколько позволяло отсутствие света. Что бы он ни увидел, его это, похоже, устроило, потому что Кику пробормотал что-то одобрительное и уснул, не сказав ни слова. CXXXVI. Равны сами по себе — Потрясающая статья, — сказал Альфред. Мэтью поставил чашку арабики на кофейный столик перед ним, мимолётно глянул на мельтешащие глянцевые страницы в пальцах Альфреда. Он опустился на диванные подушки и, поджав ноги, примостился в углу. — О чём? — Про Антикитерский механизм. Старый вычислительный аппарат такой. Можно было любую дату ввести, что будущую, что прошлую, и он мог рассчитать положение солнца, луны и некоторых планет, — Альфред привалился к нему и пихнул коленом. — Даты нужно было вводить, вращая ручку, представляешь. Древность, в общем. — Ого. Круто. — А ты разве так не думаешь? Уже тысячу лет назад мы отслеживали звёзды, хоть и с помощью куска камня. — Я думаю, что ты был прав. Мы должны рассказать Феличиано и Людвигу. — А? — Альфред недоумённо сморщил нос. Мэтью не удержался — он обхватил его лицо ладонями и поцеловал, глубоко, уверенно, прочувствованно. Его согласное мычание потерялось во рту Альфреда, скользнуло на место вместе с поворотом языка. У Мэтью дух перехватило от того, как легко Альфред поддался, как искренне ответил, от того, как сбилось их одно на двоих дыхание, когда они всё же отстранились: не уходи, почему ты уходишь. — Я думаю, — пробормотал Мэтью, почти касаясь его губ, — что мы должны рассказать твоим друзьям. Про нас. — А что мы? — А чем ты хочешь, чтобы мы были? — спросил Мэтью. Он не боялся. Вместо ответа Альфред сжал кулон, улёгшийся между ключиц, и неуверенно улыбнулся. — Ты же на север уезжаешь заканчивать обучение? — В университет Хэллоуэй, да. Если они меня примут. — Билеты на самолёт пару сотен баксов стоят даже в пик сезона, а мне дают отпуск и лето, так что… — Ты уже разузнавал про это всё, — изумился Мэтью. Неуверенность Альфреда испарилась. Он ухмыльнулся. — Да. Разузнавал. CXXXVII. К бесконечно большим значениям — Ужин? — переспросил Кику с лёгкой тревогой в голосе. Мэтью это здорово напомнило их детство, задолго до того, как Кику высунулся наполовину из своей раковины и, сидя на её краю, принялся отпускать осторожные комментарии в адрес мира. Периодически он прятался обратно на звук надвигающихся волнений, и, похоже, ужин с Альфредом, Мэтью и двумя университетскими друзьями его профессора расценивался как событие, близкое к опасному. Мэтью обезоруживающе улыбнулся. — Мы в последнее время ничего вместе не делали, и… — Я нужен в качестве щита, чтобы тебя не порешили. Господи. Сразу в яблочко. — Они меня расчленят. — Тогда зачем ты идёшь? — Потому что ради него, я… — он умолк. Проглотил рефлекторный ответ, не дав ему обрести звучание и запороть всё окончательно. Когда Мэтью убедился, что не выдаст ничего глупого или слишком откровенного, он попробовал снова: — Если этим отношениям суждено стать долгими, то эти двое будут их частью. Они самые близкие друзья Альфреда. Я ни за что этого не разрушу, и если уж мне придётся бежать от ярости сверхзаботливого Людвига, я хотя бы не буду стыдиться из-за того, что мы таились. Кику нахмурился, глядя на него поверх комикса. В конце концов он вздохнул. — Хороший ответ. — Спасибо. — Я маленький. Из меня плохой щит. — Я в целом надеюсь, что Людвиг слишком воспитанный, чтобы кого-то убивать при наблюдателях. — Только, пожалуйста, — вздохнул Кику и перевернул страницу, — обещай мне, что вы пойдёте туда, где еда нормального цвета. Меня повергают в ужас те штуки, которыми мистер Джонс закусывает на занятиях. CXXXVIII. Показывают правильное «время» Потребовалась ещё неделя на то, чтобы всё подготовить — но этого хватило, чтобы чуть не свести Мэтью с ума. Альфред рассказал, прижимаясь горячими губами к его горлу, что Людвиг и Феличиано были порывистыми. Или, вернее, один делал порывистым другого. Альфред рассказал, как они грозились прилететь из Европы, когда он свалился с гриппом, и это, конечно, было славно, но Мэтью только стало ещё хуже. Он чуял, что ему конец. Но, по крайней мере, у Альфреда были хорошие друзья. И Мэтью собирался сделать все, чтобы они таковыми и остались. Несмотря на грядущую катастрофу, Мэтью был… счастлив. Он отлично справлялся на занятиях, а профессор Бонфуа собирался учить его печь суфле. Мэтью в целом неплохо умел готовить, но решил, что и суфле пригодится ему в будущем. Через пару недель ему должны были ответить из университета — март, господь милосердный, когда только время пролетело — и астрономический клуб процветал. Мэтью думал, что будет сложнее называть Альфреда «мистером Джонсом», подавать ему карты звёздного неба и прикидываться преподавательским любимчиком и клубным казначеем (а ещё ассистентом, секретарём и вообще на все руки мастером). Но нет. Это оказалось просто. — Спасибо, — говорил ему Альфред каждый раз, касаясь его пальцев. Он улыбался, и Мэтью улыбался в ответ, и пусть ему было неловко немного, но он твёрдо знал, что их тайна в сохранности. Это были всего лишь случайные прикосновения. Совсем случайные. А после, вечером, они забирались в кровать и говорили — просто говорили, о «яблоке Ньютона», о той песне из «Школа рулит!», о поэзии, от которой у Мэтью пересыхало во рту, о хоккейных победах и о том, как Альфред впервые посмотрел на Мэтью и подумал: «Я хочу его так сильно, до боли в самых костях». — Короче, есть, типа, галактики, которые тотально обнимаются, — сказал Феликс, выводя каракули на руке Ториса. — О мой бог, это так мило. — Перестань по мне рисовать, — взмолился Торис. — Вы подождите следующую экскурсию, — сказал им Альфред. — Я вам такое покажу. «Ты уже показал», — подумал Мэтью про себя, но очень уверенно. CXXXIX. Допускает простую физическую интерпретацию Встреча с Людвигом и Феличиано была назначена в «Гарден-бистро». Последним пристанищем Мэтью должно было стать французское кафе, где в окнах зажигали свечи. Очень уместно. — Мэтью, они спокойно совершенно отнесутся, — отругал его Альфред, завязывая за него галстук. Получалось у него так себе, но Мэтью так волновался, что не готов был даже попробовать. — Ты сам этому не веришь. — Ошибаешься. Ещё как верю. — Я так хочу всё сделать правильно ради тебя, — жалобно сказал Мэтью. Пальцы Альфреда застыли. Он глянул Мэтью в глаза, и в этот короткий промежуток времени Мэтью особо остро ощутил их разницу в возрасте — сам он чувствовал себя слишком незащищённым, слишком юным, слишком неопытным, чтобы справиться с тем, к чему Альфред готов был шутя. Он сглотнул, чувствуя, как горло давит накрахмаленный белый воротничок рубашки. — И кто только в моей жизни заботился обо мне столько же, сколько заботишься ты, — на одном дыхании сказал Альфред, и Мэтью захотелось утонуть в каждом сладком слове. Альфред оставил его галстук в покое и поцеловал прямо там, у зеркала в ванной. Затем коснулся его лица, зарылся большим пальцами в волосы и долго смотрел на него. — И как я на это ответить должен? — шепнул Мэтью. Альфред ухмыльнулся. — Нужно сказать: «Никто».