Теория относительности

CLXVIII. Вращается, хотя и чрезвычайно медленно, в плоскости своей орбиты в направлении своего движения В средней школе Мэтью стал видеть странные сны про старшего брата Кику, который и был симпатичнее большинства девочек, и любил посмеиваться над тем, какой Мэтью хорошенький с кудрями. Мэтью хотелось запустить в его волосы пальцы и поцеловать, как целовались его родители, когда думали, что их никто не видит. Когда Мэтью понял, что его ориентация решила показать себя с уникальной стороны, он провёл целых два дня в духоте под своим толстым одеялом и двумя отцовскими пледами. Не то что бы ему было стыдно или он сильно удивился тому, что гей. Годы безразличия к юбкам и не одна пошедшая наперекосяк игра в бутылочку прозрачно намекали. Но оказавшись лицом к лицу с миром, который вряд ли отнёсся бы к этому так же легко, как он сам, Мэтью почувствовал, что его превосходят численностью. Ему хотелось остаться в своём коконе из чистого белья и вегетарианских батончиков навсегда. Спрятаться, как и раньше. Стать невидимым. Родители какое-то время ему потакали. Но на третье утро им надоело носить ему апельсиновый сок и гладить по растрёпанным волосам. — Ты знаешь, — сказал его отец, касаясь сгорбленной спины Мэтью, будто она могла треснуть надвое, — что бы тебя ни страшило — я бы, наверное, мог ему всыпать. — Ты не можешь всему миру всыпать, пап, — вздохнул Мэтью. — Он сейчас занят тем, что всыпает мне. — А, вот оно что. Не хочу тебя расстраивать, но мир всем всыпает по первое число. Это было не совсем правильно (хоть и неправильно тоже не было). Мэтью думал и перечитывал шестьдесят четвёртую страницу «Оливера Твиста», где Оливер убегал от гробовщика посреди ночи и его друг, Дик, застал его перед уходом и поцеловал на прощание. Мэтью погладил чернильные слова на странице: «Это произнесли уста ребёнка, но Оливер впервые услышал, что на него призывают благословение, и в последующей своей жизни, полной борьбы, страданий, превратностей и невзгод, он никогда не забывал его». Мэтью хотелось, чтобы у него был кто-то, готовый его благословить. Он вернулся в школу в понедельник в новом доспехе (из ссутуленных плеч и тревожных улыбок), не зная, будет ли он когда-то чувствовать себя в безопасности. CLXIX. 43 угловым секундам в сто лет Настало утро субботы. — Насколько всё плохо? — спросил Мэтью. Кику не стал медлить с ответом, и это значило, что всё очень плохо. Кику всегда считал, что любой ответ нужно тщательно обдумать, прежде чем принять и переварить. — Ты должен вернуться. Слухи разошлись, как лесной пожар — сначала мужское общежитие, потом совместное, и я почти уверен, что и до женского уже долетело. Если ты затянешь до понедельника, прежде чем начать бороться, урон уже будет нанесён. Ты сейчас с мистером Джонсом? Нет, не отвечай на это, — спешно добавил он. — Притворись непонимающим. Не действуй сгоряча. Разъярённый всегда кажется виноватым. Мэтью замутило. Он зажмурился и сделал несколько глубоких вдохов по сложной системе. Диван Альфреда у него под затылком был влажным от пота. С пóтом он ничего поделать не мог. — Что говорят? — прохрипел он наконец в телефон. — Мэтью, я не думаю… — Кику. Пожалуйста. — Несколько вещей, — неловко сказал Кику. — Правда ещё не распространилась, но я не уверен, на руку нам это или нет. Говорят, что студент застукал вас с мистером Джонсом в интимный момент. Не во время секса, после. У нас судачат, давно это или в первый раз. Кто кого соблазнил. Поступали ли, м-м, предложения другим. — Предложения? — и до Мэтью дошло. Он зажал ладонью рот, твёрдо уверенный, что в этот раз его вырвет. Его не вырвало. Через пару мгновений он убрал пальцы. — Да будто Альфред стал бы к студенту подкатывать! Дерьмо. — Большинство, мне кажется, считает так же. — Большинство, — пробормотал Мэтью. — Я держал ухо востро. Реакции смешанные. Некоторые думают, что это уморительно. Они, кажется, собрались поздравить тебя с, э-э, оприходованием мистера Джонса, — Кику вздохнул, будто это для него это было слишком. — Другие… по-другому. Некоторые говорят о бесстыдном фаворитизме. Завышении оценок. Ты никогда физикой не занимался, и это только их подзадоривает. Меня тревожат те, кто молчит, если честно. Им либо нет дела вовсе, либо есть дело до всего. Но знаешь, даже с учётом всего этого, ты сможешь выйти сухим из воды, если начнёшь отбиваться. Тихий, почти белый шум душа резко умолк. Мэтью глянул в сторону ванной, и ему стало больно. Он не хотел видеть пятнистую бледную маску, которой стало лицо Альфреда, но бросать его одного он не хотел и подавно. — Может, лучше переждать, пока всё уляжется, или… — Мэтью. Это не уляжется. CLXX. Перемещение спектра света, посылаемого к нам большими звёздами Он не смог. Он не сумел заставить себя уйти. Кику позвонил ещё четыре раза, прежде чем Мэтью отключил телефон. От мысли, что нужно возвращаться в кампус, дыхание перехватывало и гудело в ушах; пальцы начинали дрожать, а к горлу подкатывала желчь. Его бы там заживо сожрали, поэтому он не вернулся вовсе. Может, после выходных он наберётся храбрости. Слухи не могли ходить вечно. Им бы нашлось на какой ещё скандал переключиться — правда же? Альфред ничего ему не сказал ни за, ни против. Они забились в кровать и прижались друг к другу, несчастные и глубоко себя ненавидящие. Прикосновения давались нелегко, но и удержаться от них было невозможно. — Прости, — прошептал Альфред, прижимаясь к его щеке. — Я такой дурак, я… — Тш-ш, — сказал Мэтью. Глаза щипало, и он зажмурился. Ему хотелось сказать: «Не извиняйся, потому что это я виноват. Это я всё начал. Я не запер дверь. Это заняло бы три секунды. Почему я не запер дверь? Чем я вообще думал, почему не позаботился об этом, почему дал себе волю на территории университета, господи, о господи, я что, хотел, чтобы мы попались — какая-то часть меня действительно хотела, чтобы кто-то зашёл?». Ответ, невзирая на его форму, оставался ужасающим. — Что мы будем теперь делать? — спросил Альфред, не рассчитывая на ответ. Он спрятал Мэтью в объятиях, но его била дрожь; даже зубы стучали, будто от холода. CLXXI. Со светом, произведённым на земле соответствующим источником (т. е. тем же родом молекул) Вечер воскресенья наступил слишком быстро. — Всё отрицаем. — Всё отрицаем, — согласился Альфред. Глаза его ярко выделялись на посеревшем лице. К щекам ещё не прилила обратно кровь; он ещё не улыбался. Мэтью, который привык к его безграничному оптимизму, это пугало. Страх стачивал его изнутри, сгрыз его до толщины рисовой бумаги. Мэтью потёр его руки, стараясь звучать убедительно: — Ёнсу увидел, что мы вроде как целуемся. Но остальное лишь догадки. Всё отрицаем. — Ладно. — Тебе нужно позвонить декану. Пересказать ему, что Ёнсу якобы увидел, и насчёт своих опасений. Если ты придёшь к нему первый, будет выглядеть лучше. Скажи ему, что мы близки, но только как друзья — ничего удивительного, что Ёнсу ошибся. Мы не делали ничего предосудительного. Я уезжал погостить к другу, вернулся в кампус, узнал про слухи, позвонил тебе и дал знать, что происходит. Альфред медленно моргнул. — Ладно. Мы по уши в неприятностях, чуть не сказал ему Мэтью. Что бы мы ни сказали, мы влипли, и если я потеряю тебя из-за этого, если потеряю тебя из-за того, что один раз сглупил, я себе никогда не прощу. Я тебя целиком и полностью подвёл. Я подвёл тебя. Я обещал тебе, что смогу сберечь всё в тайне. Он ничего не сказал. Разве что, сплетая свои пальцы с пальцами Альфреда, добавил: — Не факт, что я приду на занятия на этой неделе. Но я буду на связи всё время. Альфред взял его за руки и поцеловал их, влажно и печально дохнув на костяшки. Он произнёс что-то, касаясь их одними губами, но Мэтью не разобрал. Он подумал, что, может, и не должен был. CLXXII. Классическая небесная механика знает ещё одну принципиальную трудность Я буду храбрым, сказал сам себе Мэтью. В настоящем мире было непривычно. Он стоял перед общежитием под звёздами, разглядывал заплатки горящих там и сям окон, всполохов нормальности, выстроенных ровными рядами, как ящики для саженцев. Он думал о том, со сколькими людьми ему предстоит столкнуться, пока он доберётся до своей комнаты. Будет ли это похоже на то, как бывает, когда суёшь руку в ледяную воду: первый раз больнее всего, потом жжёт всё меньше и меньше. Он подумал, что всё равно будет больно каждый раз. — Я буду храбрым, — шепнул он. (В итоге не храбрость сподвигла Мэтью сделать шаг внутрь здания. Скорее, им двигало воспоминание о поцелуе в уголок губ, которым Альфред одарил его перед уходом — тайный поцелуй, благословение, которое берут с собой в бой, бездумный жест, которому Мэтью додумал значимость, чтобы быть сильнее). CLXXIII. Разрозненные скопления неподвижных звёзд Мэтью думал, что его голос дрогнет, когда он будет лгать. Его голос не дрогнул. Мэтью думал, что зальётся краской, если его будут расспрашивать пусть даже без задней мысли. Его скулы едва покраснели. Мэтью волновался, что сорвётся на первого же, кто присвистнет ему вслед и размажет его по бетонной стенке прямо там, на лестнице. Вместо этого он посмотрел кому-то в глаза, когда говорил, что это всё чушь, и сморщил нос, будто сама идея вселяла ему отвращение, он закатывал глаза и показывал средний палец любому, кто решался свистнуть. — Что, Ёнсу рассказал? — неверяще заметил он. — Ты же знаешь, как он преувеличивает. А когда это не сработало, добавил: — Лгун он чёртов, вот он кто. Нельзя верить ни единому его слову в последнее время. Не узнаю его совсем. (Он не думал даже чувствовать себя виноватым — все и так знали, что Ёнсу делал из мух слонов. Ёнсу сам виноват был в своей репутации. Сам виноват!) Но большинство хранило молчание. Они следили за ним, когда он проходил мимо на лестнице или в холле, настороженно и неверяще, с голодным блеском в глазах, но жажда узнать не могла пересилить негласные социальные табу, наложенные на расспросы о личном. В каком-то смысле, так было ещё хуже. Мэтью не знал, как заставить их прекратить, как лепетать свои тайны и обманы, чтобы не казаться отчаявшимся или безумным. И он вынужден был оставить всё как есть. Позволить им дальше думать, что он трахал мистера Джонса. Каждый крохотный кусочек Мэтью, вплоть до молекул, хотел спрятаться в комнате. Даже под разочарованным взглядом Кику, там было лучше, чем здесь, с чужими, которые отшатывались от контакта и столкновений плечами, которые понимающе ухмылялись, которые хлопали его по спине и шептали: «Привет, слышал, с тобой занимались внеурочно, детка», которых отвращал «учительский любимчик», но которые держали яд при себе, которые одаривали его неуверенными печальными улыбками, которые вели себя так, будто знали всё, не зная на самом деле ничего о Мэтью и о том, как кропотливо он собирал Альфреда из осколков все выходные. Одна студентка спросила его, значит ли это, что мистер Джонс теперь недоступен и гей ли он. Мэтью послал её нахрен. Перед тем, как упасть в кровать, Мэтью хватило времени только набрать Альфреду сообщение: «Пока что никакой кровавой бойни. Одни мелкие стычки. Поговорил с деканом?» Альфреду понадобилась пара минут, чтобы ответить: «оставил сообщение. береги себя». Мэтью прижал телефон к глазнице. Пластик холодил кожу. Он так и оставил его, делая глубокие вдохи и не открывая глаза. Расстояние между ним и Альфредом чувствовалось особенно остро — одновременно слишком далеко и слишком близко, чтобы сохранять спокойствие. CLXXIV. Звёздная плотность уменьшалась Просыпаться в понедельник утром было нереально. Он пошёл на занятия. Его хватило только до третьей пары, когда кто-то сказал: «Вы осторожнее, он любит постарше, сэр». Он встретил ошарашенный взгляд профессора Вяйнямёйнена, мрачно улыбаясь, будто хотел сказать: «Ну вот. Довольны?». В аудитории нервно захихикали. Было не слишком смешно, потому что могло быть правдой, и смущение профессора только прибавило всё растущему и гнетущему ощущению неловкости. Для того, кто ненавидел быть в центре внимания, это было пеклом. (Но даже после этого Мэтью начал верить, что может, всё ещё уляжется в итоге. Кто бы что ни думал, основная масса студентов держала когти при себе, а несколько даже нашли время подойти к нему и сказать, чтобы держался там). CLXXV. Место бесконечной пустоте Когда ассистентка декана позвонила в общежитие и попросила Мэтью немедленно явиться в офис, Мэтью загадочным образом успокоился полностью впервые с тех пор, как Ёнсу открыл дверь в пятницу вечером. Он смиренно улыбнулся Кику — его друг казался куда встревоженнее, чем сам Мэтью — и набросил на плечи куртку. Он разбивал и укреплял свои защиты весь день. Ложь к этому моменту должна была скатываться с языка, как масло. Это было первой ошибкой Мэтью: чрезмерная уверенность. Ассистентка декана была хорошенькой, с тёмными волосами, стянутыми в два хвостика, и кожей приятного цвета мокко. Она не улыбнулась Мэтью, когда он вошёл; она взволнованно грызла брелок от ключей в виде крохотного дельфина, и вытащила его изо рта, только чтобы сказать ломким голосом: «Садитесь, Мэтью. Декан очень хочет с вами поговорить, как только закончит». Мэтью сел. Он разглядывал двери в кабинет декана Кёркленда. Там говорили: негромко, словно таясь, рассерженно. Очень болезненно знакомо. Его руки сжались в кулаки, и плечи напряглись. Кажется, он знал, с чем там декан заканчивал. Не горячись, сказал он сам себе. — …и не слушаешь меня! Не горячись, подумал Мэтью. Не делай глупостей. Ты не настолько храбр. Ты всё испортишь. Он справится сам, верь в него. Ты его любишь, так верь же в него. — Что вы делаете? — удивлённо спросила ассистентка, когда Мэтью встал. — Вам нужно в ту… — Прошу прощения, — сказал ей Мэтью в качестве извинения. Он стремительно подошёл к двери в офис декана, распахнул её и шагнул внутрь. CLXXVI. Конечный остров в бесконечном океане пространства — Какого чёрта драного ты творишь, — сказал декан Кёркленд, сведя плечи, как большой кот, которого отвлекли от блюдца с молоком. Он выглядел несколько дико со своим оскалом и красными от ударов о стол костяшками. Он стоял, что, по слухам, никогда не было хорошим знаком. Но Мэтью едва заметил это всё краем глаза; смотрел он только на Альфреда. — Вон, — припечатал декан. — С тобой я после поговорю, как закончу с мистером Джонсом. — Нет, — сказал Мэтью. — Что, прости? — Всё в порядке, Мэтью, — сказал Альфред, но в его голосе не было твёрдости. Его руки едва заметно тряслись, сложенные на коленях, и он глянул на Мэтью так, будто тонул и не мог найти опору, не мог даже построить фразу. Он дважды безуспешно попробовал сглотнуть. — Мы с деканом… общались. «Чудесный ты придурок, ты даже под страхом смерти соврать не сможешь». Мэтью запер дверь и отточено, остро улыбнулся. — Это касается меня. Я не буду сидеть в сторонке, как ребёнок, когда моя репутация на линии огня из-за дурацкого слуха. Я догадываюсь, о чём вы тут общались. Но это только слух. — Дурацкий слух, говоришь? — декан фыркнул. — Я бы поверил, но я не олух, Уильямс. Сядь. Мэтью похолодел. Он занял стул рядом с Альфредом. — Я был готов поверить Альфреду, когда мы говорили этим утром, — продолжил декан, хмуро разглядывая бумаги на столе. Впервые Мэтью заметил, что тот плотно сжимает зубы и тревожно хмурится. — Но я не настолько дурак. Я поговорил с комендантом вашего этажа. Он сказал, что ты половину ночей проводишь не в общежитии. Мне понадобилось всего-то позвонить владельцу дома Альфреда. Там подтвердили, что кто-то, похожий на тебя по описанию, оставался на ночь в прошедшие недели, может, месяцы, — он окинул Мэтью испепеляющим взглядом. — Вы двое так небрежно вели себя, будто изо всех сил старались устроить катастрофу. Мэтью побледнел точно так же, как Альфред. — Прости, — прошептал Альфред. Слова застряли у Мэтью в горле. Он ждал паники, но она не пришла; он оцепенел, но в то же время сосредоточился, будто вся реальность уплотнилась до размеров этого кабинета, стала этим мгновением. Он пересмотрел тактику. Он протянул руку и бережно, крепко стиснул ладонь Альфреда. CLXXVII. Сила притяжения двух масс уменьшается в большей мере, чем по закону ½ — Да чтоб вам, — простонал декан. — Вы себя ведёте так, будто мы в беду попали, — сказал Мэтью, отлично осознавая, что его внутренности сейчас связались в узлы, но голос, спасибо всем богам и религиям на планете, не изменил ему. — Но мы двое совершеннолетних в добровольных длительных отношениях. Никакого злоупотребления положением. Мы не соблазняли друг друга, секса у нас не было. Я остаюсь на ночь, потому что нам не так долго осталось вместе до конца последнего семестра. Альфред, кажется, не дышал. Он, помедлив, всё же сжал пальцы Мэтью почти до боли. — Да класть мне, занимались вы сексом или нет! — декан гулко грохнул ладонью по столу. — Это нарушение профессиональной дисциплины для любого преподавателя — состоять пусть даже в добровольных отношениях со своими учениками… — Только если они несут за них академическую ответственность! Я изучил наш кодекс; я его от корки до корки знаю. Но на случай, если вы не в курсе, — пылко возразил Мэтью, — моя специальность — английская литература. Я могу хоть завалить единственный предмет, который он у меня ведёт, и ни черта это значить не будет, сэр. Меня не интересует его компетентность. — Альфред, я думал, хоть ты будешь осторожнее. Это же карьерное самоубийство, даже если я вас не накажу. — Я понимаю, — тихо сказал Альфред. — Проклятье, — сказал декан Кёркленд. Он ссутулился в своём кресле, разом обессилев. В его взгляде плескалась горечь предательства, и у Мэтью защемило в груди, будто он был неправ. Руку Альфреда он не отпустил; он не имел права. — Чёрт подери, Альфред, — сказал наконец декан, хрипло, как-то безнадёжно вздохнув. Он потёр виски, и его локти проехались по столешнице вперёд. — Альфред, это очень плохо. Одно дело отбиваться от обвинений в домогательствах от хихикающих первокурсниц, которые у этого дурня Бонфуа учатся, но это твой первый год. Ты молод. У тебя образование не закончено. Если твой профессионализм будет подвергнут сомнению, это будет наименьшей из твоих проблем — если об этом прознает чей-нибудь родитель? Как думаешь, что станет с количеством подающихся сюда? Пальцы Альфреда сжали запястье Мэтью. — Я понимаю, — загнанно повторил Альфред, очень тихо. — Вкупе с твоей репутацией того, кто ретиво якшается со студентами, это выглядит омерзительно крамольно. У газет будет праздник — а это доберётся до газет, уж поверь, потому что на этом кампусе никто свой чёртов рот на замке держать не может. Мэтью хотелось его возненавидеть. Очень хотелось. Но декан просто выглядел печальным сейчас, будто знал, что должно случиться, и от всей души желал избежать этого, но не мог. — П-подождите, — слабо пробормотал Мэтью. — Мне жаль, — сказал декан Кёркленд. — Мне правда очень жаль.