Безумцы не притворяются

Мощный порыв ветра врывается следом за фигурой каджита, тут же отрезаемый каменной дверью. Призрачный шепот двери повторяется какое-то время эхом, и оно же разносит шаги. Привлекает ли именно это Цицерона, или внутреннее чутье, но он всегда встречает своего Слышащего у Темной Матроны, любовно касаясь темных свечей пальцами. Приятно жжет, огонь всегда нравился Цицерону. Столько славных вещей можно было совершить с помощью простой искры, столько криков услышать, пока пламя, что ласково касалось, ныне вгрызается в плоть с остервенением дикого зверя. — Сколько людей в Скайриме, но именно мне были уготованы два рыжих шута. Голос каджита тих, Хранитель не слышит шутки в нем. Только безмерную усталость и досаду. Он поднимается с колен, собираясь идти навстречу, но Рис только касается слегка веснушчатой щеки и проходит мимо. Цицерон опускается вновь перед гробом, мрачно смотря на языки пламени. Они словно дразнятся, пыхтя дымом. Насмехаются над ним, видимо. Говорят: глупый Цицерон, дурак и шут гороховый. Ждешь ты дыма без огня. Он оставляет Слышащего до вечера, нутром ощущая его присутствие. Мается, без конца перекладывая кости и черепа на постаменте, рассовывая флаконы с маслами вглубь каменных ниш. Северная пихта, мёд и пряность насмешкой выставляются в ряд нервными руками. Рыжая прядь спадает на лоб. Цицерон посмеивается клокочущим смехом, больным и ревнивым. Мерзкие ручонки вора представляются ему воочию. О, с каким бы он удовольствием вонзил в его мягкий живот кинжал. И еще раз. И еще. Пока кровавые полосы не остались бы вместо кожи и рисунком на полу. Чтобы Слышащий больше не уходил к нему. Чтобы больше не стояло беззвучно его имя рядом с именем Цицерона. Все из-за него. Все. Ри’Сдас поднял бы его на смех, живой и теплый, услышь эти мысли. Только Цицерон в них не виноват. Все дело в усталости Слышащего. Все дело в длительных разъездах. Все дело в том, что. Цицерон прикрывает рот рукой, словно это помогло бы заглушить мысли. Глупые-глупые мысли глупого-глупого Цицерона. Хранитель плетется в комнату главы Братства, касаясь холодных стен. Еще один поворот, следом за ним коридор. Он просачивается в дверь тенью, хищно высматривая тело каджита на кровати. Тот даже броню не снял, так и повалившись спать. Цицерон не хочет подходить. Он обижен. Он очень обижен. Но осторожно приближается ближе, готовый отскочить в любую минуту. Касается загривка и пропускает меж пальцев черную шерсть. Не пахнет ни медом, ни пихтой. Разумеется, нет. Цицерон снимает кожаные пластины дорожной брони, обследуя взглядом каждую деталь. Кот раскидывается вольнее вне неудобного кокона, глубже проваливаясь в сон. Даже сквозь дрему он льнет к рукам Цицерона, довольно распушая усы. Он гладит мягкие уши, закрытые веки. Их привычная мантра спокойствия. Со вздохом зарывается носом в основание шеи, обхватывая расслабленные плечи руками. — Люблю тебя, — слабо мурчит Рис, не находя в себе сил даже пошевелить хвостом. Цицерон замирает и хихикает. Он тоже. Очень.