Грани

Десятью минутами ранее. Брагинский сидит в кресле. Молчит. Разговор о делах сам собой загнулся несколько минут назад. Да и ни русский, ни немец не горят желание поддерживать бессмысленный диалог. У одного хватает своих проблем, да и противно слишком на душе, что думать о чем-то другом, а второму просто интересно наблюдать за первым. Ваня с любопытством склоняет голову и усмехается, наблюдая, как Германия, хмурясь, бесконтрольно стучит пальцем по подлокотнику. Совесть, она ведь штука доставучая – просто так не отвяжется. Даже забавно наблюдать за тем, как этот зубастый «зверь» грызет Людвига. Давно такого уже не было. Ваня привычно растягивает губы в улыбке, хитровато прищуриваясь, не отводя взгляда. Не хочется ничего пропустить, да и, похоже, такой пристальный взгляд нервирует немца еще больше. Кажется, что Брагинский видит его насквозь, и это заставляет еще острее чувствовать себя последней сволочью. Догадываясь о мыслях Крауца, Россия, решив раскрыть карты, подливает масла в огонь, негромко с заметной усмешкой интересуясь: - Не жалко мальчика, а, Людвиг? Не противно так его подставлять? Немец слегка вздрагивает, но тут же делает вид, что ничего не происходит, нарочито удивленно приподнимая брови и вопросительно смотря на русского. - Не понимаю, о чем ты. Ваня молча качает головой, чуть заметно усмехаясь. Действительно, слушать чужую ложь более чем смешно, если знаешь правду. - Перестань, - Брагинский наигранно устало вздыхает, отмахиваясь, - все ты прекрасно понимаешь, не так ли? Можешь не смотреть на меня так удивленно - я слышал ваш с Америкой разговор. Конечно, подслушивать нехорошо, но, как я убеждаюсь уже не в первый раз, весьма полезно. Россия хитровато щурится, позволяя себе самодовольную ухмылку, и наклоняет голову, с интересом следя за реакцией немца. Людвиг ошарашен. Без сомнения, он не ожидал, что его раскусят так быстро, и от этого на душе немца становится еще противнее. Очень неприятно, что о его бесславном поступке теперь будет знать еще кто-то кроме Альфреда и его самого. Но сделанного уже не изменишь. Остается только досадовать на то, что прокололся как мальчишка, желая поскорее завершить это грязное дело. Лишь одно чувство, пожалуй, ощущается немцем сильнее, чем досада и какое-то брезгливое разочарование в самом себе – удивление. Если Россия все знал, то почему отпустил мальчишку одного, без охраны?.. Зная Альфреда, можно быть уверенным, что даже в этом прекрасно охраняемом здании найдется парочка его агентов, тем более в такое неспокойное время. Хотя, почему даже?.. Скорее уж – тем более. А уж Мэтью вряд ли сможет дать им достойный отпор. Он – юноша совсем не плохой, но слишком тихий, робкий и, да и чего уж там, слабый. Получается, что Брагинский сам сознательно отдает канадца обратно в руки Джонса? Или же он, Людвиг, определенно чего-нибудь недопонимает. Решив, что терять уже нечего, свои сомнения в состоятельности действий России немец решает озвучить вслух. Однако и от них русский только отмахивается, как-то лениво и не совсем понятно поясняя: - Жить захочет – выплывет. А если нет, то и к черту с ним возиться, - Брагинский говорит нарочито пренебрежительно, не позволяя Германии даже заподозрить, что русский слегка лукавит, понимая, что вряд ли сможет так поступить с юношей, к которому, признаться, слегка привязался. Все-таки он, Мэтью, единственный за долгое время, с кем Россия мог нормально поговорить, не опасаясь напугать своего собеседника каждой неосторожной усмешкой. - Жестоко, - спустя полминуты молчания произносит Людвиг и отворачивается, смотря в окно, воздерживаясь от дальнейших комментариев. В конце концов, уж кому-кому, но точно не ему упрекать Брагинского, видно, преследовавшего какие-то свои определенные цели, в излишней жесткости к мальчишке. На пару минут между ними снова повисает молчание. Немец просто не знает, что еще сказать, испытывая непонятный стыд за свой поступок, который, пусть и был абсолютно оправдан с рациональной точки зрения, но в глазах любого, кому не чуждо сострадание, выглядит чудовищным. А русский… Ему просто интересно мучить Людвига тягостным ожиданием, продолжая с усмешкой наблюдать, как того грызет совесть. - Ладно, - все это надоедает Ване довольно скоро, и тот с нескрываемым неудовольствием, даже презрением продолжает, - раз уж на то пошло – давай на чистоту. Не надоело прогибаться под Джонсом, а? Крауц почти незаметно вздрагивает, крепче, до скрипа, сжимая пальцами подлокотник кресла, и молчит, с напряжением смотря на Брагинского, мечтая, чтобы тот заткнулся. - И можешь не смотреть на меня, как на врага народа, - Россия пожимает плечами, - надоело, я же вижу. Но ни ты, ни весь этот европейский сброд и пальцем не шевельнете, чтобы попытаться его остановить, не так ли? «Игра не стоит свеч», так, кажется? Знаешь, меня всегда удивляло то, с каким упорством европейцы ждут от кого-то спасения, никогда не думая, что может статься, что в один прекрасный день им придется самим барахтаться во всем этом дерьме. Короче, я под своим приговором уже подписался, когда осознанно выдал Джонсу, что Канада у меня, поэтому теперь мне волей неволей, но придется идти до конца. Однако меня не радует перспектива остаться с ним один на один, поэтому я предлагаю тебе союз. Людвиг предпочитает пропустить мимо ушей более чем прозрачный намек на обвинение в трусости в словах Ивана, вместо этого концентрируясь на другой части фразы. Предложение, которое делает ему русский, может принести выгоду, безусловно, но с другой стороны… Более чем рискованно выступать против Джонса, когда тот находится на пике своей силы. Все это, несомненно, приведет к еще одной войне, которую мир может уже и не пережить. - Почему именно мне? – Крауц тянет время, напряженно обдумывая непростую ситуацию. - Ты же у нас самый трезвомыслящий из всей вашей европейской кучки, - Брагинский задумчиво постукивает пальцем по подлокотнику кресла и невозмутимо продолжает, поправляя шарф, - поэтому советую хорошенько подумать. В одиночку пытаться приструнить Америку – чистой воды самоубийство, а вдвоем у нас уже есть шанс. А в случае успеха, к нам подтянуться еще и вся эта инертная масса, которая сейчас бегает на задних лапках перед Джонсом. Думаю, наше сотрудничество в перспективе принесет неплохие плоды. Немец на миг закрывает глаза. Русский прав, чертовски прав. И Людвиг даже готов рискнуть, ведь, если эта авантюра завершится успехом, то не только Брагинский, но и он сам получит колоссальную выгоду. Но если Америка узнает обо всем раньше времени… Русский еще отобьется, а вот он сам… А с другой стороны, откуда Джонсу обо всем этом узнать? Поэтому, почему бы и нет. - Разумеется, все секретно. Германия уже не спрашивает – утверждает, и на губах Брагинского появляется самодовольная усмешка. Все идет именно так, как он и предполагал. - Разумеется. Значит, договорились, - русский достает из кармана какое-то устройство, на котором четко виден план здания и яркая красная точка, после чего, удовлетворенно кивнув, отдает его Крауцу со словами, - пора спасать Мэтью, ты так не считаешь? - Так значит, ты не собирался оставлять его? А я уже было поверил, – немец не может скрыть своего удивления, хотя вопрос остается лишь риторическим, и, быстро осматривая изображение на экране навигатора, молниеносным движением руки сует его в карман, спокойно интересуясь, - не одолжишь свой пистолет? - Извини, свой не могу, - Россия разводит руками и, встав с кресла, подходит к шкафу, доставая из него запасное оружие, протягивая его Крауцу, - придется тебе воспользоваться этим. - Отлично. Забрав пистолет, Людвиг машинально проверяет его исправность, и, не теряя ни секунды, быстрым шагом направляется к двери, надеясь, что не опоздает. Все-таки не хочется немцу, чтобы по его вине ни в чем не виноватый канадец снова оказался в руках своего слетевшего с катушек братца. Особенно теперь, когда в этом совсем нет необходимости. В конце концов, Джонс даже не узнает, кто именно помог Мэтью ускользнуть из столь тщательно расставленной ловушки. Лишь в дверях немца нагоняет нарочито тихий и спокойный голос русского, от которого теперь веет ощутимой прохладой: - Людвиг. Германия резко поворачивает голову, внутренне передергиваясь от отнюдь не дружелюбной улыбки Брагинского, крайне раздосадованный вынужденной задержкой. - Что? Ваня улыбается еще шире и с отчетливой угрозой произносит: - Я буду очень расстроен, если этот договор постигнет судьба пакта Молотова-Риббентропа. Думаю, ты понимаешь, о чем я. Крауц передергивает плечами и, кивнув, быстро выходит за дверь. На эти слова России ему ответить нечего. Тем более что сейчас все по-другому. *** Германия быстро бежит по коридору, безошибочно определив направление. В этом здании, в отличие от Мэтью, Людвиг был не раз. Все коридоры здесь ему хорошо знакомы и, конечно, Крауцу не составит большого труда вычислить кратчайший путь до цели. Особенно сейчас, когда счет без преувеличения идет на секунды. Слава богу, не опоздал. Еще чуть-чуть, и немец застал бы лишь бездыханное тело, ведь с такого расстояния промахнуться невозможно, если ты не слепой, конечно. Однако Людвиг успевает первым. Привычным движением снимает пистолет с предохранителя и, вскинув руку, целится в голову, чтоб наверняка. Крауц не колеблется ни секунды. Убивать для него привычно, пусть и давно уже не приходилось прибегать к столь крайним мерам, однако этого времени все равно слишком мало, чтобы такой как он растерял свои навыки. Дождавшись, пока бездыханное тело неуклюже завалиться ничком, немец делает шаг вперед и с облегчением окидывает взглядом перепуганного, но все-таки целого и невредимого Мэтью, сжимающего побелевшими пальцами пистолет. Порядок. Быстро обведя взглядом коридор, Крауц как-то по-новому, оценивающе смотрит на жмурящегося юношу. Увиденное удивляет, честно говоря, Людвиг до последнего предполагал, что Уильямсу не хватит сил выстрелить в живого человека, однако всем свойственно ошибаться. В конце концов, даже Италии приходилось убивать, а уж он-то в этом деле более чем похож на Канаду. Отбросив подальше бесполезные мысли, немец против воли с облегчением приподнимает уголки губ в улыбке, смотря в ошарашенные и испуганные глаза юноши, видно, уже успевшего свыкнуться с неизбежной смертью и до сих пор не осознающего, каким чудом все еще жив. - Ты в порядке, Мэтью? – Людвиг старается вложить в голос как можно больше тепла, отнюдь не желая разбираться с чужой истерикой. - К-кажется… Юноша нервно вздрагивает, растерянно смотря на своего нежданного спасителя, никак не предполагая, что им окажется Крауц. Однако на смену удивлению быстро приходит ужас. Что он натворил! К горлу снова подкатывает тошнота, хочется закрыть лицо руками, только бы не видеть кровь вокруг себя. Посмотрев на пистолет в своих руках, Мэтью тихо и как-то отчаянно вскрикивает, отбрасывая его подальше, словно тот внезапно обернулся в его воображении ядовитой змеей, а сам юноша снова зажмуривается, молясь, чтобы все это оказалось лишь кошмарным сном. Он убийца! Так не должно быть! Так не может быть. Однако осознание происходящего никуда не исчезает. Все реально, не сон. Это похоже на какую-то дурацкую шутку, на его месте явно должен был быть кто-то другой… Уже почти начавшуюся истерику прерывает резкий, полный раздражения, злости и, почти невероятно – испуга, крик немца: - Ложись! Вовремя заметив угрозу, Людвиг бросается вперед, толкая Мэтью на пол и падая сверху. Прямо над головой, там, где только что стоял канадец, гремит выстрел, а нежданный враг уже целится снова, однако и в этот раз реакция Крауца, отточенная десятилетиями тренировок, не подводит своего хозяина. Резко повернув голову, немец безошибочно целится в голову лежащего на полу агента, судорожно зажимающего свободной рукой рану на животе, из которой обильно течет густая, темная, почти что черная кровь. Палец привычно давит на курок, и не до конца получивший свое с первого раза мужчина наконец-то затихает, теперь уже не представляя никакой опасности. Лишь еще один труп, ничем не отличающийся от двух других. Поднявшись на ноги, Людвиг, не дожидаясь, пока шокированный происходящим Уильямс встанет сам, резко хватает его за шиворот и, подняв на уровень глаз, ощутимо встряхивает, испытывая злость и раздражение на глупого мальчишку. - Врага всегда надо добивать – тебе ясно?! Если бы я не заметил вовремя, что он целится, ты был бы уже трупом, ты это понимаешь?! – немец находится в настоящем бешенстве, подкрепляя каждое свое слово ощутимой встряской, да так, что Мэтью снова начинает тошнить, и уже отнюдь не от отвращения от содеянного, а от этой качки. Уильямс с трудом находит в себе силы пробормотать что-то утвердительное и, больше не придерживаемый сильной рукой Крауца, снова сползает на пол, не в силах удержаться на подгибающихся ногах, заслужив лишь неприязненный, немного презрительный взгляд со стороны Людвига. Однако тот быстро смягчается. Мальчишка, похоже, первый раз запачкал свои руки чужой кровью – тогда его реакция и весь этот шок вполне понятен. Впрочем, у него, Людвига, слишком мало времени, чтобы разбираться со всем этим. В конце концов, он не психолог и даже не несет ответственности за Уильямса. Пусть русский с этим и разбирается, а сейчас лучше убраться отсюда, пока на звуки стрельбы не сбежалась охрана. Даже удивительно, что ее еще здесь нет. Положив руку на чужое плечо, Крауц резко вздергивает юношу на ноги, на всякий случай еще раз встряхивая, чтобы тот не вздумал расплакаться. Чужих слез Людвиг не переносил. - Пойдем, -немец старается немного смягчить свой голос, избавив тот от отчетливой досады и раздражения, однако это удается ему из рук вон плохо. Мэтью на мгновение зажмуривается, напуганный столь резкой отповедью и отнюдь не дружелюбным взглядом, но, впрочем, быстро берет себя в руки, понимая, что сейчас не время расклеиваться. Порыдать в подушку можно будет и дома, наедине с собой, незачем лишний раз портить свою репутацию, тем более что Крауц и так смотрит на него, как на сопливого мальчишку. - Да, пойдем. Глубоко вздохнув, Канада, уже более или менее твердо стоящий на ногах, вяло тащится за мгновенно сорвавшимся с места немцем, отстраненно осознавая: ведь все это – далеко не случайность. Все это подстроил даже не Америка, а… Мэтью резко сжимает кулаки. Несомненно, Брагинский с самого начала предполагал, что все выйдет таким боком. Поэтому взял его с собой. Поэтому отдал свой пистолет. На мгновение Мэтью даже жалеет, что не догадался прихватить столь опрометчиво отброшенное им оружие: уж очень захотелось ему пристрелить Россию за подобные эксперименты.