Грани

Совещание затягивается непозволительно надолго. Мэтью, уже давно не принимающий участия в обсуждении, молча сидит в кресле, свернувшись калачиком и сжимая в руках чашку горячего шоколада. Тонкие бледные пальцы рассеянно поглаживают лакированную поверхность фаянса, бездумно очерчивая какой-то цветочный орнамент, а кончик шерстяного пледа то и дело щекочет горло, вызывая приступы слегка истеричного смеха, которые юноша старательно сдерживает, не желая казаться сумасшедшим. Почему-то именно сейчас, когда уже вроде бы все выпавшие на его долю неприятности и испытания уже подходят к своему логическому завершению, а на горизонте маячит уже далеко не призрачная возможность вернуть всей этой ситуации статус-кво, как будто ее и ни было, Канада нервничает с удвоенной силой. Возможно это все нервный срыв – все-таки не каждый день убиваешь живого человека. Да и весьма сомнительно, что все когда-нибудь может вернуться на свои места, ведь каждый, кто присутствует сейчас в этой комнате, ищет и свою выгоду. Никому не нужна игра, которая не стоит свеч, так что, даже в случае их удачи, перемены не заставят долго ждать. Остается лишь надеяться, что перемены всегда к лучшему, хотя практика часто показывает, что на самом деле в последнем слове этого выражения просто необходимо поменять букву. Чтобы избегать лишних разочарований. Чуть поерзав в кресле, Мэтью еще сильнее закутывается в плед и, сделав глоток шоколада, отставляет чашку, облизывая губы, и через силу заставляет себя прислушаться к уже осточертевшему разговору, участники которого уже который час делят шкуру неубитого медведя. Или, по аналогии, любимую главного героя этой мерзкой истории – Альфреда. Устало вздохнув, юноша чуть морщится. Несмотря ни на что, ему вовсе не хочется, чтобы Америке было плохо, ведь тот все-таки его брат, хотя и постарался не так давно сделать все, чтобы Уильямс просто забыл об этом досадном факте. Хотя, конечно, нет никакого сомнения в том, что Альфред должен на этот раз получить в меру жестокий урок, но все равно неприятно слышать, как Россия и Германия договариваются между собой о размере компенсации, которую обязуют американца выплатить за все те неприятности, которые тот доставляет уже не первый год. А может, они и правы в своем желании раздавить и уничтожить Америку, как реальную политическую и военную силу. Слишком уж много проблем он создает. Покачав головой, Мэтью снова погружается в свои мысли, обводя чуть расфокусированным взглядом комнату. Духота в помещении навевает дремоту и, кажется, юноша на мгновение даже проваливается в сон, очнувшись уже под конец совещания. Даже неискушенному взгляду видно, что русский доволен. Иван подчеркнуто дружелюбно улыбается и даже любезно предлагает Людвигу погостить пару дней в Москве, однако, у того, похоже, еще слишком много дел, чтобы принимать данное предложение, поэтому, отмахнувшись словами о том, что у него через два часа самолет, немец спешно прощается со всеми и покидает душное помещение так быстро, что Мэтью, растерявшись, даже не успевает спросить о чем-то, что беспрестанно тревожит юношу с того самого момента, как Людвиг переступил порог этого кабинета. Однако мысли канадца спросонья путаются, и едва ли тот может за доли секунды сообразить, о чем же все это время жаждал спросить у немца. - Мэтью. Вставай, пойдем. Ваня, понимая состояние Мэтью, на которого сегодня свалилось столь многое, старается лишний раз того не тревожить, говоря подчеркнуто ласково, как с ребенком, однако юноша даже не замечает столь странного обращения, продолжая смотреть куда-то в одну точку перед собой, напряженно хмурясь и все еще пытаясь вспомнить, поэтому русскому приходится повторить еще дважды, прежде чем до Уильямса наконец доходит, о чем идет речь. - Пойдем. Нам пора домой. Канадец трясет головой и торопливо начинает барахтаться в кресле, неуклюже пытаясь выбраться из своего шерстяного кокона, в который до этого так старательно заворачивался, однако Ваня лишь тяжело вздыхает и, с легкостью поставив Уильямса на ноги, рывком сдирает с того плед, вполне заботливо и миролюбиво интересуется: - Устал? - Да… Немного, - Мэтью чуть заметно кивает, добавляя, - кажется, я проспал большую часть совещания. - Ничего, - Брагинский чуть усмехается, - ты немногое пропустил. Пойдем, уже довольно поздно. Если мы еще немного задержимся, то до дома доберемся в лучшем случае к ночи. - Почему? Русский усмехается, с досадой махнув рукой: - Пробки. Куда же без них? А на дорогах и так ни пройти, ни проехать. Ну да что поделать - для коммунальных служб снегопад всегда начинается внезапно, даже в феврале. *** Несмотря на все ухищрения Брагинского и его убеждения в том, что траффик еще не самый большой, добраться домой им удалось только ближе к вечеру, предварительно вооружившись лопатами и кое-как расчистив подъездную дорогу: не бросать же машину на середине улицы. Поэтому, завалившись наконец в дом, Мэтью без сожаления отказался от радушного предложения Брагинского сытно поужинать, мечтая уже только о горячем душе и мягкой теплой постельке. Едва переставляя ноги, юноша поднялся на второй этаж и, приняв ванну, чтобы хоть чуть-чуть согреться, все-таки на улице зима как-никак, быстро добежал до своей комнаты и юркнул под одеяло, сразу же заворачиваясь в него и стуча зубами от холода. Впрочем, сон сморил канадца, как только его голова коснулась подушки, а тяжеленая теплая белая туша под боком быстро согрела дрожащего бедолагу. *** - Как ты здесь очутился? – обладатель смутно знакомого голоса говорит нарочито мягко и ласково, однако с чего же тогда хочется забиться под одеяло и не вылезать оттуда под страхом смертной казни?.. Да, утро у Мэтью начинается явно как-то странно, а ведь тот даже не успевает еще до конца проснуться, все еще лежа в кровати и вслушиваясь в этот пока еще бессмысленный для его сонного мозга разговор. Юноша, прекрасно понимая, что пора вставать, совершенно не желает разлеплять глаза, мечтая урвать еще хотя бы несколько минут сна, лениво качаясь на волнах дремоты и отгоняя медленно, как-то сонно снующие туда-сюда мысли. - В окно влез, - вроде бы этот хриплый голос тоже знаком Уильямсу, однако отчего-то кажется, что его обладателя канадец не видел уже очень давно, однако перед глазами тут же возникает чья-то нагловатая, полная самодовольства ухмылка, из-за которой почему-то тоскливо щемит сердце. - В окно второго этажа? – скептически уточняет другой. Ироничная, насмешливая улыбка так и сквозит в голосе. - А я по лесенке. Пожарной, - и все-таки почему эти хриплые нахальные нотки возбуждают такую предательскую дрожь в коленях?.. - У меня нет пожарной лестницы, - невозмутимо опровергает невидимый собеседник, а желание открыть глаза постепенно крепнет, подпитываемое иррациональной уверенностью в том, что в противном случае он, соня, пропустит нечто очень важное. - Ну ладно, каюсь, ты меня раскусил, - и снова усмешка в голосе,- я вошел через дверь, воспользовавшись своими ключами. Признаться, это было раз плюнуть – я даже не ожидал, что все окажется так легко. Ну кто ж знал-то, что за четверть века ты так и не поменял дверной замок! - Спасибо за напоминание. Обязательно исправлю это досадное упущение. Но меня больше интересует, как ты вообще здесь оказался. Здесь – это в Москве. - Элементарно. Прилетел, как только узнал от брата, что Мэтью у тебя, - кое-кому явно не удается сдержать ласку в голосе. Чья-то теплая рука мягко гладит сонного юношу по щеке, побуждая распахнуть глаза и обомлеть, щурясь от слишком яркого света, не в силах оторвать взгляда от такой знакомой нагловатой физиономии одного очень дорогого его сердцу альбиноса. Даже не верится в реальность происходящего, кажется, только протяни руку – и это невероятное видение исчезнет вместе с уходящим сном. Но нет, пальцы, гладящие щеку, вполне реальны, как и радостная, такая привычно самодовольная улыбка, и смотрящие с такой знакомой лаской красные глаза. - Гилберт… - Мэтью почти шепчет и неосознанно отодвигается, испытывая иррациональный страх. Слишком много он пережил боли и предательства со стороны самых близких людей, чтобы так вот безоговорочно доверять всем, к кому когда-либо был или все еще привязан. Вместо робкой радости в глазах юноши отчего-то плещется недоверие, будто Уильямс никак не может поверить, что хоть что-то в отношении него все еще остается неизменным. И, наверное, это даже слегка обижает Бальшмидта, который так давно не видел своего маленького Мэтью и надеялся, что их встреча вызовет какие-то более теплые и радостные эмоции у Уильямса. Пруссии сложно понять этот непонятный страх во взгляде любимого, ведь уж он-то точно не делал ничего, чтобы «заслужить» это чувство, однако альбинос быстро берет себя в руки, понимая, что юноше приходилось далеко не сладко и черт знает, какой информацией его пичкали все это время - Мэтью, все хорошо. Это действительно я, здесь, с тобой, - не позволяя Уильямсу окончательно отодвинуться, Гилберт быстро заключает его в крепкие объятия, прижимая к себе, - как ты? С тобой все хорошо? Что этот ублюдок Америка с тобой сделал?! Я его в порошок сотру, слышишь! Вопросы и обещания льются на все еще не до конца проснувшегося канадца как из ведра. Кажется, в душе Пруссии что-то прорвало, и все его тревоги, все страхи, желание помочь и защитить любимого, но осознание, что он не может сделать абсолютно ничего, вынужденный только в бессилии злиться и грозиться, что обязательно найдет способ отомстить всем обидчикам своего обожаемого Мэтью, сыплются наружу, сотрясая воздух. Уильямс сперва даже немного теряется от такого обилия эмоциональных фраз, успев уже отвыкнуть от такого бурного проявления чувств. - Все хорошо, Гилберт… - опомнившись, юноша выдавливает из себя блеклую улыбку, неуверенно поглаживая пепельные волосы альбиноса, - только, кажется, ты меня сейчас задушишь… - Правда? Извини тогда, - Пруссия моментально успокаивается и ослабляет хватку, продолжая прижимать к себе кажущегося еще более хрупким юношу, чувствуя, как быстро бьется сердце в его груди, и Гилберту кажется, что так и должно быть, ведь невозможно оставаться спокойным после столь долгой разлуки. - Ничего… Все это так неожиданно, что Уильямс продолжает сидеть словно в ступоре, даже не зная уже, как реагировать на такие проявления чувств. Наверное, Мэтью было бы гораздо легче, если бы Бальшмидт соблюдал определенную дистанцию, но объяснить это самому Гилберту, не обидев при этом, едва ли представляется возможным, поэтому юноша молча терпит, стараясь удержать на лице в меру радостную улыбку и успокоить взбунтовавшееся сердечко, гулкое биение которого, кажется, просто невозможно не услышать. - Мне было так хреново без тебя, - Пруссия чувствует легкий налет фальши в поведении любимого, но не придает этому значения, предпочитая сделать вид, что все это – лишь не в меру разыгравшееся воображение. Он только осторожно гладит Уильямса по спине, продолжая бережно держать в своих объятиях, стараясь успокоить свое вновь обретенное сокровище, - я больше никогда тебя не отпущу – слышишь! - Да, конечно… - Мэтью старательно улыбается, молча проглатывая слова Гилберта, которые отчего-то вызывают непонятное отторжение. Хочется сказать, что ему, Канаде, во время разлуки было еще хуже и что он уже вполне взрослый, чтобы самостоятельно решать для себя, стоит ли ему идти куда-то или нет, но юноша держит замечания при себе, понимая, что Бальшмидтом движет только естественное желание защитить любимого… Не более. По крайней мере юноше очень хочется на это надеяться, ведь за последние месяцы он успел на собственном опыте убедиться, что от чувства собственника не приходится ждать ничего хорошего. - Ладно, вы тут милуйтесь сколько хотите, голубки, а я завтракать пошел, пока все не остыло, - ироничное замечание русского приходится как всегда к месту, мигом разряжая напряженную обстановку и вызывая довольный смешок у Гилберта и легкий румянец на щечках Мэтью, - когда закончите – присоединяйтесь, может что-нибудь еще и останется. Похоже, Брагинский снова выручает Уильямса, уже в который раз вытаскивая из неловкой ситуации. Сам о том не подозревая, а может совсем и наоборот, Россия подкидывает своему новому другу отличный повод отложить на время не самый приятный разговор, который им еще несомненно предстоит. Ведь, как бы ни был Гилберт слеп, не желая видеть перемены в своем любимом, рано или поздно и у него откроются глаза. Но пока еще есть время, а там уже видно будет… Быть может, все решится само собой. - Кажется, я тоже немного проголодался, - Уильямс наигранно виновато улыбается, смотря в красные глаза Бальшмидта, и пожимает плечами, стараясь скрыть видимое облегчение от столь элементарного решения проблемы, - давайте позавтракаем сначала, а потом обсудим все остальное. Гилберт недовольно хмурится. Ему вовсе не нравятся, что кто-то или что-то отвлекает его от любимого Мэтью, которого пруссаку так не хочется выпускать из объятий, но даже он вынужден согласиться с доводами разума и нехотя убрать руки, подняв на Брагинского многообещающий взгляд. Хотя все равно что-то мешает всерьез злиться на русского, ведь в том, что Мэтью еще требуется время для осознания всего, вовсе нет его вины. В этом вообще нет ничьей вины. Разве что этого американского ублюдка. Тяжело вздохнув, Пруссия отвлекается от невеселых мыслей и, снова переведя взгляд на Уильямса, тихо признается: - Я так долго не видел тебя, что сейчас мне невыносима мысль о том, что придется отпустить тебя хоть на долю секунды. Вдруг ты опять угодишь в какой-нибудь переплет, - Гилберт говорит нарочито ворчливо, но желание урвать хотя бы один короткий поцелуй становится нестерпимым, поэтому Бальшмидт неосознанно придвигается ближе, склоняясь над таким манящим канадцем и прикрывая глаза. Сухие горячие губы Пруссии едва-едва задевают мягкие, Уильямса, и дальше беспрепятственно скользят по скуле… А в груди что-то уязвленно екает от осознания простой истины, одна мысль о которой причиняет боль в сердце и возбуждает в Гилберте раздражение. Мэтью отвернулся. Ему неприятно.