Грани

За завтраком все старательно делают вид, что ничего не произошло. Гилберт, уняв свое раздражение, терпеливо ухаживает за Мэтью: то и дело подливает ему апельсинового сока в стакан, порывается подложить еще еды из своей тарелки, постоянно пристает с вопросами о самочувствии, что вызывает у канадца резкое раздражение. Ведет себя, как с каким-то ребенком, честное слово. Унял бы уже свои инстинкты. Впрочем, Бальшмидт и сам вскоре понимает, что его действия неприятны Уильямсу, поэтому перестает того нервировать, хмуро колупаясь вилкой в своей тарелке, даже не зная, что и думать. Кажется, будто Мэтью и на самом деле рад видеть своего любимого, однако от каждой в меру теплой и радостной улыбки, адресованной Гилберту, у того почему-то остается какой-то неприятный осадок. Словно все это счастье наигранно, и каждый жест полон притворства, а за ним скрывается раздражение от необходимости делать то, что от него ждут. Однако Пруссия молчит и ничего не спрашивает, понимая, что все его догадки не обоснованы. А ведь раньше Мэтью любил, когда за ним ухаживали; каждая лишняя минутка внимания со стороны альбиноса была ему приятна, и Гилберт слишком привык всегда получать в ответ полный искренней благодарности взгляд и ласковый поцелуй в щечку. Канада, поймав тяжелый, задумчивый, полный какой-то смутной обиды взгляд пруссака, негромко вздыхает и смотрит в свою тарелку, нарочито сосредоточенно разделывая лист салата. Уильямсу вовсе не хочется обижать Бальшмидта, наверное, даже наоборот, хочется крепко обнять, повиснуть у него на шее, расслабиться в полный уверенности, что любимый обязательно защитит его от всего на свете. Но это будет слишком жалко с его стороны. А Мэтью больше не хочет никому показывать свою слабость, пряча ее где-то глубоко внутри и старательно не пуская наружу. Сейчас, рядом с Гилбертом так легко притвориться, что всего этого кошмара последних месяцев никогда не существовало, что все хорошо, совсем как прежде… Но расслабиться сейчас – означает проиграть, сдаться, позволив другим распоряжаться своей дальнейшей судьбой. Это как сказать, что ему, Мэтью, абсолютно все равно: пусть Иван, да и все остальные, делают то, что сочтут нужным – хотите – защищайте и дальше, хотите – с извинениями верните обратно Альфреду… Кто захочет помогать воплощению государства, которое и за себя постоять не только не может, но и не хочет? А Пруссия… А что Пруссия? Он даже не страна, чтобы его мнение имело хоть какой-то вес, а намерения – смысл. Поэтому Канада сдерживается, не позволяя себе расслабиться ни на секунду, и все, что он сейчас может сделать для пруссака, это, нащупав под столом его холодную ладонь, на мгновение крепко сжать и тут же отпустить, делая вид, что ничего и не было, ловя на себе взгляд Гилберта, полный какого-то злобного желания защитить, но понимания, что эта сумасбродная затея заранее обречена на провал. Смерив канадца еще одним непривычно тяжелым взглядом, альбинос отворачивается, теперь уже пристально смотря на Россию и прямо интересуюсь: - Когда вы уже собираетесь приступить к делу? С Америкой надо разобраться, и сделать как можно скорее. - Не торопись так, - русский задумчиво пережевывает кусок котлеты, никуда не торопясь, словно эта проблема и вовсе не заслуживает упоминания о себе, - еще успеется. В конце концов, не обсуждать же это за завтраком. - Нет! – Гилберт нетерпеливо вскакивает на ноги, ненароком опрокинув стакан с соком, - мы будем решать это именно сейчас! Сколько можно бездействовать?! Иван обреченно поднимает глаза к потолку, словно безмолвно сетуя на нарушающее все нормы приличия нетерпение пруссака, уже граничившее с грубостью и даже глупостью и явно не собираясь ради неприятного обсуждения, которое, к слову, никуда не убежит, жертвовать завтраком. А то ведь остынет и станет невкусным. Однако поддержка Бальшмидту приходит совсем уж с неожиданной стороны. Громадный белый медведь, до этого мирно лежащий на полу, уткнувшись в свою полную миску котлет, нехотя приподнимает голову и поворачивает в сторону собравшихся за столом стран, внимательно прислушиваясь к их разговору. Не то чтобы Кумадзиро действительно есть до этого дело, но шумные возмущения альбиноса невольно привлекают его внимание. - Он прав, - даже Россия невольно вздрагивает, услышав хриплый голос медведя, напоминающий больше животное рычание, а не тихий голос мягкой игрушки, как это было, кажется, совсем недавно. Похоже, односложный вывод зверя потрясает абсолютно всех, заставляя даже Мэтью невольно задуматься. К чему может привести дальнейшее промедление? Они и так бездействуют слишком долго. Неизвестно, что еще может прийти в голову Джонса не сегодня, так завтра. Он не в себе, это видно, мало ли бед он еще натворит, потакая своему безумию, ревности и жадности. С этим пора заканчивать, все и так зашло уже слишком далеко. И даже Уильямс готов признать это, хотя, видит бог, ему с трудом удается не задрожать при мысли о том, что ему придется еще раз встретиться с Альфредом… А в животе что-то екает, сплетаясь в тугой узел страха. Пруссия, опомнившись первым, многозначительно ударяет кулаком по столу, торжествуя. Пусть Гилберт, пожалуй, даже немного побаивается своего нежданного союзника, с которым у него в свое время сложились довольно напряженные отношения, но все-таки поддержка зверя придает ему уверенности, заставляя расправить плечи и громко, четко произнести: - Сейчас или никогда. Америка, благодаря твоей вчерашней выходке, - Бальшмидт пристально смотрит на Брагинского, так до конца и не решив, как реагировать на то, что вчера рассказал ему Людвиг, - уже предупрежден, а значит небольшое промедление грозит тем, что он успеет хорошенько подготовиться и к нему будет уже не подобраться. - К нему и так не подобраться, - негромко замечает Россия, - слишком далеко, зараза. Да и никого из нас он к себе и подавно не подпустит. Пруссия чуть заметно кивает и медленно садится обратно на свой стул, признавая правоту русского. Да, не вовремя разыгравшаяся паранойя Джонса грозит стать для них большой и чертовски сложной проблемой, однако безвыходные ситуации, если и бывают, то крайне редки, в чем Бальшмидт имел возможность убедиться за свою более чем долгую жизнь, а уж это-то явно не из их числа. Бывали переделки и похуже. Идея приходит внезапно. Как озарение. Как можно было не вспомнить об этом раньше?.. Это же так очевидно! С трудом сдерживая торжество, Гилберт с такой знакомой сидящим за столом самодовольной усмешкой нарочито негромко замечает, наслаждаясь всеобщим вниманием: - Естественно не подпустит, - пруссак выдерживает драматическую паузу для большего эффекта, - если встретиться с ним изъявишь желание ты, - взгляд алых глаз альбиноса безошибочно находит мишень в лице Брагинского, - или, что уж совсем безумие, я. Однако Людвигу он не откажет. Если я не ошибаюсь, у Альфреда пока нет никаких оснований подозревать, что Германии каким-то образом замешан во всем этом глубже случайной встречи. - Да, это хорошая идея, - Россия даже испытывает некоторый азарт, ведя разговор с Бальшмидтом и, кажется, уже забыв о присутствии третьего лица, охотно начиная дискуссию, - однако официальная встреча – это не то, что нам нужно. Необходимо застать Джонса в как можно более непринужденной, я бы даже сказал – домашней обстановке. Гилберт замолкает, нервно постукивая пальцем по гладкой поверхности стола, лихорадочно перебирая в голове все, пусть даже самые нелепые идеи. Должен же быть хоть какой-нибудь вариант!.. - Одного Германию он удостоит только официального приема, но… - тихий голос до этого сохранявшего задумчивое молчание Уильямса невольно привлекает внимание своей серьезностью и даже какой-то непонятной обреченностью, а юноша тем временем, чуть дрогнув, продолжает, - если Людвиг привезет ему меня, то… Ни о какой официальной встрече и речи идти не будет. Мэтью гулко сглатывает, и сам до конца не веря, что только что сказал это. Господи, это полная глупость! Он никогда ничего не сможет противопоставить Альфреду, боясь того до дрожи в коленях. Какой из него в таком случае боец?.. Однако кое-кто в выражении несогласия опередил даже самого Уильямса: - Нет! Еще чего удумал! Гилберт не успевает толком и задуматься над вполне разумным предложением юноши, тут же вскакивая с места, не собираясь мириться с подобным предложением. Протест поднимается откуда-то из глубины души, затмевая здравый смысл беспокойством за любимого. - Обожди, Гилберт, погоди возмущаться, сядь на место - Россия успокаивающе улыбается, говоря нарочито ласково, словно с маленьким неразумным ребенком, и уже серьезно замечает, - Мэтью дело говорит. Людвига Альфред подпустит близко, а своего побежденного и сломленного братишку, каковым сможет притвориться Канада, еще ближе, - заметив, что Гилберт опять намеревается начать возражать, Брагинский торопливо продолжает, - разумеется, мы постараемся обезопасить Мэтью по мере возможности. При нем будет шприц с определенным препаратом. Нет, несколько шприцов на всякий случай. Также он будет снабжен мини устройством, позволяющим нам прослушивать все разговоры и отслеживать его передвижения и на всякий случай еще каким-нибудь средством самозащиты, думаю, мощный шокер подойдет. Сомневаюсь, что его будут обыскивать, но на всякий случай я обучу его нескольким ударам, способным надолго вырубить противника. Мы постараемся свести риск к минимуму, однако нам, Гилберт, необходима твоя помощь, чтобы договориться обо всем с Германией. Мэтью слушает русского не менее внимательно, чем Бальшмидт, постепенно успокаиваясь. Слова Ивана невольно вселяют в юношу уверенность в том, что все обязательно получится. Они обязательно предусмотрят все, что только можно, к тому же никто не требует от него убивать Америку или причинять ему существенный вред, только слегка вырубить. Без сомнения, он должен справиться с этим. Однако Гилберт далеко не так уверен, продолжая хмуриться, не до конца веря словам русского, спустя минуту резко бросив: - Весь этот чертов план имеет смысл, только если до сведения Альфреда еще не донесли содержание вашей вчерашней встречи с Западом! - Уж в этом можешь быть уверен, - Брагинский даже не усмехается, а ведь в любой момент его бы даже позабавило то, как тщательно пруссак печется о своем обожаемом Мэтью, однако сейчас русский, наверное, боялся за Канаду, который уже успел стать ему близким другом, немногим меньше альбиноса, - разговаривали мы довольно тихо. В комнате отсутствуют любые средства для прослушивания: динамики, микрофоны… Нет даже видеокамер. Да и звукоизоляция на высоте. - Если звукоизоляция действительно так хороша, как ты говоришь, то как тогда получилось, что ты смог подслушать телефонный разговор Людвига?! - Для этого долго стараться не надо. По старинке – приложив ухо к двери. В свою очередь могу тебя заверить, что в коридоре на этом этаже повсюду установлены камеры и датчики движения. Если бы там внезапно оказался кто-то посторонний, мне бы моментально сообщили. - А если у тебя там больше американских шпионов, чем тебе кажется? – Пруссия уже прекрасно осознает, что все его аргументы высосаны из пальца, но не может остановиться, выискивая малейшие изъяны в предложенном плане. - Это я тоже предусмотрел, - Ваня невозмутимо кивает, - и попросил проследить за этим того, кто не стал бы потакать желанием Джонса. Ей можно доверять. - И кто же это был? – тихо интересуется Канада, испытывая уже даже некоторое любопытство. - Беларусь, - на лице Брагинского появляется легкая усмешка, - за эту услугу я пообещал Наташе, что, когда все закончится, мы с ней обязательно сходим на свидание. Мэтью тихо и как-то нервно хихикнул, не зная, как еще реагировать на такую откровенность. Признаться, Наталью Уильямс немного побаивается, особенно после того как узнал, что у девушки явно аллергия на медвежью шерсть. Да и Россию, честно говоря, юноше становится как-то немного… Жалко. А Гилберт, впрочем, даже не улыбается, только как-то кисло морщится, вынужденный признать, что в этом отношении русский предусмотрел все, что только можно. Однако остается еще крайне малая вероятность того, что Ивана удастся, если не убедить отказаться от этого плана, то поколебать его уверенность в нем, другим путем… - А ты уверен, что, захватив Джонса, мы добьемся нужного эффекта? Что США оставят свои планы по захвату мира! - Разумеется, - Иван не позволяет и тени сомнения промелькнуть в своем голосе, уверенно заявляя, - мы все прекрасно знаем, что не только состояние народа влияет на воплощение его государства, обратное влияние очень велико. Это подорвет уверенность американцев в собственных силах, а там уже дело за малым. Останется только угрозами, может, даже небольшим военным вмешательством надавить на американское правительство и поставить их на место. Альбинос подавленно кивает и устало опускается на свое место, не зная, что еще возразить. Брагинский прав. Черт побери! Это действительно единственный выход, но как же не хочется соглашаться… Так страшно, что Мэтью снова, хоть на мгновение, окажется в загребущих лапах Джонса… Канада, и сам боящийся этого больше всего на свете, но осознающий необходимость этого рискованного шага, снова осторожно сжимает под столом руку Гилберта, чувствуя своим долгом хоть как-то приободрить его, успокоить… Заверить, что все будет хорошо. Убедить поддержать этот в чем-то даже самонадеянный план. - Гилберт, все будет в порядке. Позвони Людвигу, - в голосе Уильямса звучит уверенность, которой так не хватает самому Бальшмидту, и это окончательно ломает сопротивление Пруссии. Обреченно, словно узник, идущий на казнь, Гилберт достает из кармана телефон и находит в контактах уже давно выученный наизусть номер брата…