Грани

На следующее утро Мэтью с трудом встает с кровати. Непослушное тело словно одеревенело за несколько часов неподвижного лежания на спине, уставившись в потолок, а в голове – непонятная пустота, как бывает после долгого сна. Вот только Уильямс не спал, не в силах унять дрожь. Но стоит только встать на ноги и волнение как отрезает: снова приходит ощущение, что все это как будто бы не с ним, а его, Канады, участие лишь какое-то странное недоразумение, которое разрешиться вот-вот. Какой из него боец, право слово?.. Юноше с трудом удается пересилить себя и кое-как надеть рубашку, едва справляясь с пуговицами дрожащими пальцами, и, лишь застегнув все, опустив взгляд, канадец с растерянностью обнаруживает, что ошибся где-то в самом начале, вынужденный переделывать все заново. Мэтью даже не замечает, как, задумавшись о чем-то своем, совершенно бессмысленном и бесполезным, едва не натягивает брюки задом наперед, вовремя спохватившись и исправляя досадную оплошность. Да и обувь канадец поначалу путает, с недоумением пытаясь надеть правый ботинок на левую ногу, в течение долгих нескольких минут недоумевая, почему у него ничего не выходит. Не сразу Мэтью понимает, как исправить свою оплошность, и, обувшись наконец, отвешивает себе неслабую оплеуху, с каким-то облегчение слыша звон в голове, ощущая тупую боль: пожалуй, это хоть немного отрезвляет юношу и приводит его в чувство, немилосердно возвращая сознание из сонной меланхолии, в котором оно пребывало до сих пор, в реальный мир. А реальность такова: Сегодня, ровно в девять часов, он поднимется по трапу личного самолета Германии и вместе с последним займет свое место, оставив за бортом всех, кто уже давно был или же совсем недавно стал ему дорог. Перед этим его ждет последний инструктаж: последняя возможность обнять такого дорогого, но все более и более отдаляющегося от него Гилберта, пожать руку Ивану, с которым они, наверное, стали друзьями, потрепать за ушком любимца, говоря, что обязательно вернется к нему, осознавая в глубине души, что в этом пытается убедить вовсе не его, а самого себя… Хотя эта возможность представится ему несколько раньше. В общем, его последний шанс отказаться от этой глупой затеи, самоубийственной миссии, при одной мысли от которой туго сводит живот. А весь ужас в том, что Уильямс прекрасно знает, что пути назад уже нет и, вольно невольно, но этот путь он пройдет до конца, совсем один, в обществе своих кошмаров, на сей раз – реальных. Все это – тщательно продуманное безумие, и Мэтью ничего не остается, кроме как следовать плану, дрожа и трясясь от страха за свою жизнь и жизнь дорогих ему людей. Никто не задает лишних вопросов, не пытается подбодрить. Наоборот, все завтракают в тишине, кажется, такой густой, что ее можно черпать ложками. Никакого не удивляет, что на бледном канадце лица нет, но и Россия, и Германия, и даже Гилберт старательно делают вид, что не замечают этого, зная, что от слов будет только хуже. И пусть у кого-то из них на языке вертится слово «трус», нет никакого желания его произносить: это лично его, Уильямса, выбор, который он должен сделать самостоятельно, а не под давлением обстоятельств. Хотя, безусловно, если все пойдет по плану, подобный исход событий в большей мере удовлетворит всех собравшихся за этим столом, чем любой другой. Только медведь не вписывается в общую картину и, желая помочь, пытается как-то подлезть под руку хозяина, напрашиваясь на ласку. Однако едва ли Канада замечает это, погруженный в свои мысли и сомнения, скорее машинально, чем осознанно перебирая пальцами жесткий мех своего любимца. Сборы проходят отточено быстро. После некоторого рода колебаний было решено не давать Мэтью ничего из серьезного оружия: это будет слишком рискованно, поэтому юношу снабжают только двумя шприцами с транквилизатором таким, который меньше чем за минуту вырубает лошадь и подошел бы больше слону, чем человеку, но лучше лишний раз перестраховаться, чем отпустить из вида какую-нибудь мелочь. Германии везет больше. Он берет с собой пистолет, ведь это будет вполне логично, если он везет пленника, и не должно вызвать подозрений, вот только от Людвига наверняка Уильямс помощи не дождется, после того как останется с братом один на один. А у Канады и так совершенно изнеможенный вид, даже играть не приходится, поэтому вряд ли Альфред углядит для себя серьезную угрозу в обессиленном и вусмерть напуганном юноше. Будет хуже, конечно, если он решит перестраховаться заранее: с наручниками весь их план разобраться со всем быстро моментально пойдет прахом, ведь слишком много зависит от Мэтью и его умений, но последний прекрасно отдает себе отчет, что, оказавшись рядом с Джонсом, он получит тысячи шансов осуществить задуманное, если его, конечно, не убьют сразу, хотя, наверное, обретя свою сбежавшую игрушку, Альфред не станет этого делать, однако мало ли что он может в качестве наказания придумать, поэтому лучше бы Уильямсу не искушать судьбу и сделать все с первой попытки. Мэтью невольно передергивается, вспоминая все многочисленные угрозы Джонса, представляя его перекошенное от злости лицо с такой ясностью, что невольно стискивает пальцами свои карманы, дрожа от осознания, что второго шанса может и не быть. Без пальцев Канада мало что сможет противопоставить свихнувшемуся брату – он ведь не просто ослушался, сбежал, и Уильямсу становится безумно страшно при одной мысли о том, что может еще придумать Джонс для своей непокорной игрушки. Но вот истекают последние минуты: пора. С Кумадзиро Канада прощается на пороге, с трудом сдерживаясь от желания зарыться лицом в его мех, прячась от всего мира. Взять медведя с собой не представляется возможным, но ведь они расстаются не навсегда, по крайней мере, оба пытаются убедить себя в этом. На несколько секунд обняв своего питомца, прижимаясь крепко-крепко, Мэтью торопливо отстраняется и как-то неловко треплет по загривку, стараясь выдавить из себя фальшивую, неискреннюю улыбку, больше напоминающую гримасу. Трудно убедить кого-то в том, во что не веришь и сам. - Удачи, - медведь, не рассчитав силы, тыкается мордой в живот хозяина, едва не сбивая того с ног, - возвращайся скорее. - Я постараюсь, - с тяжестью в сердце юноша снова обнимает того за шею и, отстранив от себя, садится в машину, найдя в себе силы даже помахать рукой, а после безвольно опустить на сидение, безразлично смотря в окно. Гилберт, прекрасно видя упадническое настроение Уильямса, решительно придвигается ближе и обнимает невольно вздрогнувшего канадца, крепко прижимая к себе. В последнее время они никогда не оставались наедине, ни на минутку, поэтому так и не выяснили до конца, что между ними происходит. Однако плевать Бальшмидт хотел на эту отчужденность, он вовсе не хочет отпускать Мэтью, на, раз уж нет другого выхода, никто не сможет помешать ему побыть со своим любимым хотя бы эти сорок пять минут. В объятиях альбиноса юноша быстро успокаивается насколько это возможно и даже пытается трезво оценить ситуацию, убеждая себя, что сумеет сделать все предписанное планом. Это ему по силам, но едва установившееся спокойствие настолько хрупко, что одна неверная мысль – и все рухнет, как карточный домик. От этого эфемерного чувства зависит слишком многое, поэтому Канада старается ни о чем не думать, без выражения наблюдая, как мимо проносятся скучные серые здания. И кажется, Уильямсу это даже удается. Машина останавливается прямо перед ангаром, где каждый получает свои последние инструкции, повторяя уже сотни раз пересказанное. И Мэтью, и Людвиг знают свои роли на зубок, но на прощание времени не остается все равно. С ним затягивать и не стали. Канада и Пруссия едва успевают перемолвиться пару слов, после чего Уильямса буквально запихивают на трап, а от России он получает ободряющую улыбку и ощутимый тычок в спину, сопровождающийся напутствием: - Не бойся, у тебя все получится. Мэтью кивает и, бросая на Гилберта почти что беспомощный взгляд, поднимается по ступеням, кажется, физически чувствуя на своей спине полный раздражения жгущий взгляд красных глаз. Едва ли Бальшмидт остается доволен столь сухим и официальным прощанием со своим любимым, и это заметно с первого взгляда. Однако Канада будто бы наоборот торопится скрыться в салоне, лишь бы избежать эмоций, захлестывающих Гилберта и вызывающих у самого канадца резкий, почти что панический страх, окончательно осознавая, что между ними уже ничто не будет, как прежде. Не глядя Мэтью плюхается на сидение и, подтянув ноги к груди, кладет голову на колени, смотря в иллюминатор на противоположную стену ангара, почему-то испытывая грусть. Даже волнение от предстоящего уходит куда-то на второй план, а сам Уильямс с трудом осознает, что, похоже, совсем разучился доверять тем, кто был ему небезразличен. Людвиг поднимается следом и занимает первое попавшееся место, молча наблюдая за канадцем. В таком же настроении они и взлетают: Канада даже не пристегивает ремень, кажется, и вовсе не замечая, как самолет, разогнавшись, отрывается от земли и быстро набирает высоту. А может, и замечает, но просто не обращает внимания, каким-то пустым взглядом смотря в стекло. После получаса молчания Германия все-таки подает голос, прекрасно видя синюшного цвета круги под глазами юноши: - Может, поспишь? Мэтью не сразу осознает, что обращаются к нему, и не сразу вспоминает смысл слов, которые для задумавшегося юноши звучат бессвязным набором звуком, поэтому отвечает только спустя полминуты, так и не повернув голову: - Нет, спасибо. Что-то не хочется… Однако Людвиг настаивает, прекрасно понимая, как канадцу сейчас необходим здоровый сон, поэтому требовательно, почти приказным тоном, продолжает: - Тебе понадобятся все силы, поэтому выспись хорошенько. У меня есть снотворное, если тебе нужно. Услышав про снотворное, Уильямс наконец поднимает голову и, поколебавшись, кивает. - Да, пожалуйста… Людвиг сам приносит юноше стакан воды и, выслушав несколько скомканную благодарность, настойчиво заставляет выпить таблетку, после чего помогает улечься поудобнее, укрывая теплым пледом, отчего Мэтью вырубается практически моментально и спокойно спит еще много часов, на свое счастье не видя никаких сновидений. Только посадка прерывает сон канадца, вынуждая того с трудом принять вертикальное положение, пытаясь протереть глаза. До него еще не доходит, где он оказался и, наверное, это и к лучшему, потому что иначе Людвигу скорей всего и вправду пришлось бы силой выволакивать паникующего юношу из самолета. И только спускаясь по трапу, Уильямс наконец осознает, что происходит и резко хватается за поручни, с трудом удержавшись на моментально подкосившихся ногах. Гримаса неподдельного ужаса на мгновение искажает его лицо – даже играть не приходится, хотя со стороны, наверное, показалось бы, что он из него вышел неплохой актер. Однако Германия прекрасно все понимает и бесстрастно кладет руку на плечо канадца, чуть сжимая, пытаясь оказать молчаливую поддержку. - Иди. Мэтью кивает и продолжает спуск, с трудом переставляя словно одеревеневшие ноги. Со стороны это выглядит, будто Людвиг с силой толкает его вперед, заставляя идти, впрочем, так даже и лучше. Такой жест вызовет куда меньше подозрения, однако едва ли Уильямс осознает это, с трудом справляясь с накатившим ужасом. А ведь он еще даже не увиделся с братом… Знакомая Уильямсу черная машина уже ждет обоих «гостей». Кажется, даже охранники нисколько не изменились, хотя едва ли Мэтью запомнил их тогда. Однако этот факт не мешает Уильямсу испытать безумное облегчение: Альфреда с ними нет, а, значит, их встреча откладывается еще на немного: пусть всего на час, но, кажется, Канаде достаточно и этого. Его уже привычно грубо пихают на заднее сидение, отделенное от салона решеткой, и тотчас захлопывая дверь, не оставляя ни малейшей надежды на побег. Тот же охранник уже куда уважительнее открывает переднюю дверь и перед Людвигом, вежливо предлагая садиться, уверяя, что дорога не займет много времени. Кажется, Мэтью даже слышит, как немец негромко благодарит военного, но мысли юноши далеко. Только сейчас он по-настоящему осознает, встреча с кем его ждет, и Канада уже далеко не так уверен в собственных силах. Да что там в силах! Он не уверен даже в том, что сможет устоять на дрожащих ногах и не упасть на колени в присутствии своего брата.