Грани

Как же Мэтью хочется, чтобы эта дорога никогда не кончилась. И пусть каждая минута ожидания кажется еще большим мучением, но она же и отсрочивает неизбежное, словно время бежит в обратную сторону. И кажется, юноше даже удается убедить себя в том, что у него еще есть немного этих драгоценных минут, чтобы в последний раз все обдумать, вот только толку-то… Первый испуг кое-как улегся, поэтому Уильямс уже может в какой-то мере трезво оценить свои шансы, вновь и вновь убеждая себя, что у него все получится согласно плану. Его даже не стали обыскивать – непростительная халатность. И ведь никто ничего не заподозрил: Людвиг безукоризненно играет свою роль, прилагая куда меньше усилий, чем нужно Мэтью, чтобы подавить панику, черной волной поднимающуюся из глубины сознания. Стоит лишь на минуту расслабиться, как захлестывает такой ужас, что юноша уже не может соображать, как будто кто-то резко выключил свет. Канада в замешательстве сует руки в карманы и не без труда нащупывает в глубине подкладки шприц, тут же успокаиваясь и приходя в себя. Его наличие придает юноше уверенность, столь необходимую именно сейчас. Но дорога неизбежно заканчивается: машина останавливается у уже знакомого парадного въезда. Мэтью незаметно ежится, торопливо оглядываясь, но так и не замечает никого, кто бы вышел их встречать, однако юноше кажется, что он уже ощущает на себе злой взгляд брата. Впрочем, хочется верить, что и это всего лишь плод его воображения. Уильямс успевает выбраться из автомобиля, прежде чем его вытащат оттуда за шиворот, словно безвольную тушку кролика, в оцепенение замершего перед удавом. Неловко вывалившись наружу, Мэтью быстро сует руки в карманы, даже несколько суетливо оглядываясь вокруг. Пустынный двор заставляет нервничать еще больше, и юноша невольно дергается, когда кто-то подходит сзади и, слегка надавив на спину канадца, подталкивает того вперед по направлению к двери. Канада оборачивается и невольно выдыхает с облегчением: это всего лишь Германия, однако… Едва ли это имеет какое-либо значение, в конце концом, ничего не изменится даже, если вместо кучи бугаев из охраны брата будет один только немец. Ему, Уильямсу все равно придется войти в этот богом забытый дом, откуда с трудом сбежал несколько месяцев назад. И вряд ли, в случае, если что-то пойдет не так, удача и в этот раз будет так к нему благосклонна. На негнущихся ногах, заметно покачиваясь, словно пьяный, юноша медленно поднимается по ступеням, то и дело спотыкаясь, а один раз, не успев зацепиться за перила, падая на руки, он чуть не выронил драгоценный шприц из кармана. Несколько секунд требуется Мэтью, чтобы унять панику, после чего тот, не без помощи своего «надзирателя», снова поднимается на ноги и продолжает свой нелегкий путь. Их обоих уже ждут. И не без известной доли нетерпения. Развалившийся на диване в гостиной Альфред раздраженно грызет зубами соломинку из стакана с колой, то и дело со злостью поглядывая на часы. Джонс уже который час не находит себе места, ненавидя ждать и совершенно не умея это делать: за прошедшее время он уже успел не раз перебрать все наказания для своего не слишком послушного пленника. И если раньше все его фантазии были связаны лишь с желанием жестоко покалечить, посмевшего сбежать Канаду, то теперь Америка уже вовсе не находит эту идею столь уж заманчивой. О нет, Джонсу хочется подольше помучить своего брата, чтобы тот раз и навсегда уяснил, кто его хозяин. Иначе, какое веселье? Сам не зная почему, Альфред испытывает потребность, чтобы Мэтью был рядом с ним, ближе, чем кто-либо другой. И Америка действительно не может, да и не хочет ничего делать с этим жгучим желанием обладать, безраздельно властвовать над всеми его мыслями и чувствами, чтобы он, американец, был всем, о чем только мог думать его мямля-брат. Он всегда хотел этого, однако только сейчас – кто его остановит? Неужели вопящие во весь голос о незаконности таких мер жители Квебека? Смешно, право слово! Услышав наконец шум подъезжающей машины, Джонс не выдерживает и вскакивает на ноги, подходя к окну, с мрачным торжеством смотря, как брат неуклюже вываливается из салона, и все же, не может сдержать разочарования, пристально разглядывая юношу. Признаться, тот выглядит намного лучше, чем Альфред ожидал увидеть, и это вовсе не радует американца. Наоборот, того до невозможности бесит почти цветущий, если конечно не брать в расчет мертвенную бледность, вид брата, который, кажется, всем своим существом вызывает в Америке непреодолимое желание почесать свои кулаки о его физиономию. Альфреду с трудом удается унять зуд и заставить себя вернуться обратно на диван, неторопливо потягивая свой химический напиток. Тяжелый сложенный нож приятно оттягивает карман, напоминая своему хозяину о всех его кровавых фантазиях, и американцу уже до невозможности хочется проверить, отрастет ли язык Мэтью снова, если он отрежет от него кончик… Когда Людвиг с Мэтью появляются в дверях, Альфред уже с трудом сдерживает нетерпение, но, смотря на испуганно дрожащего брата, не может сдержать предвкушающей ухмылки, поднимаясь, нарочито неторопливо, словно хищник, выслеживающий свою жертву, подходя ближе. Кажется, почти слышно, как та вздрагивает от ужаса, словно загипнотизированная уставившись прямо перед собой, похоже, боясь даже дышать. По крайней мере, именно так кажется Джонсу, словно демонстративно потерявшему интерес к своему бывшему пленнику. Даже неожиданный удар кулаком в живот Мэтью достается словно бы между делом, тем не менее заставляя того с громким охом согнуться пополам и рухнуть на колени не хуже, чем самый что ни на есть настоящий. Уильямсу остается только наблюдать, жадно глотая воздух, как Альфред энергично трясет руку Крауца, что-то громко тому высказывая, не обращая внимания на каменную физиономию собеседника. Это все кажется таким неважным, что Мэтью пребывает в каком-то недоумении, никак не желая верить в реальность происходящего. Образ монстра, который он так старательно рисовал все эти дни из воспоминаний кажется таким далеким и совершенно нереальным, что это приводит в замешательство: Джонс выглядит настолько обычным в своей любимой куртке и с шуршащими пакетиками от фастфуда, разбросанными по всеми дивану, что так хочется верить, что сейчас он обязательно улыбнется и сморозит какую-нибудь глупую шутку. Никакой не персонаж детских страшилок, не всемирное зло. Всего лишь самый обычный, просто злой Альфред… Это несоответствие буквально обезоруживает Мэтью, заставляя вместо столь ожидаемого страха испытать острый приступ жалости, от которого слезы чуть не наворачиваются на глаза, заставляя юношу усиленно заморгать, пытаясь прийти в себя. Вздохнув, Мэтью не без труда поднимается на ноги, совершенно растерянно смотря на столь неосмотрительно подставленную спину того, кого должен был бы считать своим врагом, но… Уильямс даже не может заставить себя достать шприц. Он так долго рисовал в своем сознании этот момент: боялся, трясся, что ему придется драться, а все оказывается так просто. Канаде никогда не приходило в голову, что ему придется просто воткнуть иглу в столь глупо подставившему свою спину брата. Наверное, он даже не поймет, что произошло. Просто не успеет осознать, ведь на дозу Пруссия с Россией явно не поскупились, дав в буквальном смысле лошадиную. Мэтью ощутимо подташнивает при одной только мысли об этом. Юноше безвольно опускает руки, никак не в силах решиться. Так хочется верить, что дело еще можно решить миром, как-то договориться. Однако здравый смысл подсказывает, что просто глупо не воспользоваться таким удачным моментом, а Канада глупцом не был, мямлей – да, трусом – в чем-то, как и все, но не идиотом. И именно поэтому, кажется, чуть ли не плача, достает злосчастный шприц. Но слишком долго колеблющийся Мэтью не успевает даже отломать кончик, когда ситуация резко меняется в обратную сторону, оставляя Уильямса в отнюдь не лучшем положении. Кажется, Джонс бросает на него всего один мимолетный пренебрежительный взгляд, а горло сразу перехватывает спазмом, заставляя мурашки пробегаться по спине, а на ледяных от страха ладонях проступает такой же холодный пот. Хотя, наверное, такая реакция вовсе не кажется подозрительной в сложившихся обстоятельствах. Уж кому, как не ему, начинать дрожать и неуклюже заваливаться куда-то от одного многообещающего взгляда. Впрочем, стоит заметить, что на этот раз Канада и сам не знает, каких чувств в нем больше: страха, досады или же… Облегчения? А может, восхищения поистине непробиваемой самоуверенностью Америки, прямо сказать, граничащей с дуростью. Ну вот как можно было не заметить шприц в руках пленника, если тот даже не успел спрятать его в карман?! Поистине феноменальная беспечность. Что ж, неумение правильно оценить противника всегда было одной из слабых сторон Альфреда, и сейчас это несомненно играет им на руку. Оправившись от первого шока, Канада торопливо отскакивает назад, скорее инстинктивно не желая получить еще удар в живот: как будто одного не хватило… Лишь спустя несколько мгновений, спохватившись, Уильямс наконец прячет руку со шприцом за спиной, низко-низко опуская голову, смотря в пол. Даже не приходится прикладывать усилий, заставляя коленки правдоподобно дрожать от ужаса. И увы, канадец прекрасно понимает, что подобные мелочи лишь сильнее раззадоривают Джонса, чьи глаза определенно сужаются от предвкушения, а губы сами собой расплываются в злой усмешке: вот уж точно – дьявол в деталях. Уильямс громко сглатывает, заставляя себя не думать об этом, и с трудом отводит взгляд, опять с пристальным вниманием рассматривая рисунок паркета, который именно сейчас кажется юноше необычайно занимательным. Все, что угодно, только бы не смотреть снова в эти ледяные совершенно чужие глаза, словно в насмешку смотрящие на него с такого родного лица… А вот Альфред испытывает лишь муки нетерпения, словно опытный хищник буквально чуя страх, волнами исходящий от канадца, делающий желание разобраться с ним поистине нестерпимым. Но Джонс, к своему большому сожалению, на этот раз вынужден со скрипом зубов сдержаться, позволяя себе лишь излишне, пожалуй, настойчиво выпроваживать Крауца вон: конечно, соблазн унизить Мэтью при посторонних велик, но все же Альфред поостерегся бы издеваться над ним перед Людвигом – мало ли как тот может отреагировать. Мериться кулаками с Крауцом лично Америке почему-то совсем не хочется… И, следует признать, осуществить задуманное Джонсу удается не без труда: Людвиг категорически не хочет уходить, наверное, в душе на все лады костеря чересчур нерасторопного канадца, упустившего столь прекрасный момент и теперь подвергающего себя куда большей опасности, но… Это выглядит слишком подозрительно, поэтому Крауц вынужден, не без труда сохраняя на лице маску полнейшего отстранения от происходящего, покинуть комнату, оставляя братьев наедине друг с другом. И черт его знает, во что это в итоге выльется. А еще Людвигу даже в едва слышном поскрипывании двери чудится скрежет зубов брата, несомненно слышащего весь диалог. Что же, Гилберт так переживает за своего драгоценного канадца, что несомненно устроит своему брату такую разборку, что мигрень наверняка будет преследовать его, Германию, еще очень и очень долго. Так себе перспектива.