***
— Эльза, смотри, смотри! Он летит! Восторженный голос молодой девушки с распущенными рыжими волосами, чье лицо покрыто было веснушками и очаровательным румянцем, разлился по летнему парку, привлекая взгляды проходящих мимо горожан. Эльза улыбалась. Сама не зная почему, но наблюдать за Анной в подобные моменты было невероятно волнительно, и дыхание перехватывало в ожидании чего-то по-настоящему волшебного. Может быть, блондинка перенимала детский восторг Анны, а может быть, испытывала его и сама, просто не признавалась в этом, ведь как она, взрослая женщина, коей себя сама считала, может прыгать от счастья из-за полета маленького голубя? — Я же говорила тебе, что нам удастся вылечить его крыло. Теперь он сможет вернуться к своей семье. Стоило Анне развернуться к Эльзе, и вторая непроизвольно протянула свою руку к ней, ожидая, что предложение, конечно, будет принято. И в этом не могло быть сомнений. Анна, подбежавшая ближе, буквально набросилась на Эльзу с объятьями, проигнорировав, безусловно, протянутую ладонь, но результат, который был получен, это полностью перекрывал. Тихо смеясь, блондинка ведет ладонью по шелковистым волосам, отливающим огненным оттенком из-за солнечных лучей, и прижимается щекой к макушке Анны. От нее пахло молоком. В самом деле, будто бы горячим молоком, разбавленным капелькой меда. Эльза никогда ранее не ощущала запаха более приятного. — Ты говоришь со мной, как с маленьким ребенком, — недовольный голос раздался где-то у самого уха, и Эльзе пришлось приложить немало усилий, чтобы не залиться смехом уже куда более громким и заразительным, — будто бы я совсем ничего не понимаю. — А разве ты еще не ребенок, м? — отпрянув от волос Анны, Эльзе приходится опустить свой взгляд ниже, ведь из-за разницы в росте Анна доставала блондинке всего лишь до плеча. — Как по мне, то ты еще в дошкольном возрасте. — Скажи еще хоть что-то, и я обижусь на тебя, мисс Конте, — гневно сопит Анна, хмуря брови, сводя их вместе и в конце даря своему лицу такую гримасу, что улыбка Эльзы, расползающаяся на лице против воли, достигала отметки «ненормальная», — а теперь отпусти меня, хватит с тебя. — Какие мы сегодня крайне обидчивые, мисс Блэр, — по-доброму хохочет блондинка, но все-таки расцепляет руки, позволяя гордой девчонке отойти в сторону и сложить на груди руки, точно как ребенок, — неужели отметка плохих дней начала свой отсчет в новом месяце? — Эльза! — глаза Анны, похожие больше на бушующее море, расширились в такт с тем, как приоткрылся от удивления рот. — И ты еще меня называешь невоспитанной! — А что здесь такого? — безучастно спрашивает блондинка, пожимая плечами и блуждая спокойным взглядом по теням, что отбрасывали высокорослые деревья. — Неужели девочки вашего возраста ни о чем подобном в школе не болтают? В конце концов, мальчишки, все эти сопли, драмы и ванильные мечты? — Не знаю, как было в твое время, когда ты училась, но у нашего поколения совершенно иные направления для увлечений, — фырчит Анна, сдувая с глаз взъерошенную челку; ветер, видимо, как назло срывается на новый порыв и все попытки Анны заканчиваются ничем. — Ты так говоришь, будто бы я училась в школе несколько веков назад, — самодовольно хмыкает, наблюдая за безуспешными попытками Анны совладать со своими вечно торчащими волосами. А ведь в этом есть доля правды. Не несколько веков, но все же. Эльза подходит чуть ближе, помогая слишком энергичной девчонке уложить ее волосы. — Мне всего лишь 22 года, Анна. — А мне уже 17 лет, Эльза. И это большая разница для того, чтобы иметь отличающиеся взгляды на жизнь, — серьезным тоном парирует Анна, полностью уверенная в своем наверняка умном образе. — Иногда за один только год меняется слишком многое, а тут целых пять лет. — Знаешь, иногда ты все же умеешь мыслить рационально, — подразнивает ее блондинка, ловя на себе очередной «убийственный» взгляд, от которого, скорее, можно было подавиться умилением, а не дрожать из-за страха. — Ладно, закрываю рот на замок, уговорила. Анна что-то тихо фырчит себе под нос, явно осыпает Эльзу бесшумными ругательствами, но даже подобное проявление эмоций блондинка находит абсолютно очаровательным; чтобы не делала Анна, пусть бы даже валялась в грязевой луже, это выглядело бы слишком мило, Эльза уверена. Школьница разворачивается на пятках, чуть покачиваясь, и, молча, убегает в сторону: Эльза не бежит следом, потому что прекрасно знает, куда направился рыжеволосый ребенок. Давая Анне время на осуществление своих забав, Эльза присаживается на скамью, установленную прямо под кроной одного из тех огромных деревьев. День солнечный, она назвала бы его даже карамельным; вдыхаешь что-то сладкое, приторное немного, затем непринужденно щуришься и чуть дергаешь плечами — та самая реакция, когда по лицу, слишком бледному, пробегаются солнечные лучи. Анна вот-вот вернется. Эльза читает ее словно книгу, впитывая каждую страницу в себя, проникая ледяными пальцами в душу и сжимая ее легкие в своих тисках; видит Анну насквозь, замечая каждую малейшую деталь, и думает, стоит ли давить на больное и такое явное. То, что та пытается скрыть за некой неловкостью и яркими улыбками при отражении чистого, голубого неба. Блондинка все чаще переигрывает, начинает отдавать кисло-сладким привкусом и холодным ветром, проникающим гораздо дальше и глубже, чем под кожу. Пропитывает людей своей независимостью, одиночеством и всеобъемлющей пустотой, граничащей с безумством. Эльза давным-давно стерла все грани, позволяющие безболезненно уйти, оставив лишь сладкий привкус духов, да воспоминания, обрамляющие сигаретным дымом и пеленой из разочарования. Ребра пронизывает мелкая боль, распространяющаяся по всему телу чем-то вроде дрожи, и не позволяет ей сдвинуться с места, лишь сидеть на твердой скамье, держа ровную осанку. Горько, жжет и совершенно не до смеха. В душе — синий огонь, еще пара спичек и, кажется, куча воды, которая разбивается о края ее пустой и незаполненной души. Было бы легче, если бы безразличие накатывало всегда тогда, когда это необходимо, а чувства можно было бы убрать. Эльза смотрит на возвращающуюся Анну и отмечает, что теперь ее волосы отдают золотым блеском, словно бы до этого не замечала этого. Ее глаза — софиты или два алмаза, способные увести вдаль и оставить в месте, которое напоминает дом. И Анна совершенно хрупкая, напоминает ей белую розу или августовский красивый закат. Ломать ее не хочется, разбивать — тоже, истязать душу так, чтобы была такой же, как Эльза, естественно, тоже. Хочется все оставить, уйти и сказать, чтобы забыла, но выйдет ли? Мысли — одна сплошная зияющая темнота с некоторыми проблесками света и тающей надежды, оставляющей на душе осколки созвездий. И Эльзе кажется, что время совершенно жестоко, убивает медленно, аккуратно, оставляя на запястьях следы жизни. В ее молчании сгорают слова, способные добраться до сердца и оставить там то, что она так боится услышать. — А я купила твой любимый горячий шоколад с корицей, — тянет Анна гордым тоном, ведь немногие знают о пристрастиях блондинки, ждущей ее. — Мама говорит, что без сладостей жизнь была бы ужасна. — Твоя мама как всегда права, Анна, — добродушно хмыкает Эльза, принимая купленное угощение и обхватывая тонкими пальцами ободок стаканчика у самого верха, чтобы не обжечься. — Если бы в моей жизни не было сладкого, я бы сошла с ума. — Ты не болеешь? — внезапно, но обеспокоенно спрашивает школьница, задумчиво пробегаясь взглядом бирюзовых глаз по бледному лицу. — И даже в такой теплый день у тебя ледяные ладошки. Ты как снежный человек. Ой, в смысле, не те, которые страшные, волосатые и от них плохо пахнет. Нет, от тебя всегда очень вкусно пахнет и ты красивая, изящная… боже, к чему я веду. Просто ты согреться совсем не можешь, у тебя даже малейшего загара нет. Может, ты живешь на севере, а сюда прилетаешь на оленях? — Анна, тебе кто-нибудь говорил, что надо меньше комиксов читать и не играть в компьютерные игры? — Эльза еле-еле сдерживает хохот, рвущийся наружу, но, благодаря завидному контролю эмоций, быстро возвращает себе вполне серьезное выражение. — Кто бы мог подумать, что какая-то школьница так быстро раскроет все мои тайны? Анна широко улыбается, скрывая выступивший румянец за локонами рыжих волос, а Эльза все также по-доброму хмыкает, переводя свой взгляд на неработающий фонтан, что стоял неподалеку от них. Очередной теплый порыв ветра ерошит волосы обеих, вот только у блондинки они принимают ту же форму, что и была, а волосы Анны, как обычно, превращаются во что-то, что люди привыкли называть «взрывом на макаронной фабрике». Школьница в привычной для себя манере пытается вернуть себе человеческий вид, а Эльза краем глаза наблюдает за этим забавным действом, держа уголки губ приподнятыми. И ей, вроде бы, было спокойно, как никогда, и Анна дарила ей это тепло, ничего не требуя взамен. Эльза брала, молча, как и всегда. Брала, не говоря лишних слов, не утопая в каких-либо иллюзиях. Может быть, привыкла воспринимать это как должное, а может, просто не хотела замечать тех моментов, что Анна сама навязывает ей это, лишь бы быть немного ближе. Эльза, наверное, хуже всякого монстра была, потому что сердце Анны начинало заходиться в быстром ритме каждый раз, когда взгляд холодных, голубых глаз обращался к ней. Это давно стоило бы прекратить. В самом начале оборвать. Но Эльза эгоистична слишком, чтобы отпустить что-то, что она привыкла считать своим. То, что превратилось в привычку плохую, странную зависимость. А еще ты ей постоянно врешь. Девчонка не глупая вовсе, у нее с каждым разом вопросов будет все больше. А ты даже объяснить не можешь, от чего у тебя такие холодные руки. Что она о тебе знает? Имя, да фамилию. Предположим, состав твоей волшебной семьи. Это лишнее. Все зашло дальше, чем планировалось.***
Горячие капли, смешиваясь с температурой ледяного тела, отдают огромными клубами пара, наполняющего душевую кабинку. Она старается не думать. Не вспоминать и не осмысливать снова, пытаясь понять, а могло бы все случиться иначе, чем есть сейчас? И могла ли она, Эльза, предугадать собственное будущее? Анна оказалась слишком сложной загадкой для нее, хотя блондинка и думала постоянно, что знает Анну, как свои пять пальцев. Как она ошибалась. Вода мягко очерчивает линии стройной, подтянутой фигуры, изучая каждый изгиб мраморной кожи. Волосы, что обычно отливаются цветом серебра, платины, сейчас потемнели немного и больше приняли оттенок золотистой пшеницы. Ей снова холодно. Эльза не назовет это холодом физическим, потому что от него она никогда не страдала; холод, шедший откуда-то из самой души, заставлял ее содрогаться в приступах неминуемой дрожи, прокатывающейся по каждому нервному окончанию. Приходится закусывать губы, дышать глубоко и пытаться сердце свое поразить волнением хотя бы на мгновение. Но в груди слишком тихо. И под ребрами ничего не ощущается. Эльза устает от своего вечного сна, и даже горячая вода не изменяет ее состояния. — Если бы я могла, Анна, я оставила бы тебя давно уже. Но я больна. Как некстати, Ганс прав. И эта болезнь выбивает из меня здравый рассудок. Еще чуть-чуть и я сломаюсь снова. Ты стала моим самым нежнейшим страхом. Это уже помешательство. Эльза лбом соприкасается со стеклянным покрытием, дышит громко, тяжело очень, оставляя частички морозного дыхания на стенках душевой кабинки. Внутри скребется непонятное «что-то» и это совсем не любовь, даже не отголоски возможного разбитого сердца. Сердце Эльзы вряд ли когда-нибудь сорвется на бешеный ритм и будет болеть, хотя она хотела бы почувствовать подобное. Эльза часто сталкивалась — в книгах, фильмах, сказках, посторонних жизнях и людях — с тем, что такое понятие, как человеческая жизнь, трактуется как череда взаимосвязанных неизбежных, предопределенных событий, исключающих случайности и свободу противодействия. Сталкивалась она и с обратной теорией, но приверженцем ни одной, ни другой никогда не была. Для нее жизнь — это просто нечто, что не поддается логике и, кажется, на этом понятия заканчиваются. Возможно, по этой именно причине сейчас Эльза, одетая в темные джинсы, приталенную, заправленную рубашку и расстегнутое осеннее пальто с шарфом на шее, движется к выходу из особняка, держа в руках тряпичную сумку. Ей бы скрыться поскорее, потому что тишина навевает пущие подозрения, что вот-вот что-то обязательно случится. И она, не оглядываясь даже, как тень выскальзывает на улицу, точно зная, что пара глаз сейчас прикована к ее удаляющейся фигуре. Ей надо было сходить еще раз. Побывать там еще хотя бы один раз. Перед тем, как уехать, Эльза должна позволить воспоминаниям охватить ее неразрывными оковами, которые, конечно, со временем все равно исчезнут. Там, где все пропитано запахом карамели и молока; солнце не будет светить, но это не помешает на темном небе разглядеть копну рыжих, отливающих золотом, волос, чтобы запечатлеть их на листе бумаге вновь. Но теперь уже на память. Если Эльза бежит, то у нее должно быть что-то, что всегда будет напоминать ей о той трусости, которую она сейчас проявляет. Трусость. Какое жалкое ощущение. Практически омерзительное настолько, что хочется развернуться, вернуться и собственноручно запереть себя в одной из клеток в подземельях под особняком. И если тело еще будет удержано сотворенной тюрьмой, сознание все равно будет свободно. И оно вырвется снова, порывая Эльзу на ее скорое безумие. «Анна».