Вдохни в меня жизнь

      Следующий день был рабочий и у Бэкхёна, и у Чанёля. Чанёль оставил записку на столе, что уходит, Бэкхён ушёл без записки.       Разнося всем еду, Бёну стало крайне тошно от этих взглядов в свою сторону. Очень пошлых взглядов. Он кидал ядовитые взгляды в ответ, еле терпя это дерьмо. Все чертовы извращенцы, что бабы, что мужики… Есть ли в этом мире хоть один не помешанный на извращениях и сексе человек, кроме него, Чанёля и пары его знакомых? Бэкхён начал сомневаться в этом. Ему стало казаться, что все люди просто гнилые существа. В тот момент он осознал это в полной мере и в тысячный раз убедился. Люди — просто скот, осознающий свои действия и часто не обладающий разумом. Люди — просто существа, которые не так уж и далеко отошли от обезьян, чаще поддаваясь порой жутким инстинктам, чем противясь им.       Он возненавидел свою работу именно тогда. Тогда, когда стал, наконец, влюблён. Когда любовь посетила его. Бён выдержал этот ужас, прокляв всю землю и мысленно прося прощения у Чанёля за свою работу. Ему было тошно от всего этого. Впервые он почувствовал себя так погано после рабочего дня…       Чанёлю тоже было не слишком-то и весело. День не слишком радовал, и он тоже вернулся домой не в самом лучшем расположении духа. И осень стала ещё холоднее, чем была. И он снова курил, идя домой на своих двух. Только лицо Чанёля в памяти, всплывшее перед глазами позволяло дышать, наверное.       Только его лицо…       Закашлялся в который раз, неожиданно согнувшись пополам поблизости от дома. Он жадно хватал ртом воздух, пытаясь сделать хоть вдох, но не получалось. Один раз в его голове пролетела мысль, что он скоро умрёт. Может, всё же пророческая? Или нет?       Кто знает, а пока Бён просто утирал испарину со лба и приводил дыхание в порядок, наконец справившись с этим кашлем, что так резко напал на его горло. Кашель добил его настроение до самого конца.       И даже улыбка у него была слишком вымученная, фальшивая, когда он зашёл в квартиру.       Чанёль тоже поприветствовал его усталым взглядом. Они кушали молча, слушая приглушённый голос диктора из новостей. Кушали, сидя рядом друг с другом и надеясь, что всё станет чуть лучше. Бэкхён думал. Положив свою голову на плечо Чанёлю, облокотившись о спинку дивана, он думал. Думал, что, наверное, пора? Думал ровно до того момента, как Чанёль вдруг приглушённо застонал. Бэкхён обеспокоенно взглянул на парня, вспоминая о его мигрени.       — Потерпи, — попросил Бэкхён, поглаживая парня по голове, будто бы это могло уменьшить его боль, — сейчас принесу таблетки… — он уже встал, чтобы начать рыться в аптечке, но Чан крепко схватил его за кисть руки дрожащей ладонью, испытывая в этот раз куда более сильную боль.       — Не уходи, — Чанёль так и не понял, что имел в виду в тот момент. Не уходить прямо сейчас, или не уходить в принципе. И то и то, наверное. — Побудь тут…       И Бэкхён был там. Был до следующего утра. Только до следующего утра…       Он любовался спящим лицом Чанёля и еле выбрался из его объятий, всё-таки сумев не разбудить. Пак показался ему крайне милым. Эти растрёпанные лохматые волосы, недовольное цоканье языком, когда Бён встал и тихий недовольный стон…       Когда он сел за стол, отыскав ручку да бумагу, ему показалось, что на его сердце рухнул тяжеленный камень, который не упадёт с него никогда. Даже когда писал, он перенёс очередной приступ, дважды подумав о том, что попрощается с жизнью в следующее мгновение… Но не попрощался. Он проклял себя за то, что не имел в себе сил для того, чтобы сказать всё вслух. Чтобы сказать всё любимому человеку в лицо, а не оставлять глупые записки. Как-то даже сопливо.       Его рука немного дрожала, ну да неважно.       «Привет, Чанёль. Это пишет Бэкхён, ха-ха. Твой на самом деле трусливый Бэкхён. Это последнее, что останется в твоей жизни от меня.       Я бы хотел извиниться. Знаю, что уйти, нормально попрощавшись, не смогу. Я думал об этом. Теперь ухожу вот так, оставив эту чёртову записку. Как-то не по-мужски даже, да? Ха-ха.       Есть причина, по которой я должен уйти от тебя уже сейчас. Я думал, что мы будем вместе куда больше времени, но… Знай, что ты не сделал ничего плохого. Всё было замечательно, правда! Просто… Я не хочу быть обузой. А такой человек, как я, ею точно стану. Я не буду говорить всего. Но не думай, пожалуйста, что у меня выдуманная причина. Проблема в том, что я болен. Серьёзно, и уже неизлечимо. Я опоздал. Если бы я пересилил себя и бросил вредные привычки, то может, всё было бы лучше… Может… Но они сильнее меня.       Я люблю тебя. Я правда люблю тебя, Чан. Именно из-за этого ухожу. Я не хочу быть тебе в тягость, я не хочу быть в тягость тому, кто дорог. Очень… дорог. Ты всегда был добр ко мне… В отличие от тех, с кем мне пришлось вырасти. За это я благодарен тебе, правда. С тобой я узнал, что значит любить. За это я буду благодарен до смерти…» — тут на записке текст стал чуть размыт. Бэкхён не заметил, как одна чёртова слеза успела скатиться по щеке вниз. — «Которая скора уже, ха-ха. Смешно, не правда ли? Прости, Чанёль. Я люблю тебя. Правда люблю, потому и освобожу от такой тяжести, которой я стану в скором времени. Спасибо за то, что разукрасил мой мир» — дальше внизу листа Бэкхён нарисовал милое, чуть кривое сердечко.       Такое же кривое, как его здоровье, такое же кривое, как его жизнь. Такое же кривое, как эта чёртова судьба и его искалеченное сердце.       И он ушёл. Забрав свои вещи, он просто исчез. На часах 9:00, и он застыл в дверях, поправляя лямку портфеля со своими вещами. Он не знал, куда уходил, к кому уходил, как долго будет (сможет) идти, но знал, что уже навсегда. Стало невообразимо больно, так больно, что даже в глазах неожиданно защипало, но он сам сделал выбор. Так будет лучше для них обоих. Чанёлю тем самым будет меньше боли и отсутствие обузы, коей являлся Бэкхён, Бэкхёну же — меньше стыда за свою слабость.       Слабость, которую не способен побороть ни он, ни лечение, ни вера, которой у него нет.       Ушёл в никуда. Ушёл, забрав с собой счастье Чанёля. Ушёл, как бы заранее отобрав у него десяток лет жизни, миллиарды улыбок и долгие тысячи минут смеха. Всё, что у него было в этой поганой жизни. И Бэкхён не знал, как сильно тряслись руки Чанёля. Не знал, как он зажимал ладонью открытый рот, не в силах успокоить трясущиеся губы. Он не знал о том, что Чанёль впервые в жизни захлёбывался слезами. Этот человек вдруг остро ощутил, слишком чётко даже, ощутил, как его сердце треснуло на тысячи частей в один момент, просто бац — и нет его. Нечему биться в груди, нечему.       И Чанёлю больно. Чанёлю тошно. Чанёлю ужасно, ужасно, ужасно.       — Что же произошло, Бэкхён… — вопрос, слетевший с губ и мучавший этого высокого парня всю его дальнейшую жизнь. — Что же… — не осознавал даже, что слёз в человеке может быть так много. Не осознавал никогда, что может быть так больно.       Он не знал причины ухода. Смерть… Почему Бэкхён должен был умереть? Он хотел совершить самоубийство? Нет, не похоже… Тогда… Смертельно болен? Или иная причина?.. Почему не говорил? Почему не доверился?.. Почему… Почему… Почему?       То ли приступ мигрени снова напал на него, то ли жестокость жизни ударила его слишком сильно, но он не знал, почему стало так больно. Уткнувшись носом в колени, Чанёль громко шмыгал им, смотря в пол, не находя в себе сил для осознания и принятия, для понимания и смирения…       Пак Чанёль никогда не плакал.       «Спасибо, что скрасил мой мир».