Боец (In the Clearing)

Джон слышит голос Гарри, доносящийся из коридора. Голос приближается — верно, она вышла из гостевой спальни. — Да, вчера он съел весь завтрак, и обед, и ужин. Войдя в гостиную, сестра натыкается взглядом на Джона, он отрицательно качает головой и отворачивается к окну. Он хочет подняться в свою спальню и вернуться в постель. Но Гарри этого не позволит. Она ведет себя так, словно Джон — маленький ребенок, за которым нужно постоянно, ежедневно, ежесекундно присматривать. — Он сейчас прилег отдохнуть, но я скажу, чтобы он перезвонил тебе, как проснется, — врет Гарри. Джон улыбается — он уверен, Шерлок сразу же раскусил ложь сестры. А еще Джону известно: Шерлок знает, что доктор его избегает. Эта мысль даже приносит некое подобие удовлетворения. Он старается не обращать внимания на уколы совести, которая нашептывает Джону, что ведет он себя не совсем правильно. Пусть Шерлок немного помучается. — Хорошо, — говорит Гарри, — удачи. Джон слышит, как она нажимает на клавишу «отбой». — Ты не можешь избегать его вечно, — заявляет она. — Конечно, могу, — не оборачиваясь, отвечает Джон. Сестра вздыхает и опускается в кресло. Доктор слегка поворачивает голову и видит ее отражение в стекле. Гарри сидит в его кресле. — Он же волнуется о тебе, — произносит она, — Ты сам не свой с тех пор, как узнал о смерти той девочки. Джон обхватывает руками голову и вновь бросает взгляд на сестру. — Ее звали Кэсси. Твою мать, неужели я единственный человек, кому не похрен на это? — Нет, конечно же, нет, — равнодушно отвечает Гарри, — мне очень жаль, что она умерла. Мне жаль, что она была так больна, и я сочувствую ее близким. Но меня все же больше волнует мой брат, так же, как и Шерлок больше беспокоится о своем супруге. Джон, предпочитая вновь устремить взгляд в окно, снова отворачивается. Он больше не скажет ни слова. Через некоторое время доктор слышит, как Гарри берет очередной фотоальбом и начинает перелистывать. Она притащила с собой ноутбук и сканер — вероятно, чтобы скрасить унылые часы этих выходных дней, посвященных уходу за «ребенком» — конечно, та еще «радость» — и теперь сидит и ждет, пока сканер закончит снимать копии с некоторых семейных фотографий, которые остались у Джона. Она хотела было предаться бессмысленной ностальгии, да еще и привлечь Джона к обсуждениям-воспоминаниям, но тот наотрез отказался. Джон слышит, как она, видимо, не найдя внутри ничего, достойного внимания, захлопывает один из альбомов. Развернувшись лицом к комнате, доктор наблюдает за тем, как сестра вытаскивает из общей кипы еще один — черный с красной надписью в углу. — Я не хочу, чтобы ты листала этот, — предупреждает он. Гарри поднимает взгляд на Джона, но все равно раскрывает альбом. Джон видит под бумагой очертания первой фотографии. — Это еще почему? — спрашивает она за секунду до того, как опустить взгляд на фото, на котором изображен ее обнаженный брат в душе. Улыбка трогает губы Джона, в то время как рот Гарри искривляется от ужаса. Она захлопывает альбом и отшвыривает его в сторону. Альбом с глухим стуком падает на пол, и Джон не может удержаться от смеха. Стены отзываются тихим эхо. Гарри поднимает голову и с плохо скрываемым отвращением на лице смотрит на брата. — Это один из так называемых «грязных» альбомов Шерлока, — с усмешкой отвечает Джон, — теперь ты, вероятно, не станешь заглядывать в красный и фиолетовый. Гарри растерянно блуждает взглядом по полке с альбомами. — Их три? — с ужасом спрашивает она, повернувшись к Джону, — у вас целых три альбома такой гадости? — Четыре, если считать тот, лежит в ящике прикроватной тумбочки, он почти заполнен. Гарри плюхается в кресло. Судя по выражению ее лица, она еще в шоке. — Это омерзительно. Доктор снова смеется, и в который раз отворачивается к окну. — Я знала, что ты еще способен на это, — внезапно бросает она, и Джон с недоумением спрашивает: — На что? — Смеяться. Мы уже давно не слышали твоего смеха. Грудь Джона сдавливает, но он заставляет себя расслабиться. Доктор пытается припомнить, когда же он последний раз смеялся, но не может. Он не может вспомнить, когда был счастлив. — Джон, у тебя депрессия, — выдает простой вывод Гарри. Джон встречается с ней взглядом. — Тут нечего стыдиться. Твое нынешнее эмоциональное состояние мало чем отличается от того, в котором ты пребывал, когда только вернулся из Афганистана. Ты болен, тебе все осточертело, и ты подавлен — в свете текущих событий это нормально. — Ты не права, — пытается возразить доктор, — у Кэсси никогда не было депрессий, а она все равно умерла, — шепчет Джон, отворачиваясь, — мама ими тоже не страдала, и она тоже мертва. — Джон? — зовет его Гарри, заставляя повернуться к ней лицом, — конечно же, у мамы были депрессии. Все время, особенно ближе к концу. Джон отрицательно мотает головой — он не может в это поверить. Он был там, он бы заметил. — У нее никогда… — Она просто не хотела, чтобы ты знал. Ты был в Африке, помогал жертвам геноцида, или в Америке, где проходил боевую тренировку, а потом ты уехал на войну в Афганистан, где тебя подстрелили. Больше всего она не хотела, чтобы ты беспокоился. Она не желала, чтобы ты думал, будто она слаба духом. Джон все еще не может принять то, что слышит. — Да нет же, - пытается возразить доктор, - она всегда была веселой, неунывающей. Гарри, я часто разговаривал с ней по телефону. Она никогда не говорила… Джон внезапно умолкает, осекшись на полуслове. Ее подвергли более агрессивному курсу «химии», чем его сейчас. Он видел, как ее молотило после каждого сеанса, он видел, как сильно ее рвало. Однако же она всегда улыбалась и уверяла, что все не так плохо. Нет, то, что говорит Гарри, не может быть правдой. Но, тем не менее, это так. Она подвергалась химиотерапии годами, а он — только шесть месяцев. Конечно, она ему лгала. Это был ее способ не признавать существование своей болезни. Она всегда так поступала. — Не могу поверить, что она притворялась так долго, — выдавливает он, — ее лечение было куда более жестоким, чем мое, и я… я не представляю, как она выдерживала подобное так долго. — А какой у нее был выбор? — спрашивает Гарри, — она не хотела умирать. С минуту Джон молча смотрит на сестру, отыскивая в чертах ее лица те, что она унаследовала от их матери. Иногда, глядя на свое отражение в зеркале, Джон видит их и на своем лице. Он мысленно сравнивает то, через что приходится проходить ему, с испытаниями, выпавшими на долю его матери. — Нет, — наконец, тихо отвечает он, — иногда ей этого хотелось.

*** ***

Гарри сжалилась над Джоном и после девяти позволила ему уйти спать. Он и так бодрствовал весь день, он устал. Джон с благодарностью отправился наверх. Он больше ни о чем не хотел думать. Он знает: Гарри права. Он также знает, что и Шерлок прав. У него депрессия. Но Джону все равно. Он ворочается на кровати, пижамная рубашка задралась, штаны съехали вниз, и Джону неудобно так лежать. Шерлок всегда внимательно следил за тем, чтобы у доктора под рукой был комплект ночной одежды надлежащего размера. Эта пижамная пара — самого маленького размера из всех, какие только можно было найти. Теперь и она ему велика. Джон вздыхает, приподнимает бедра и натягивает штаны повыше. Он уж было начал подумывать о том, чтобы снова спать обнаженным, ну или в боксерах. Он не может заставить себя не думать о матери, о том, через что ей пришлось пройти. Сколько он себя помнил, она всегда проявляла чудеса стойкости, вне зависимости от того, была она больна или нет. Она позвонила ему, когда он был в Турции с миссией ООН, которая оказывала помощь пострадавшим от землетрясения. Там было ужасно. Из-под завалов иногда удавалось извлечь лишь оторванные руки или ноги. Джон так радовался, когда слышал голос матери в телефонной трубке. Она всегда могла его утешить, и он чувствовал себя ближе к дому. Ощущение тепла тогда длилось всего несколько минут, а на смену ему пришел ужас, когда Джон услышал слова «рак», «яичники», «распространяется». От этой новости колени Джона подкосились. Он знал, что мать больна. Она болела уже некоторое время. Он, естественно, заметил произошедшие с ней изменения, слышал, как она иногда даже жаловалась. Он пытался отправить ее к врачу, а она все не соглашалась. Она всегда отказывалась. Джон знал, что этим мать делает себе лишь хуже. Чудовищно, однако, несмотря на это, он позволил себя обмануть. Он не хотел думать о ее страданиях. Он и сам мучился оттого, что находится так далеко и ничем не может помочь. Он отчаянно не желал, чтобы она умерла. Само собой, она тоже этого не хотела. Она ведь была его мамой. Она всегда хотела, чтобы он был счастлив. И он был счастлив. Джон вздыхает, мысли о Кэсси вновь прокрадываются в голову. Нет, он не может о ней думать. Как же он устал от всего. Устал от болезни, устал сражаться, устал от всего. Джон осторожно переворачивается на другой бок. Мало приятного, если пижама опять будет с него сползать или задираться. Голова Джона ложится на подушку Шерлока, и доктор утыкается в нее носом, стараясь поглубже вдохнуть особый запах супруга. Самый приятный из всех. «Он просто переживает за тебя», — доносится до Джона голос Гарри. Доктор не разговаривал с Шерлоком уже два дня — с тех тор, как детектив отбыл в Кардиф. Его вызвали туда для дачи свидетельских показаний по делу, которое детектив распутал несколько лет назад. Шерлок сопротивлялся этой поездке, как мог, но не явиться туда было совершенно невозможно. Сыщик сам съездил к Гарри и попросил ее побыть с Джоном, пока его не будет. Джон был взбешен. Теперь же ему казалось, что он поступил глупо. Они ведь просто беспокоятся о нем. Джон садится на постели и смотрит на часы — 2:49. Доктор необыкновенно изумлен, он и припомнить не может, когда в последний раз не мог заснуть. На самом деле много месяцев он только делал, что спал. Доктор хватает с тумбочки телефон и набирает номер Шерлока. — Джон? — раздается в трубке ошарашенный голос детектива. Голос совсем не сонный, но Джон этому нисколечко не удивляется. Шерлок плохо спит в одиночестве или вообще не спит. — Не могу заснуть, — произносит Джон вместо извинений за то, что сорвался на Шерлоке и за то, что игнорировал его эти два дня. Он знает: супруг поймет истинную цель его звонка, а также причины, побудившие Джона позвонить в столь поздний час. — Это на тебя не похоже, — отзывается Шерлок. Джону известно, что сыщик сказал эту бессмысленную фразу лишь для того, чтобы прервать молчание. — В чем дело? Тебе плохо? — Нет, — откликается доктор, — я… я просто не могу перестать думать. Мы с Гарри сегодня разговаривали о маме. И о Кэсси. И о тебе. — Джон на секунду умолкает, а потом продолжает: — Я соскучился, — но прежде, чем до Шерлока дойдет последняя фраза, быстро добавляет: — Гарри меня с ума сводит. Шерлок тихо смеется, и его смех заставляет улыбнуться и Джона. — Уже завтра вечером я буду дома. Вероятно, поздно. Я тоже соскучился. На минуту воцаряется неловкое молчание, и Джону оно совсем не по душе. Разговор получился какой-то дурацкий. Так не должно было быть. И доктор пытается его хоть немного исправить: — Как тебе удается с этим справиться? Твой мозг постоянно работает. Все время. Как ты спишь? Как ты заставляешь его замолчать? — Никак, — отвечает Шерлок после недолгих размышлений, — я не могу прогнать мысли, заставить их умолкнуть. Это делаешь ты. — Прости, что? — не понял Джон. — Пока я не встретил тебя, минуты тишины были настоящей редкостью. А потом появился ты. И одного твоего присутствия рядом со мной достаточно, чтобы мой мозг выключился. — О-о, — протянул Джон, не зная, что еще сказать, — Я… ну… я… Теперь тишина больше не кажется гнетущей. — Гарри нашла один из твоих «грязных альбомов», — вырывается у Джона, однако тут же он одергивает себя, чтобы не сказать еще какую-нибудь глупость. Ровно через секунду Шерлок заливается громким смехом. Джон закрывает глаза — смех супруга греет его. Шерлок замолкает, и в трубке вновь повисает тишина. Джон глубоко вздыхает, на миг задерживает дыхание, выдыхает и произносит: — Я… Я завтра же позвоню доктору Райдер и попрошу выписать мне антидепрессанты. В трубке слышится вздох облегчения, и Джон чувствует укол вины. Сейчас с ним не так-то и просто ужиться, особенно последние несколько недель. Шерлок этого никак не заслужил. — Спасибо, — произносит детектив.