Дженсен не...

      

http://s019.radikal.ru/i634/1511/ee/a9f6317d5d59.jpg

      Миша как раз проходит мимо трейлера Эклза, когда вдруг замечает его в окне. Стекла немного затемненные, они бликуют от вечернего солнца и отражают зелень леса вдалеке. Но Дженсена все равно видно. Он невидяще смотрит в окно и – Миша останавливается как вкопанный – Дженсен, поднимая руку, утирает со щеки… Стоп. Что? Слезы? Дженсен? Его Дженсен? Он, что – плачет? Миша много раз видел, как плачет Дин. Что доказывает – слёзные железы у Эклза все-таки присутствуют. Дженсен замечательно умеет вызывать в себе душещипательные эмоции, он хороший актер и слезы, к слову, ему к лицу. Сложно вообще представить – что Дженсену не к лицу. Но то Дин. Сам Дженс – кремень и выпускает своих демонов лишь в редкие, особенные моменты. Миша сначала даже не знал – какому богу молиться от счастья, потому что особенные моменты Дженсена прекрасны. Он может шептать что-то грязное, может кричать – смотря насколько Миша старателен; он может молчать и просто-напросто доказывать свою заинтересованность процессом, оставляя на мишиных предплечьях красные следы от своих впившихся пальцев – и это бесценно. «И это лишь секс» - поправляет себя Миша, понимая, что остального особенного в Дженсене он начисто лишен. Он никогда не видел, чтобы Дженс плакал. Слезы от глубокого минета – не в счет. Дженсен сильный, и от понимания этого, картина утирающего слезы Эклза просто чудовищно неправильна. Нет, конечно Миша понимает – он достаточно взрослый – что даже самый сильный мужчина имеет право на слезы, на сочувствие, на утешение – бла-бла-бла, вся эта психологическая хрень раздражает, но правда в ней есть. И Дженсен больше, чем кто-либо заслуживает понимания. Но наверно должна случится немыслимая катастрофа, сраный апокалипсис, ад разверзнуться или еще что. И пусть, пусть! Лишь бы плакал, просил помощи, позвал… Именно его, Мишу. Он еще с мгновение размышляет, понимая, что рвать к нему в трейлер сию секунду нельзя. Дженсен не позволит увидеть себя таким. Такие, вообще - не плачут. Он еще раз упорно проходит мимо окна, маячит и обнаруживает себя. Дженсен наверняка сейчас задернет шторки, и Миша напрасно нарывается на роль утешителя. Он – любовник, а не нянька. Настолько близко Дженс не пускал даже его. Но Дженсен, заметив Мишу, вдруг приглашающе машет ему, попутно утирая слезу. Вот если бы сразу догадаться, что это снова дурацкий и детский розыгрыш, не пришлось бы передумывать все те мысли, от которых неправильно колет в сердце. И Миша, уже готовый разозлиться, заходит внутрь. Дженсен оборачивается к нему и… Притворством даже не пахнет. По лицу его струятся слезы. Их целый поток. Ресницы слиплись и мокрыми потемневшими иголками обрамляют краснущие глаза. В них – страдание. Чтобы дореветься до такой красноты нужно рыдать минут двадцать. Миша не думает, что спустя семь лет их знакомства удачный розыгрыш все еще остается такой уж ценностью и Дженсен готов выжимать из себя слезы, чтобы одурачить Мишу. Своего Мишу, к слову. Даже если представить, что он стащил что-то у гримерши для эффекта зарёванного лица – это неправдоподобно и совсем не в стиле Эклза. Поэтому Миша верит. И смотрит распахнутыми глазами на Дженсена, который даже не думает останавливать это море слез. Самое время выскочить откуда-то Джареду и заорать дурным голосом «Попался!». Дженсен засмеётся сквозь солёную пелену, а Миша покраснеет как рак и снова поклянется отомстить. Но - Джареда нет, Дженсен плачет. Это пугающе и красиво одновременно; это, как-никак, заявляет о некой степени доверия между ними. Наверно, только мама Эклза видела его плачущим и последний раз, вероятно, в лет шесть-семь… И, может, ещё Дэннил, когда родилась Джей-Джей. Миша не знает – ликовать или страшиться этого. В глазах предательски щиплет. - Что... что случилось? Дженсен, господи... - голос у него дрожит. Миша удивленно ощущает уже свои слезы и смаргивает. Замечает нож в руках Дженсена, замечает его немного недоуменный взгляд под пеленой влаги. - Привет, - здоровается Эклз, зараза, бодрым голосом, и констатирует: - Ты прибежал меня спасать. Его лицо по-прежнему заплакано, зелень глаз удачно контрастирует с покрасневшей слизистой и, что б его, но рёва выглядит дьявольски привлекательно и еще - противоречиво, улыбаясь Мише, застывшему в дверях. Он чуть отклоняет корпус и Коллинз с пониманием и тоской в глазах замечает на небольшом столе, который так знаком им и выдерживал многое, нарезанные дольки помидора и тут же – крупные луковые кольца, сочащиеся соком и раздражающие слизистую уже двух пар глаз. - Захотелось салатика, - подцепляя кончиком ножа помидорку, просто объясняет Эклз, и доверительно-дурашливо шепчет, - эти овощи – злые, это они довели меня до слез. Тебя, я смотрю, тоже зацепило, Миш. «Уже давно» - думает Миша, утираясь. И про «зацепило», и про то, что если Дженсену чего-то хочется – он это получает. Видимо сегодня в столовой не вегетарианский день. Миша старательно делает вид, что только и думал, что о салате, о луке, о всевозможных овощах, но вопреки этому у него вырывается облегченное и немного злое: - Ты меня черт знает, как напугал, Дженс… Миша и сам злится на себя, потому что видит, как Дженсен умело скрывает понимание Мишиных эмоций. Ну что ты, говорит его взгляд, подумал ведь, что небеса рухнули на землю? Неужели думаешь, что я такой неженка? Что не сумею скрыть своих слез от тебя? Нам ведь этого не нужно – плакать друг у друга на плече, да? Дженсен придерживается их уговора, давнего-давнего, и не усложняет, потому что ещё тогда они решили ничего не усложнять. Когда пошел пятый сезон, и существование ангелов было доказано. Доказано на экране и, чуть позже, в трейлере Миши, в маленьком закутке кухни, потому что до постели они так и не добрались. Дженсен шептал «Боже, боже…», а Миша удивленно смотрел на свои руки, пальцы, которые и довели Эклза до этого состояния; на всего себя, такого счастливого и растрёпанного больше обычного в отражении какой-то глянцевой и трясущейся перегородки. Он мог поклясться тогда, что заставив Дженсена тихо застонать на кухонном столе, почуял у себя крылья за спиной, выросшие так стремительно и вполне ощутимо. Неделю они боялись подойти друг к другу, вспоминая сумасшествие, произошедшее между ними, но потом… потом решили не усложнять и смирились – тянуло так, будто в ежеутренний кофе им обоим подлили приворотного зелья в лошадиных дозах. На свадьбе Дженсена Миша страдал молча и только поздно вечером, когда вечеринка гремела вовсю, он ушел в уборную и так закусил себе запястье, что кровь брызнула и стало, наконец, больнее. Даже через неделю след не сошел и Викто, заметив отметины, почему-то ничего не спросила… Потом Миша признался Дженсену в любви и очень поспешно припал к его округленным от удивления губам – ответа слышать не хотелось – зачем? Это бы всё усложнило… Слёзы – это тоже сложно, особенно если это слёзы Дженсена. Доверие между ними призрачно и зыбко, лишь в постели Дженс позволяет делать с собой всё, доверяет, и слипшиеся от слёз длинные его ресницы – картина, любимая Мишей больше остальных. Дженсен замечательно берёт в рот, глубоко и жадно, и выглядит после минета примерно так же, как сейчас. Но в этот момент Миша хочет подойти и трясти Дженса до тех пор пока он не скажет, что довело его до состояния зарёванной школьницы. Лук, точно лук? Кто? Миша вдруг понимает, что убьёт любого, кто заставит Дженсена страдать. За каждую его слезу, видимую и не видимую – убьёт. Возможно, он только сейчас понимает, что сам – первый кандидат на убийство, потому что они давно и привычно портят друг другу кровь, жизни и, пытаясь не усложнять – усложняют, постоянно, непрерывно, никак не имея возможности повернуть свою судьбу вспять. Легче думать, что виноват чёртов лук, а это так и есть, и конечно мстить ему Миша не будет. Дженсен же просто делает вид, будто не заметил Мишиной паники и продолжает дурачиться: - Лук меня убил, Миш. Сменишь меня? – и протягивает нож. - Я на воздух выйду. С места тем не менее не сдвигается, улыбается, а глаза серьезные. Миша настраивается на легкую волну иронично-чувственного общения, которое так привычно им, что даже съемочная группа уже перестала замечать повышенный вольтаж напряжения между ними. Нож - игнорирует, хотя хочется выхватить его из рук любовника и воткнуть очень глубоко, со всей дури - в стену. - Даже не думай, Дженс, никакого воздуха. Еще увидит кто, - Миша криво улыбается, - у тебя ужасно зарёванный вид, а меня, кажется, видели входящим в твой трейлер. Подумают, что обидел… - Тогда твой рейтинг взлетит до небес, - издевается Эклз, намекая на то, что словосочетание «обидеть Дженсена Эклза» звучит как… Да никак не звучит, видимо потому, что такого словосочетания нет в природе. Миша смеется: - Вот сучка. Ему позволено это беззлобное ругательство женского рода, и они знают – почему. С этого момента температура в трейлере подскакивает сразу на несколько градусов. Дженсен облизывается и немного запрокидывает голову. Смотрит из-под опущенных век на Мишу и спрашивает зловеще, откладывая нож в сторону и скрещивая руки на груди: - И почему же это я сучка? - Потому что. Объяснять Миша ему не намерен. Разговоры - сложны. Есть и другое прекрасное средство заставить себя забыться и перестать желать то, чего хочется на самом деле – бить башкой Эклза об стену, если слов он не понимает, а точнее, не позволяет произносить их; трясти так, что бы знал, чтобы понял, наконец, как необходимо Мише быть не только в его постели, но и в его жизни по "самое не могу"; в его радостях и в печалях; днем и ночью, и когда он смеётся, и, особенно, когда плачет… - Ты вообще умеешь плакать, стальное сердце? – предательски тоскливым голосом всё же спрашивает он, следуя порыву, и понимая, что напрямую спросить – страшно, поэтому как всегда увязает в скрытом символизме своих вопросов, которые можно задать миллионным количеством способов, так и не получив ответа. – Дженс, ты… - Не усложняй, Миш, - звучит холодно и знакомо, - ты, кажется, немного перевозбудился, глядя на моё заплаканное лицо… Сука. Жестокая и красивая сука, всегда спасительно зло в такие моменты думает про него Миша. - Наверно, ты прав. Потому что глядя на твоё заплаканное лицо, Дженс, я представляю, как хорошо бы оно смотрелось у меня между ног. И Миша по-кастиэлевски прищуривается. Но держать ангельский фасон нет сил. Дженсен, не отрываясь, смотрит на его длинные пальцы, которыми Миша медленно расстегивает пуговицы своих джинс, и, все еще дурачась, произносит: - Миш, это лук…Это не я… Не я… Не я… Давай, дрянь, оправдывайся. Миша дергает последнюю пуговицу неприлично поспешно и Эклз понимающе усмехается уголками губ: он тоже всегда неприлично много знал о своём любовнике; он всегда слишком многое в нём понимал… - Иди сюда, - шепчет ему, сдавшись, Коллинз, пока Дженс продолжает молоть чушь чуть подрагивающим от возбуждения голосом: - Я съел целое колечко, от меня несёт… - Не буду тебя целовать, даже не подумаю, - в тон ему отвечает Миша. Тут же противоречит себе, оказываясь близко-близко к Дженсену и ловя его губы своим ртом. Их объятие сразу становится горячим до невозможности – Дженсен быстро загорается. Что уж говорить о Мише. Он всегда горит ровным неутихающим пламенем рядом с ним. И сейчас оно радиоактивно пылает. - Отсоси, - грубо требует Коллинз прямо в поцелуй, - займи свой рот чем-нибудь полезным, надоело слушать твою болтовню. Дженсен вовсе не обижается. Наоборот, он послушно опускается на колени и тянет Мишины джинсы вниз за собой. Берет в рот его готовый член и сосёт. Хорошо сосёт, старательно. Миша и не думает нежничать, заставляет его брать глубоко, и глядя на слипшиеся от слёз ресницы любовника – ведь рыжий, бежевый весь, откуда такие черные?! – Миша понимает, что опять проиграл. Что есть только минута до собственного оргазма, после которой всё снова станет сложно. И она растягивается для него в вечность, превращаясь в замершую порнокартинку – он, растрёпанный и стонущий, привалившийся к стене с неряшливо стянутым к коленям бельем и Дженсен, вылизывающий его между ног жадно. Извиняюще поглядывающий снизу вверх красивыми заплаканными глазами. И это просто. Это прекрасно.