Роуз Лалонд и Её Безвременная Кончина

Ты начинаешь первый семестр второго года сразу же с курса "Астрофизика". Это неплохой курс, всего лишь очередная порция занудной математики в общую кучу для двойного высшего, которое ты себе выбрала, и ты знаешь, что справишься чуть лучше среднего. Как и с большей частью того, что ты делаешь. Настоящая соль опыта Роуз Лалонд: Звёздной Девочки начинается с курса "Техники Наблюдения". Ты считаешь, что без твоего профессора, остроумной женщины, которая превращает графики и компьютерные данные в шутки, каламбуры и простые фантазии, было бы и в половину не настолько интересно. Ты твёрдо намерена всегда смотреть на них с такой точки зрения, никогда не теряя своего цинизма в этой области, стараешься гордиться низкокачественной чёрно-белой фотографией Андромеды, которую ты сделала, хотя абсолютно все в твоём классе сделали по такой же. Канайя впечатлена тобой, когда лично приезжает к тебе в гости через две недели после начала. Она навещает тебя в субботу, и вы проводите весь день вместе, едите ланч, иронично покупаете дешёвые вещи для старушек, обедаете и, наконец, смотрите фильмы на диване в общей комнате. Она говорит тебе разные вещи вроде "Это твоя математика для домашней работы? О боже, я думала, я свободно владею Английским. Никогда в жизни я не ошибалась так сильно" или "Астрономия стала куда более компьютеризованной, чем во времена, когда я в ней специализировалась. Должно быть, это непросто". А потом, очень тихо, когда она думает, что ты задремала на краю дивана после совершенно неиронического просмотра "Интервью с Вампиром": - Ты просто великолепна, ты умна, ты сияешь, как мои звёзды. Вы до сих пор не обсуждаете поцелуй. Ты даже не заигрываешь с ней, за исключением едва заметных касаний локтями, от которых у тебя сильнее стучит сердце и сжимает грудь. Чёрт бы побрал тебя и твои пугливые чувства. Ты часто ездишь в обсерваторию на Розмариновом Холме (милое название, интересно, почему оно так тебе нравится), проводишь чистые и жаркие вечера, разглядывая небо через множество зеркал и линз. На одну неделю они разрешают остаться на длительное пребывание, и ты стараешься наслаждаться ей как можно больше, записывая волны и кривые чистого света. Тебе всегда нравился свет, точно также как ты всегда была поклонницей тьмы во время своих наполненных ангстом подростковых дней, и ты чувствуешь себя почти как дома, оставаясь во временном общежитии и ожидая, когда выглянут звёзды. Это не великолепно, но ты стараешься держать свои фирменные чувства Лалонд "бодрее" и "Эгбертоподобнее". Ты пытаешься фокусироваться на мечте, которая у тебя появилась в ту ночь на крыше дома Дейва, но с каждой проходящей неделей становится всё тяжелее, по мере того, как ты продираешься через одну скучную практическую проблему за другой. Самые яркие моменты твоей учебной недели меняются на классы написания эссе, и этот курс преподаёт девяностолетний старик, который считает, что издержки – это новая технология. Под конец первого месяца ты уже По Горло сыта учёбой. Большая часть настоящей работы в последующие месяцы оказывается в меньшей степени "великими наблюдениями вселенной и множеством галактик в ней" и в большей степени "очисткой куч мусорных компьютерных данных". Джон был единственным известным тебе человеком, который способен выдержать такие вещи, и он больше не может тебе помочь, потому что в порыве своей глупости решил получать высшее по музыке вместо чего-то прибыльного. Не то чтобы ты могла говорить о прибыльности. Английский и Астрономия? Прошу вас. Ты вынуждена просить помощи у своей мамы, проводящей свой бесконечный отпуск бог её знает где, и она пишет тебе пьяные программы на C++, хотя ты всего-то хотела от неё небольшой помощи с Matlab. Функции имеют имена вроде hi_sweetie и cutie_patoot, а классы – MissU и KissesXOXO, и они совершенно нечитабельны, но каким-то образом выполняют то, что тебе нужно. Ты делаешь мысленную заметку послать ей несколько менее ироничный подарок на День Матери в этом году. По мере того, как месяцы продолжают тянуться, ты обнаруживаешь, что возвращаешься к горьким периодам мыслей в духе "Ненавижу это, тьфу, математика, почему я занимаюсь работой для жалких плебеев", и желание бросить высшее по астрономии кажется всё более привлекательным, поскольку новизна твоей мечты начала выветриваться. Твой научник был прав: ты не в состоянии выдержать черновую работу. Когда наступает время выбирать курсы для весеннего семестра, единственный курс, связанный с астрономией, на который ты записываешься, это курс современной истории. Все остальные – общеобразовательные. Ты почти боишься говоришь об этом Канайе, что ты бросила свои попытки установить связи в астрономии, что ты оставила мечту, которую с таким оживлением рассказывала ей несколько месяцев назад. Но она понимает, держит тебя за руку над пластиковым столиком, за которым вы потягиваете холодный чай, и просто говорит: - Делай то, что велит тебе твоё сердце, Роуз. Тебе не нужно делать того, что ты не хотела бы делать, ради меня. Ты говоришь ей, что это была ужасно клишированная фраза. Она просто смеётся. Её смех прекрасен, от него твоё сердце трепещет с каждым разом всё сильнее, и ты даже не можешь побороть волнение, чтобы сплестись с ней пальцами. Ты задаёшься вопросом, нравишься ли ты ей в таком смысле. Действительно нравишься. Ты не уверена, что у тебя хватит смелости, чтобы узнать. Но ты продолжаешь ходить с ней на свидания с ланчем почти каждые выходные, ты видишь, как она становится всё тоньше, и тебя тянет предложить ещё раз повторить ритуал питья крови. Но ты всё ещё боишься, боишься того поцелуя, потому что ты маленькая бесхарактерная девчонка, которая трагически влюбляется во взрослую женщину, которой ты всегда хотела стать. Ты начинаешь чувствовать себя потерянной и сбитой с толку своей жизнью, словно ты должна знать, чего ты хочешь, чувствуешь, что должна быть уверенной в своём дипломе Английского, но у тебя нет ни малейшего представления о том, что ты должна делать. Английский не кажется достаточно важным, это не та великая и великолепная вещь, которой ты воображала себе высшее образование, но тебе становится легче от понимания того, что все твои друзья чувствуют то же самое. Все, кроме Джона, по крайней мере. Джона всё устраивает с его долбаным дипломом Органиста Церковной Музыки. Серьёзно, что это такое? Ты не можешь сказать, что не чувствуешь непостижимую зависть. Может быть, тебе стоит стать сумасшедшим музыкантом Католического Госпела в одеянии монашки и... о боже, нет, это ужасная шутка, ты даже не можешь закончить эту мысль. Тебя немного приводит в замешательство знание того, что один из твоих ближайших друзей сразу же нашёл своё призвание и всецело отдался ему. И это призвание – игра на объективно чудовищном инструменте. Боже. Но как-то раз в Декабре, как раз перед экзаменами, происходит изменение. Ты решаешь последнюю, самую большую задачу практики для своего курса наблюдения, в которой ты берёшь матричное изображение, размечаешь различные звёзды и длины световых волн и прочую подобную занудную хрень, и ты уже успела обработать половину фотографии, когда обнаруживаешь, что не можешь найти звезду в каталоге, который дала тебе профессор. Ты трижды проверяешь это, пересчитываешь координаты пропавшей звезды, в ярости звонишь Канайе, чтобы пожаловаться. Ты Роуз Лалонд. Ты не совершаешь фундаментальных ошибок. Это должна быть ошибка на изображении, и ты должна её исправить. Ты подходишь к профессору с этим, указываешь на звезду, которую ты не можешь найти, и говоришь: - Должно быть, на моём изображении был лишний шум. Я хотела бы захватить его ещё раз, потому что не хотела бы закончить курс с четвёркой вместо пятёрки, которой я заслуживаю. Она несколько раз моргает на тебя. - Нет, нет, Роуз, я следила за всем процессом, ты справилась идеально. Дай-ка мне взглянуть. Ты протягиваешь ей записи, и она дважды сверяет расчёты, которые ты уже проверила четыре раза к этому времени, потом возвращает их тебе и широко улыбается. - Всё совершенно верно, и, похоже, ты захватила цефеиду! Тебе стоит сообщить о ней в AAVSO, возможно, на твоё имя запишут обнаружение новой звезды. Обнаружение новой звезды. Обнаружение новой звезды, которую занесут в каталог. Которым смогут пользоваться все – астрономы, астронавты, кто угодно. Твоё сердце начинает стучать, как молот. Оно стучит, словно ты на американских горках, словно ты представляешь, как Канайя бреет свои ноги в ванне в одной из твоих особенно приземлённых фантазий, словно ты делаешь что-то захватывающее. Ты не чувствовала такого о научной работе с тех пор, как была крупной рыбой в маленьком пруду старшей школы. - Что? Правда? – говоришь ты несколько излишне энергично. - Да, но, должна тебя предупредить, в этом нет ничего из ряда вон. Люди достаточно часто обнаруживают цефеиды, но от этого твоё открытие не становится менее важным. Тебе определённо стоит собрать больше данных и сообщить об этом. Я поручусь за тебя, если всё будет выглядеть правильно. Возможно, ты слишком возбуждена и взволнована от неожиданного и внезапного потока эндорфинов, но от этого ты не теряешь своего обычного коварства: - Я получу за это больше баллов? - Десять процентов. - Продано. За выходные ты собираешь то, что нужно, направляешься на Розмариновый Холм, чтобы перепроверить различные показания в полночь субботы, пропускаешь вечеринку, на которую хотела пойти, ведёшь себя, как жуткая заучка, которая остаётся допоздна, копаясь в цифрах. Канайя приносит тебе горячий шоколад, сдобренный виски Fireball. Ты думаешь о том, что можешь влюбиться в эту женщину, если что-то между вами и может когда-нибудь произойти. Но не произойдёт, потому что ты мямля. Закончив с работой, ты потягиваешь шоколад, сидя на колючей сухой траве на улице и смотря в ночное небо, которое только начало тускнеть и приобретать слабый розово-пурпурный оттенок. Она принесла недостаточно для того, чтобы ты могла опьянеть, но ты всё равно наслаждаешься лёгким гулом в голове от спиртного. - Это значит, что я теперь исследователь? – спрашиваешь ты Канайю, сосредоточившись на красивом цвете горизонта. Он напоминает о футболке с осьминожками, которую ты раньше носила. – Открываю новые звёзды, пью виски, разграбляю руины взрослости... - Не могу придумать ничего более близкого к исследователям, чем те вещи, которые ты перечислила, - говорит она, делая ещё глоток. Она осваивает твой сарказм, и это тебе нравится. – Но нет, пока что не совсем, нужно, чтобы находку подтвердили. Тебе нужно доказательство, и тебе нужно показать его мне. - Ты расскажешь мне, что ты за существо, когда я получу доказательство? - Да. Несомненно. Потому что твоё доказательство даст мне моё доказательство, настоящий уроборос доказательств. Ты фыркаешь на это сравнение, слишком подшофе, чтобы отбиваться с едким комментарием о её выборе слов. Канайя снова смеётся, потом говорит: - Вижу, ты теряешь хватку. Слишком много тёмных ночей на Розмариновом Холме? - Так много. Все ночи. Все они. – Ещё один глоток твоего горячего шоколада, который становится холоднее. – Нет, похоже, единственное, что произошло, так это я стала редкостной заучкой. Растеряла весь свой презрительный взгляд и презрительные ухмылки, какими я могла бы гонять технарей, увы. По крайней мере, хоть ты получишь что-то из моей небольшой вылазки в астрономию. Чем бы оно ни было. - И ты тоже получишь что-то. Ты отрываешь свои глаза от пурпурной кромки горизонта, поворачиваешься к Канайе. Её лицо – настоящая картина мягкого света и идеальной кожи. - И что бы это могло быть? - Чувство открытия. Я слыхала, что оно может вызвать зависимость. Ну что же, у твоей семьи определённо предрасположенность к зависимостям. Проходит весь январь, прежде чем твою звезду подтверждают и записывают в каталог цефеид. Твой профессор была права. Нет никакой помпы или торжества, никаких конфетти, всего лишь беспорядочное двадцати двух символьное имя для твоей цефеиды и координаты её расположения. Тебе сообщают об этом по электронной почте как-то раз ночь, когда ты читаешь в кровати. Ты выводишь базу данных на своём телефоне и полчаса смотришь на свою звезду, снова и снова перечитывая данные, которые ты отослала. И ещё год и твоё имя в самом низу, навсегда ассоциируемые с невыразительным шариком света. Лалонд Р.и др., студ. астроф. Ты помогла нанести на карту звезду. Ты будешь оставаться на ней вечно, отныне и навсегда. И, может быть, однажды твои далёкие потомки отправятся туда и посмотрят из окна их вульгарного научно-фантастического корабля и скажут в мерцающем жёлтом свете: "Это звезда Роуз. Нихрена ж себе". Гордость разгорается в твоей груди, жаркая и крепкая, и это больше, чем ты можешь сдержать, и благодаришь бога за то, что твоя соседка крепко спит, потому что ты неожиданно начинаешь плакать. Ты закусываешь свою губу, сохраняя тишину, твои плечи тяжело падают на пружины матраса, слёзы гордости текут по щекам с пугающей скоростью. Ты держишь экран перед своим лицом, пока твоё зрение не расплывается настолько, что разглядеть что-либо уже невозможно, и ты засыпаешь с телефоном на груди, ощущая себя более полной, чем за всю свою жизнь с самого раннего детства. Джейд что-то говорила тебе, повторяла миллион раз, потому что она знала, что ты не понимаешь, что ты каждый раз игнорировала её слова, потому что вы с ней на совершенно разных длинах волн, когда дело касается научных кругов. Она говорила: "97% времени ты будешь ненавидеть то, что ты делаешь. Это правда! Ты будешь мучиться, лягаться и чувствовать себя ужасно. Но остальные 3% времени, когда ты добиваешься чего-то, полностью окупают все усилия. Ты вспоминаешь, почему начала заниматься этим, почему это так радует тебя. Это невероятное ощущение". Ты не чувствуешь такого же о письме. Самое интересное в нём, это само приключение, когда ты пишешь свои романы и истории, но в нём нет высшей точки в самом конце. Нет выигрыша, просто разумное ощущение успеха, вроде "да, хорошая работа, ты, теперь переходим к следующей идее". Ты не можешь сказать, что когда-нибудь чувствовала то же, что и в момент обнаружения этой маленькой цефеиды. Это хорошо. Так, так хорошо. Словно ты наполняешься светом и бабочками, и гораздо более ценным количеством уважения к, блин, себе. Когда ты думаешь о том, каково это будет открывать сверхновые, планеты, целые галактики... Может быть, астрономия всё-таки окажется правильным выбором.