Жертва есть жертва

Бенволио входит в комнату быстрым шагом; закрывает за собой дверь так осторожно, словно она не из дуба сделана, а из хрусталя, и рассыпаться может от любого неосторожного прикосновения. Навязчивая, колючая, цепкая злость пульсирует в висках, вгрызается в грудину, обвивает мышцы и кости; побуждает завыть, разметать подушки, перевернуть комнату вверх дном в застоявшейся ярости; вкрадчиво, ласково соблазняет выплеснуть на мир свое бешенство. Плохой день был. Плохой. Он сжимает зубы, неотрывно глядя прищуренными глазами на закатное солнце; дергаными, резкими движениями распутывает завязки плаща. Ткань падает на пол тяжелой темно-синей волной, сонной змеей сворачивается в ногах. Злость нарастает, стучит боевыми барабанами в груди; там, снаружи, ее притупляла кипучая жизнь - а здесь? В этой оглушающей тишине бешенство поднимается в полный рост, пульсирует, пытаясь вырваться, бьется внутри диким зверем; звучная ярость рвет его изнутри, причиняя почти физическую боль, и Бенволио кажется, что он сейчас закричит, что он сейчас сорвется, и крик нарастает внутри него, вгрызается в уши изнутри; Бенволио тонет в этом крике, а снаружи - все еще мертвая тишина, навалилась и давит-давит-давит... И Бенволио срывается, не выдержав, пытается дать себе хоть одну уступку, самую маленькую, чтобы было не так больно: сдергивает с кровати подушку - светло-голубая наволочка сминается в ладонях, - и с беззвучным криком швыряет ее в дверь. Подушка врезается в дерево мягко и очень, очень тихо; это не рушит тишины, и закричать хочется еще сильнее, но Бенволио сдерживается - он всегда сдерживается, и от этого еще хуже. Он закрывает глаза. Дверь приоткрывается, и внутрь проскальзывает человек; Бенволио не слышит этого, но чувствует - или угадывает. Щелкает замок, и Бенволио распахивает глаза, будто по сигналу; тишина осыпается разбитым стеклом. - Мерк, - говорит он хрипло. - Уходи. Меркуцио качает головой и переступает подушку, все так же валяющуюся на полу; поднимает бесстрашный взгляд больших карих глаз. - Тебе плохо, - говорит он. - Я могу помочь. - Нет, Меркуцио, - Бенволио сглатывает, зачарованно следя за чужими пальцами, расстегивающими рубашку. - Тебе не нужно... - Мне - нужно, - перебивает он негромко. - И тебе - нужно. Позволь мне самому решать, чего я хочу... хотя бы сейчас, - он на секунду прикрывает глаза и уверенно делает шаг вперед. Рубашка расстегнута, руки выпутаны из рукавов; полуобнаженный торс щерится шрамами. Меркуцио пришел к другу, не к клиенту - но от этого не легче. - Я не хрустальный, - Меркуцио смотрит открыто, спокойно; почти сочувственно. - Не сломаюсь. И сбрасывает рубашку с плеч, опускает на ремень ладони; не бесстрашно, но механически - быстрые, четкие движения. Бенволио пробирает дрожь от этой искренности; колкая, тряская, она гармонично вливается в ярость. Он все еще пытается сопротивляться, но само желание делать это угасает, как свеча в склепе. - Как знаешь, - говорит зверь его губами. Зверь смотрит его глазами, зверь потягивается, захватывая его тело словно бы с ленцой; это хуже предыдущей приливной волны, потому что Бенволио все осознает, но уже не может вести себя иначе - тело не слушается его, разум предает его... Сопротивление схлопывается. Сопротивление схлопывается, и Бенволио грубо хватает Меркуцио за ремень, притягивая к себе. - Ты напросился сам, - жестко бросает он и впивается в чужую шею, почти демонстративно ставя засос. Он резким движеним расстегивает чужие брюки, сдергивает их; сознание плавится, сознание кипит - но он не может ударить Меркуцио. Не будет. В этот раз - ни за что. От рывка Меркуцио падает на кровать и не успевает перевернуться; Бенволио нависает над ним, прижимается грудью к его спине, кусает в плечо. Меркуцио сдавленно выдыхает - ни звука, ни стона, и от этого подчинения глаза застилает пеленой; кое-как стянув штаны до колен, Бенволио дергает его бедра на себя, проезжаясь между ягодиц наполовину вставшим членом, и Меркуцио послушно подается навстречу, так же безропотно задирая голову, подчиняясь жестким пальцам, бескомпромиссно вплетшимся в волосы. Следующий поцелуй-укус застывает на беззащитной, открытой шее: несмотря ни на что, Бенволио еще пытается приласкать выгнувшееся под ним тело; злость сворачивается в груди кальмарьими щупальцами, нежит ребра изнутри, и чужое тело ёжится, словно давя желание сказать: "Не сдерживайся". И Бенволио не сдерживается. И Бенволио свободной рукой оттягивает чужое колено в сторону; пряжка ремня из его штанов прижимается к чужому бедру. Ему сейчас глубоко плевать на реакцию, есть она или нет; ярость кипит, ярость бурлит, зверь крепче вцепляется в волосы и сжимает ладонь на бедре, притягивая ближе, вплотную; и, взрыкнув, бесцеремонно толкается в жаркое нутро, жадно ловя сдавленный вскрик. И еще один, и еще; дергает бедрами, входя глубже - резко, по-хозяйски. Неудобства нет, и не хочется задумываться, почему; хочется двигаться, вбиваясь в податливое, послушное тело. И Бенволио двигается. Комната наполняется хриплым дыханием и невозможно пошлым хлюпаньем. Бенволио двигается, выгибая спину, каждым рывком бедер вколачивая вынутое из глубин души застарелое бешенство. Меркуцио совсем не узкий; сколько у него сегодня уже было - трое, четверо? А вчера? И это - тоже повод для злости; и для того, чтобы прямо сходу ее выплеснуть, впившись зубами в чужое плечо. С конвульсивной дрожью Меркуцио сжимается - прямая реакция на укус; и это выбивает первый стон из тысячи, тут же оборвавшийся. Бенволио исходит яростью - и наслаждением; его движения все резче, все агрессивней, и все сильней сжимаются пальцы. Думать невозможно, рассудок затуманен; слишком хорошо и вместе с тем - невыразимо жутко от этого. Чем дальше - тем крепче; Бенволио распаляется и подхлестывает сам себя. И на пике слепящей ярости он не думает ни о чем, когда с криком выхватывает кинжал из все еще болтающихся на поясе ножен; и, дернув за волосы - снова, - заставив подмятое тело выгнуться в напряженную, трепещущую дугу, вспарывает кожу на его груди. Неглубоко, но и не просто царапина; Меркуцио захлебывается криком, по комнате маслянистыми комками растекается запах крови - кинжал дергается вниз и в сторону, к боку. И на секунду покорная кукла оборачивается чем-то живым и чувствующим; извивается, непроизвольно подаваясь навстречу, пачкая одеяло кровью, и давит крик в горле, зажмурившись; по щекам предательски катятся слезы. Бенволио продолжает двигаться, отшвырнув кинжал в сторону и вонзив зубы в чужой загривок. Неожиданная подвижность сжавшегося тела делает ему только лучше; а после очередного совершенно неожиданного чужого движения, дерганого и резкого, он роняет последний стон из тысячи уже прозвучавших; несколько раз судорожно дергает бедрами, изливаясь, зажмурившись до цветных вспышек перед глазами. И замирает. Отваливается, как сытый клещ; не торопится открывать глаза, чувствуя, как медленно и без следа растворяется злое удовлетворение. Он слышит, как Меркуцио с еле слышным стоном переворачивается на спину, и от этого звука болезненно сжимается сердце. Он снова поддался своим слабостям. Снова. Ненависть к самому себе неспешно прорастает меж его ключиц; цветок, густым, удушливым смрадом заполняющий все его тело без остатка. - Меркуцио, - шепчет он, содрогаясь, - я не... А ладонь уже судорожно пытается нащупать откинутый кинжал; тоскливое отвращение холодными пальцами сжимает его горло. Меркуцио под боком со свистом втягивает воздух сквозь зубы; почти слышен беззвучный всхлип. - Все нормально, - звучащий рядом голос почти - слишком - спокоен. - Я виноват. - Нет. - Я сорвался. Опять. - Это не твоя вина. - А чья? - Бенволио раздраженно распахивает глаза - и замирает: Меркуцио, приподнявшись, аккуратно ощупывает грудь, осторожно касается краев раны кончиками пальцев. - Не знаю, - Меркуцио судорожно вздыхает, неаккуратно мазнув по порезу; пальцы в крови, весь бок в крови. Медленно садится, закусив губу, затем встает; наклоняется за штанами, стараясь не делать резких движений. Вернувшись, садится обратно, достает из кармана бинты. Бенволио тошнит от этой предусмотрительной запасливости, но он не отводит взгляд; белая ткань ложится на светлую кожу, тут же окрашиваясь алым - спокойные движения, привычные, и от этого тоже тошно. - Куда ты сейчас? - спрашивает он негромко. Меркуцио на секунду закрывает глаза. - В "Золотую Подкову", - его голос все так же спокоен. - Опять?! - Бенволио рывком садится, смотрит ошарашенно. - Свихнулся?! - Я бы свихнулся, если бы отказался туда идти. - Но ты же... - Я - что? - Меркуцио поворачивает голову, смотрит нарочно невыразительно - кукольно, марионеточно; Бенволио не выдерживает этого взгляда и закрывает глаза. - Ничего, - произносит он одними губами. Им плевать, в каком Меркуцио состоянии, и они оба знают об этом. Бенволио презирает себя за трусость и ненавидит за жестокость. - Я должен быть там в сумерках, - говорит Меркуцио невыразительно, закрепляя повязку. - Так что пойду, пожалуй. Дергано кивнув, Бенволио встает с кровати; натягивает штаны обратно и подбирает с пола чужую рубашку. Когда он оборачивается, Меркуцио уже наполовину одет. - Спасибо, - он благодарно прикрывает глаза и протягивает руку за рубашкой, чуть морщась. Надевает ее и быстро, привычно застегивает; от этого становится так же мерзко, как и от припасенных бинтов, и от того, что Меркуцио заранее подготовился - чтобы его можно было взять буквально с ходу. - До встречи, - Меркуцио кивает на прощание и, переступив через все еще валяющуюся на полу подушку, отпирает дверь; встает в проеме. - До встречи, - хрипло отвечает Бенволио ему в спину, и дверь беззвучно закрывается. Он обессиленно падает на спину - прямо на ковер, - и тишина смыкается над его головой.