Жертва есть жертва

Деревянный пол холодит щеку и вытянутые вперед руки; ковер ласков мягкостью, в любой момент готовой обратиться в противоположное; наброшенный на спину плед сделан из шерсти, тонкой, как эта издевка. Свернувшаяся под веками темнота усыпляет не хуже колыбельной; Меркуцио медленно, глубоко, тихо дышит сквозь зубы, собираясь с силами. Он хочет уйти, но тело не слушается его; даже уползти не выходит. Тело неподвижно, безмолвно, измучено; вздрагивает в слабом, недоношенном близнеце агонии. Стук чужих шагов сливается с глухим грохотом сердца. Меркуцио приоткрывает глаза; взгляд затянут полупрозрачной дымкой, почти покрывшиеся ледяной коркой пальцы чувствуют рядом с собой черное и кожаное, несущее повторение пройденного. В кончики пальцев слабо тыкается гладкое. - Ты вообще живой? - доносится сверху полуравнодушным гулом. - Да, - выдыхает Меркуцио так же тихо, как дышит - и поднимает взгляд. Алое вгрызается в его глаза с жадностью некормленного неделю пса, жжется и пульсирует; он сжимает зубы, чтобы не зажмуриться снова. Мужчина присаживается рядом с ним на корточки, ловит взгляд; Меркуцио поспешно - привычно, - отводит глаза. - Как же ты до такого опустился, - звучит с горечью, которой Меркуцио не верит; хина и то слаще этого голоса. Меркуцио слишком хочет этого, Меркуцио слишком хочет покоя; Меркуцио не верит никому в этом городе, доверяя ему свое тело. Снизу вверх лицо Тибальта кажется застывшей звериной маской; шрам зияет поперек глаза делом рук вандала и его верного зубила, расколом в каменной статуе. Умолкнув, он качает головой; подхватывает Меркуцио на руки так легко, словно тот ничего не весит - кучка костей, обтянутых кожей, да бурдюк с жидкостью внутри. Лучше не знать, с какой. Меркуцио реагирует инертно. Повисает в чужих руках переломанным голубем, даже крыльями не трепещет; все равно нет сил сопротивляться, все равно не сможет вывернуться. Стекающая по его губам кровь - Капулетти по запаху и вкусу, а цвет он все равно не разглядит. Забрался в звериное логово - значит, был готов к смерти; что ж, он был. И есть. Тибальт опускает его на кушетку - медленно, с аккуратностью ребенка, боящегося испортить игрушку; в ответ на сиплый, судорожный вздох поправляет плед так, чтобы он закрывал тощие, покрытые синяками и ссадинами плечи - и отходит. - Я собирался поспать, - говорит он одновременно с щелчком замка. - Но спать здесь будешь ты. Меркуцио не верит; смотрит на размыто-кровавое из-под ресниц, чуть поворачивает голову - чтобы было удобней; спутанные светлые волосы соскальзывают с глаз, открывая обзор. Но это правда: Тибальт устраивается в кресле, небрежно сдвинув валяющуюся там одежду на подлокотник, запрокидывает голову. - Ты проведешь эту ночь со мной, - медно усмехается он; кровь пахнет медью и железом чуть больше, чем полностью, и Капулетти - тоже. - Так и скажешь оставшимся... клиентам. В ожидании насмешек Меркуцио судорожно втягивает носом воздух, но их не следует; Тибальт закрывает глаза, рассыпаясь посреди алой ткани грудой собачьи-серого меха - опасный, но насытившийся зверь. - Ночи, - желает он неразборчиво сквозь желтоватые зубы - волкодав, да и только. Умирающая птица под его боком решает, что подумает об этом утром.