Lone Tiger

Почему-то он не мог больше убивать людей. В нужный момент просто опускались руки. Это бесило, доводило его до исступлённой ярости. Себастьян устал убеждать себя в том, что Мориарти не управляет им даже после смерти. Очередная попытка. Очередной провал. Моран не смог нажать на курок. В ушах отголоском звучал чужой, Его смех. Псих. Чертов психопат. И Бастиан движется к той же точке. Надо остановиться, пока не поздно. Он разбирает винтовку. Почему так слаб? Что-то колышется внутри, вызывая изредка приступы. Приступы воспоминаний, когда перед глазами встаёт та или иная сцена, когда ему яро хочется нажать на курок, держа пистолет у своего виска. Ртутью течёт вода из крана, капли маленькими блестящими изумрудами оседают на раковине. Моран, опершись спиной о стену, смотрит в окно, на ночную жизнь Лондона. Джим любил сидеть на подоконнике, закутавшись в одеяло, свесив ноги вниз. Иногда шутливо накренялся вперёд, но никогда не разжимал пальцев. Смотрел на цветы созвездий и звал киллера, чтобы показать мигающую точку, которая потом оказывалась всего-навсего спутником. Звезд в городе мало. Чтобы действительно посмотреть на небо ночью, они даже один раз выехали в лес и, лежа на пледе посреди бора, глядели в бесконечную темень космоса. Бесконечную темень, как и то, что они оба в шутку назвали любовью. В шутку. Вот что причиняло боль даже ему. Сигарета истлела вместе со звенящей пустотой. Полковник ещё раз отпил из бутылки и, поставив тару на стол, побрёл к себе в комнату. Сон тоже исчез: максимум двадцать минут в день, и дальше он не мог даже закрыть глаз. Начинала душить боль, тоска, тишина. Три дамы, услужливо подводящие его к бездне. И не готов ли снайпер был шагнуть вперёд, без помощи, просто для того, чтобы прекратить свое страдание вспышкой боли и манящей бесконечностью? Хотя, может, там всё лишь усилится. В этом мире, по крайней мере, он больше не видел пользы и смысла своего существования. И кто кому был опорой? Джим. Даже имя опустело, не звучало больше на языке так особенно, как раньше. Не звучало имя так, чтобы окликнуть и услышать в ответ тихие, мурлычущие и безупречно ласковые слова, обращённые только к нему. Иногда Морану казалось, что он начинает забывать Джеймса, тогда мужчина лихорадочно цеплялся за воспоминания, вырывал из памяти то, что было близко к забытью - Себастьян не хотел отпускать его. Страх сковывал конечности и не давал даже двигаться. Голос Джима внутри умиротворяюще нашёптывал дьявольские слова, призывая к действию: "Иди", "убей". А он не мог. Винтовка будто отяжелела. Даже если мужчина доходил до крыши, то словно терял зрение – перед глазами мельтешили тёмные круги, и Бастиан не мог даже сфокусироваться на ближайшем предмете. Глупо. Он зависит от мертвеца. А мёртвым всё равно. Всё равно на тех, кто остался здесь, скучавших и звавших вернуться. Джеймс. Он запрещал так к себе обращаться, но теперь его нет, и дух его не появиться, не наградит затрещиной, блеском безумия в глазах, не удостоит своим царственным появлением. Невесомо, одной из ночей он просто поклялся тёмному небу, освещённому мириадами ярких звёзд, взывая к душе короля своей души. Поклялся в смерти, если тот не вернётся через девять месяцев. Мориарти бы не пропустил этого представления, слишком уж он любил кровь и простых людей, и своего верного, приручённого словом тигра.