Lone Tiger

"Вернись домой, Джим, вернись домой. Я так скучаю по тебе. Я потерялся в себе, в этом чуждом мире без тебя. Вернись или я убью тебя второй раз. Мне тяжело. Вернись домой, Джим. Иди домой..." В руках снайпера заплясал злой, жадный до кислорода огонёк, тянущийся, будто цепкими пальцами, искорками к сваленной груде бумаг - некогда документов, а ныне - просто мусора. Мужчина отступил на пару шагов назад. Он находился на заднем дворе одного из бесчисленных особняков Джима, в этом доме Джеймс обосновал свой кабинет, и шкафы были полны всяких бумажек с каракулями, заказами, обычными отчётами. Но теперь же вся эта работа сгорала от напора неумолимого огня, седея и рассыпаясь на мириады составляющих, некогда чётких и сложных процессов. Коим, отныне, светил бессрочный отпуск. Полковник сел на поцарапанный табурет и закурил, неотрывно глядя на огонь, что своими языками ласкал больную душу, зарождал нечто особенное внутри. Как надеждой вдохновляются отчаявшиеся, он, Себастьян Моран, вдохновился тем неуловимым, чему, даже при желании, не смог бы дать точного названия. Он медленно и верно раскачивался на грани между мрачными мыслями и таким же, только более тёмным, сумасшествием. Бастиан нередко слышал его голос, а иногда и видел. Проведя достаточно времени с гением, Моран иногда представлял погибшего. Как и сейчас. Нарочито медленно Джим покружил вокруг пепелища, кажется, даже ругаясь сквозь зубы - эффект, ранее не достижимый Себом. Остановился. Цепкий, колкий и тяжёлый взгляд, выворачивающий тело наизнанку. "Зачем?" Себастьян достаёт сигарету и вновь затягивается, прикрыв веки. "Это моя работа, Бас, ты не смел трогать эти бумаги без моего непосредственного распоряжения! Что ты о себе возомнил?" Галлюцинация довольно правдоподобна. Он тихо смеётся, когда его внутренний демон начинает истерику. Солёные капли, блеснувшие на ресницах, опадают вниз, и мужчина закрывает глаза ладонью, качая головой. Киллер бы хотел вынуть кровоточащую, чёрную душу, бросить её, как нечто ненужное, неживое, в серое пространство неба и умереть, присягнув на верность. В нем все болело, плакало, рыдало, разрывалось от отчаянья. Иногда это выплёскивалось из общего котла горя и тоски, но чаще всего, сильными, наглыми, безжалостными мыслями блондин загонял свою кару обратно, рыча на нее раненым зверем. Он чувствовал их. Мойры уже давно натянули нить его жизни, но все никак не могли перерезать, с садистским наслаждением наблюдая за мучениями, терзаниями и стенаниями, желая упиться всласть его горем, его призрачной надеждой. Тремя ядовитыми тенями они следовали за ним, затачивая ножницы, млея и грея подступающий момент расплаты, припадая обветренными губами к сосуду с кровью. Полковник сам хотел прервать мученье, тем более срок уже близился к концу, а босса не было, а значит не было и его самого. Он в конец измотался, пытаясь разобраться в себе, найти несуществующий для него выход. Он бы хотел перестать дышать и просто отойти в мир иной. К Нему, прекрасному божеству своих мыслей.