Не сказка

      Никакой определенности и никакого покоя.       Пытаться ли прятаться, пытаться ли выбраться через слишком узкое окно, звать ли голос или ждать? Кроме последнего, ничто и не кажется возможным: в окно не пролезть, голос, очевидно, безразличен к новым бедам, а прятаться почти негде и… кто поверит, что я исчез? Впрочем, куда важнее другое: есть ли необходимость, чтобы так подумали? Все зависит от Тутти, от того, кого он обманул… Мы были знакомы слишком мало, чтобы я был уверен! Особенно после сцены с куклой… Кто так относится к своей сестре, как будет относиться к другу? Но, с другой стороны, он, конечно, был не в себе. Но в себе ли он сейчас тоже неизвестно!       Было ясно одно: с голосом в этой ситуации было бы спокойнее. Можно было бы положиться на собственную безопасность и узнать точно. Правда, Тутти совсем не казался мне сильным, а обмануть, как тот лекарь, он сможет едва ли. Шло время. Я сидел на кровати, вжимаясь в спинку даже слишком крепко. После того, как завтрак едва ли не бросили на подносе на пол, стало ясно, что через дверь неожиданным скачком выбраться тоже не получится.       Есть пришлось через силу: совершенно не хотелось, хотя еда была куда лучше, чем недавно в темнице и чуть раньше на свободе. Но на свободе и хлеб в радость, а здесь воротит даже от прекрасных пирожных! Но, если голодать, то защититься не выйдет ни от чего совершенно.       Правда, тот, от кого пришлось бы защищаться, совсем не спешил появляться. Солнце уже переставало бить лучами через узкое окно, уже принесли обед, и даже я уже справился с ним, но Тутти так и не появлялся. Может быть, я вообще все понял не так и его ко мне никто не собирается пускать?..       Такая возможность не понравилась мне еще сильнее. Уж лучше спорить с Тутти, чем сидеть здесь в полном одиночестве неизвестно сколько.       Я с тревогой уставился на дверь. Неужели за ней больше никого, кроме слуги с подносом, не появится? Неужели она не откроется больше для моих друзей или хотя бы тех, кто мог бы ими быть?       Вдруг комната показалась невыносимо тесной, маленькой, душной… Совсем не подходящей для гостя, к которому относятся так, как королева к Тутти!       Что же происходит? Что же?!       Я обхватил руками плечи и зажмурился. Нет, не нужно бояться! Что делало такими беспомощными жителей Страны Лжецов? Страх! Страх держал их в подчинении, вынуждал лгать, даже себе самим лгать!       Нет. Я не испугаюсь и не подчинюсь. Чем больше пугают, тем хуже то, что хотят заставить сделать. Нельзя поддаваться страху, сколько бы ни пришлось здесь провести. Однако… Сказать легче, чем сделать. Здесь правда тесно и душно, а мысль об одиночестве вызывает дрожь. Я не хочу быть один.       Когда рядом с комнатой зазвучали голоса, пусть едва слышно, слишком уж я взволновался, слишком обрадовался. И когда дверь открылась, когда Тутти вошёл в комнату, мне неожиданно было трудно сердиться. Может быть, если бы не прошлый опыт, я бы вскочил с кровати и бросился к нему. Но я сидел, и смотрел на него исподлобья, и не двигался вовсе. Наверное, потому вызвало у меня такое раздражение выражение его лица. Или, точнее, то, что вошёл он задумчивым и хмурым, но увидя меня неожиданно отбросил все это и радостно улыбнулся. — Жасмин! — и мне не пришлось себя заставлять вжаться в спинку кровати ещё крепче, когда он бросился в мою сторону. — Не подходи!       Он замер с возмутительно искренним удивлением. — Почему?.. О, подожди, ты же не поверил?.. — но несмотря на грусть в его глазах, я ещё не спешил успокоиться. — Ты звучал очень убедительно, — и куда убедительнее, чем когда говорил про помощь сиротам. — Конечно… — он совсем уже грустно вздохнул и все-таки подошёл к кровати, но сел с краю, дальше от меня. — Конечно, ведь я так говорил почти всю жизнь со старшими. И они всегда делали то, что я хотел. Понимаешь? А когда говорил вежливо и честно… — он лишь развёл руками. — Может быть, понимаю, — неохотно проговорил я. Понимал я, в основном, что растили его люди, которым не следует доверять детей. С другой стороны, со мной было не лучше, тем не менее, так лгать я никогда не умел. — Но понимаю ещё и то, что именно твоими силами я пленник. — Между прочим, она могла вернуть тебя в темницу! — Но могла и выставить, и принцесса собиралась этому помочь. — Ну если ты рушил стену затем, чтобы потом оказаться за ней!..       Я закусил губу и отвернулся от него. Нет, в этом он прав, в том-то и дело! Я сам сюда вломился, и сам куда больше виноват… — Я думал, что ты в беде.       Признавать сейчас было очень неприятно. Тогда я был уверен, что обязан его спасти. Что он мой друг. И что он не сумеет защитить себя сам. Но, похоже, даже если насчёт друга я не ошибся, он-то как раз хорошо может о себе позаботиться. — Ты думаешь, я не в беде? — тихо заговорил Тутти. — Думаешь, я свободен уйти отсюда в любой миг? — Королеве ты нравишься… — начал было я, но он вдруг снова вскочил. — Я даже слишком ей нравлюсь, Жасмин, но это не значит, что все в порядке! Жак не рассказал тебе?..       Я попытался вспомнить, что говорил мне Жак, но ничего, кроме страха великанов перед Альбиной не шло на ум. Пожалуй, он говорил куда больше, но я почти его не слушал. — Наверное, он слишком волновался, чтобы говорить. Понимаешь, — теперь он подошёл совсем близко и то, что он собирался сказать вдруг показалось мне слишком интересным, чтобы на это реагировать. Тутти понизил голос: — Здесь в плену их друг, принц Пенапью. И ещё один принц — Патрик. И они путешествовали, чтобы найти помощь в их спасении.       Я немного помолчал, осознавая услышанное. Вот бы они обрадовались, узнав, что пленных стало только больше! Если бы я знал, что здесь их друг… Нет, наверное, я все равно бы не смог ждать или требовать, чтобы Марта в её состоянии пошла сюда. — У королевы нездоровое пристрастие брать мальчиков в плен, — мрачно пошутил я, только чтобы немного отогнать неприятные мысли.       Но Тутти, похоже, не принял это как шутку и тяжело вздохнул. — Я думал, дело в другом, но сейчас уже сомневаюсь… Жаль, что Жак тебе ничего не рассказал, потому что с Альбиной наедине нам видеться не дают. — Наверное, это не он виноват, — стыдно признаваться, когда оказалось, что это имеет значение. Но не признаться и позволить думать, будто все на чужой совести — ещё стыднее. — Я понимаю, он волновался, — серьёзно кивнул Тутти. — Но пока вы не узнали, что нас похитили… — Я не слушал его, — резко перебил я. — Я боялся, что ты не простишь меня за крик, и не слушал Жака, — может быть, не нужно было говорить, но я уже не верил, что Тутти собирался относиться ко мне как кукле. Уже не мог подумать, что он — враг. Хотя, казалось бы, почему?..       Тутти удивлённо молчал, только щеки его чуть заметно порозовели. Он заговорил лишь после нескольких слышимых вдохов: — Правда?.. — тут же осекся, отвёл взгляд, но сжал в руке край одной из подушек. — Да… Да, наверное, так и должно было быть. Я должен был разозлиться, или обидеться, или испугаться… — он будто сам удивлялся своим словам. Тем неожиданнее было, когда он вдруг снова повернулся и глаза его выразили тихую и упрямую радость. — Но то, что со мной случилось после, было куда важнее, и я знал, что не могу нисколько на тебя злиться. — Что-то… Заставило тебя забыть боль? — Нет. Я не забыл. Когда ты кричал, было очень больно. Но потом, понимаешь, как только ты замолчал, боль ушла. И я как будто проснулся заново. Как будто вокруг меня треснула скорлупа… — он говорил то быстро и горячо, то совсем медленно, будто во сне. — И я понял. Я понял… — замолчал и опустил глаза куда-то вниз, — … что Суок больше нет. Больше ничего Тутти не сказал, но выпустил подушку и плечи его опустились.       И… После этого все сомнения окончательно ушли. Я приблизился и потянул его к себе, и обнял. Он поддался.       Мы долго молчали. Пускай я почти не помнил, все же, было нетрудно понять чувство.       Наконец Тутти вздохнул и мягко отстранился. — Хотя это и грустно, но я все-таки рад, что смог понять. — Только странно, что это вообще случилось. — А я был уверен, что ничего странного нет, — возразил Тутти и вдруг улыбнулся. — Просто у тебя волшебный голос, и он мне помог.       Такого волшебства моему голосу ещё никто не приписывал, но почему-то мне не захотелось спорить, как это бывало дома. — Не знаю, так ли это было, но теперь волшебства в нем совсем не осталось. — Неправда! — звонко воскликнул он. — Главное волшебство как раз на месте: твой голос все ещё очень красивый. Даже когда ты просто говоришь, очень красивый! И я уверен, если ты будешь петь королеве, случится ещё одно волшебство: ты ей понравишься, и она разрешит тебе гулять по дворцу вместе со мной!       Я не сдержал улыбки. Мой голос называли красивым, но ещё точно никто не говорил «волшебный», имея в виду что-то, кроме громкости. — Что ж, я готов попробовать… Но если уж её и новость о сиротстве так разозлила, то я не уверен, что пение успокоит. — Нет-нет, она очень любит всякие развлечения! — Кстати, как ты узнал об этом? — раз уж выпал случай спросить, я предпочёл им воспользоваться. — О том, что она любит развлечения? Знаешь, мы тут всего-ничего, а нас уже затаскали!.. — Нет. О сиротстве.       Тутти снова покраснел, в этот раз куда заметнее и как-то почти отвернулся. — Я не знал. Я сказал так, чтобы она тебя пожалела и простила.       Я только и смог коротко возмущённо вздохнуть, потому что слов не нашёл. — Но все-таки, я почти не сомневался, — видимо, поэтому он заговорил так быстро. — То есть… Мы с Суок тоже росли без… Мне сразу показалось, что ты такой же! — Ладно… Теперь ты знаешь, что не обманывал, — медленно проговорил я. — Но больше эту правду никогда не используй.

***

      Дворец был погружен в послеобеденную тишину, то есть, тишину сытую и довольную, но оттого нарушавшие её шелест платья и стук низких каблучков звучали ещё более гулкими и печальным. Даже звон серебряных бубенчиков на поясе и пряжках туфель казался одиноким, таким же, как и сама Кукла, создававшая весь звон и шелест.       Призрак, ищущий покоя, не произвёл бы впечатления столь тоскливого, сколь производила она в лёгком и бледном голубом платье крадущаяся за Тутти. Каждый миг она боялась, что будет поймана, что так бы и было, не будь принцесса занята беседой с матерью.       Пока что, Куклу не замечали, но не только нежелательные люди: сам Тутти тоже. Может быть, он просто не слышал, но она с каждым шагом все больше боялась, что он и не хочет услышать, и оттого замедлялась и останавливалась.       Она бы так и не догнала Тутти, если бы совсем расстроившись не издала звука, похожего на всхлип и вскрик, ужасно тонкий и непередаваемый, похожий лишь на тот, с каким ломаются.       На этот звук Тутти обернулся, к этому звуку Тутти подбежал. — Кукла! Что-то случилось? Альбина что-то хочет передать? — он торопился, встреча с Джельсомино без свидетелей казалась и страшной, и очень радостной. И призрачная Кукла не подходила этому настроению. — Нет. Скажи, Тутти, почему я должна с ней?.. — казалось, она за все эти годы не переменилось. За все-все, с тех пор, как была создана похожей на девочку четырёх лет. И сейчас она была обижена, но не так, как многие, без сдвинутых бровей, без надутых губ, а только с бездонно-серой грустью в глазах.       Трудно такой отвечать. Трудно с такой говорить. Потому что жалко, но ничего изменить ты не можешь. Или не хочешь приложить к тому сил… — Потому что… Потому что мы в плену, и королева не будет нам доверять, если ты убежишь. — Ну и что? Почему это важно, Тутти? — её руки совсем не похожи были на руки Суок, теперь это было так ясно… Тонкие и слабые. Но стоило им сжать край рукава, стало ясно, что вырваться из них будет очень трудно. — Почему ты не убежишь отсюда со мной? — Потому что здесь наши друзья… Бежать надо всем вместе, — попытался объяснить он, но в глазах Куклы понимания не появилось. Для неё никто здесь не был другом, никто, кроме него самого. Это жизнь с брожячим цирком, это встреча с Суок научили его дружить, дружить с теми, кто был открыт и добр к тебе, а у Куклы, конечно, не было ничего, кроме их прежней жизни во дворце Трех Толстяков, где слово «друг» было запретным. — Ты должна потерпеть, Кукла. Пожалуйста… Она отпустила его, но скорее от страха и понимания, что не убедит. — Почему ты не дал мне имени?.. — больше не глядя на него, спросила она.       Тутти ответил не сразу, хотя ответ был прост: «Потому что не думал, что нужно». Да, прост, но недостаточно точен и оттого жесток. — Я думал, — пусть это не многим лучше, — что ты — Суок. А значит, у тебя уже есть имя. А потом был уверен, что тебя сломали безвозвратно. — А теперь? — А теперь… Я обязательно придумаю! — он даже улыбнулся, почувствовав облегчение. Кукла подняла глаза на него с надеждой и почти улыбнулась. — Обязательно? — Я тебе обещаю! А теперь мне нужно идти.       Но пока он шёл к своей нынешней комнате, Кукла следовала за ним, тихая, но решительная. — Теперь возвращайся к Альбине, — совсем уже взявшись за ручку двери, сказал Тутти.       Кукла остановилась и прижала руки к груди. Её улыбка стала просящей. — Я люблю тебя, Тутти, — шелестом выдала она.       Он застыл, понимая, что ничего не может ей ответить, особенно теперь: не для ушей дворцовой стражи такие разговоры. И потому бессильно выдохнул: — Вернись к Альбине, пожалуйста.