Не сказка

      Было уже совсем темно, когда они проснулись. Проснулись почти одновременно, хотя и едва ли потребовалось бы много сил, чтобы обоим уснуть снова. Но они не уснули, а медленно приподнялись, опираясь на локтях. Тишина. Сонно-ласковые взгляды. И холодный, безынтересный ужин на подносе. Двигаться не хотелось, казалось, тем самым будет изгнана из комнаты какая-то хрупкая и нежная мечта.       Вдруг совсем рядом, кажется, только за стеной, кто-то негромко запел. То казалась его песня весёлой, то грустной. То звучала она медленно-медленно, а то вдруг делала резкий скачок. — Это песня о любви, — шёпотом выдохнул Патрик. — Ты различаешь слова? — о себе Пенапью этого сказать не мог. — Нет, — Патрик улыбнулся, как будто удивляясь вопросу, — песню о любви отличают не слова, а только то, как она поётся. Как и любовь определяется не словами. — А все-таки, слова ей нужны, — подавшись ближе к нему, горячо проговорил Пенапью. — Без слов, к сожалению, легко не понять и не заметить. — Хочешь послушать, да? — Хочу, — виновато и порывисто согласился Пенапью. — Ведь мне все казалось, что ты на меня злишься, что даже почти ненавидишь… И ещё принцесса, и ещё несчастная Марселла… — Я должен был тебя ненавидеть, — выдохнул Патрик. — И был уверен, что так будет. Идеальный и самоуверенный принц, который отберёт у меня любимую, просто потому, что живёт в другом королевстве. Я ждал, что только ты войдёшь, как ненависть вспыхнет во мне навек. — Но когда я вошёл, — проговорил Пенапью и запнулся, и взглянул на Патрика чуть виновато, — я не ощутил ненависти. — Нет. Потому что оказалось, что ты очень отличаешься от своего портрета и от слов энциклопедии. Ты оказался… Таких, как ты, нельзя ненавидеть. — «Таких» — жалких? — конечно, Пенапью не думал, что может услышать сейчас подтверждение. Но о том, что может производить такое впечатление беспокоился давно. Патрик нахмурился. — Жалкими были те, кто меня окружал. Они боялись правды сильнее, чем смерти, а королева и сейчас ещё боится. А ты… Нет, ты оказался таким открытым и простым, как будто даже не рос при дворе. Тебя так хвалила энциклопедия, а ты сказал правду. И когда голос вернулся ко мне, казалось, лишь ты и слушаешь меня по-настоящему. — Я боялся пропустить хоть слово. Хотя твоя песня была очень печальной. — Очень печально, когда ты не только не можешь поговорить ни с кем, но ещё и знаешь, что некому было бы слушать. В то время у меня не было радостных стихов, хотя я любил. — Ну а как же Марселла? Она бы слушала тебя вечность. — Да, ты, наверное, прав… Я заметил её слишком поздно. Ведь она была против той, кого я любил, понимаешь, это нелегко простить даже самому верному другу. Да и за служанками ухаживают лишь позабывшие стыд… — Это если ради обмана… — Да. И для меня это был бы обман, — Патрик тяжело покачал головой. — Я не любил её. И даже когда… Я чувствовал лишь вину перед ней. И когда нас заперли, мои мысли были вихрем, но вился он уже вокруг тебя. — Похоже, у меня в голове все намного проще… — чуть неловко выдал Пенапью. — То есть, я должен был смотреть на Альбину, но почти сразу же не смог. Патрик приобнял его за плечи. — Мне это очень приятно.       Пенапью улыбнулся так, как если бы его детский рисунок приглянулся строгому учителю. — Только теперь Альбина почему-то решила получить свое… Мне казалось, она изменилась. — Ты думаешь… Мне нужно с ней встретиться? — Если будет такая возможность, — ведь до сих пор никто не предлагал.

***

      К моменту, когда Тутти вернулся вечером, я не чувствовал уже ничего. Вынужденное бездействие и заточение, к тому же неспособность помочь друзьям и собственная беспомощность…       Мне уже казалось, что кровь покинула моё тело, оставив тяжёлые кости лежать, а будто остывшие глаза смотреть в пустоту потолка.       Тутти долгое время меня не трогал, но и не ложился, а ходил по комнате, негромко бормоча. Он, казалось, забыл обо мне, и поэтому, когда неожиданно резко рухнул на кровать и придвинулся ближе, я вздрогнул. — Жасмин, ты любил когда-нибудь? — порывисто спросил он. Отличная тема, чтобы обсудить её в темнице!       Возмущение моё было так велико, что как будто вернуло силы, — а может, они никуда и не пропадали, и только ждали, когда в них будет хоть капля смысла. — Тутти, неужели это сейчас важно? — Понимаешь… Если бы мы сейчас могли сделать что-то полезное, не было бы. Но мы ведь не можем. Уже ночь, и до утра можно… Поговорить просто так, — он покраснел и, казалось, расстроился. Нет, думаю, нет, не в желании праздной беседы причина. — Почему именно об этом? — но позволить ему скрыть истинную причину я тоже не мог. Он вздохнул и даже отвернулся. — Кукла… Сказала, что любит меня.       Я удивлённо вздохнул. Эта грустная девушка, на которую он едва не бросился недавно — любит его? И, конечно… Ему нужен совет. А мне вдруг и не хочется его давать. С другой стороны, какой вообще я могу дать совет? — Любил, — невесело отозвался я. — Но мой пример тебе не поможет. — Почему? — А потому… Потому что… — не так-то просто рассказать о подобном разочаровании! Я встал с кровати. — Ее звали Ромолетта… — и вдруг стало совершенно ясно: говорить ничего не нужно. Нужно только петь. И тогда будет легче, и вовсе не так тоскливо. Её звали Ромолетта, Ромолетта, Ромолетта На губах танцует лето, Ромолетта, Ромолетта, И самой весной согрета, Ромолетта, Ромолетта, Мы гуляли до рассвета… Ромолетта, Ромолетта! Ей нравилось одной гулять, И стены мелом портить! Не нравилось — секрет скрывать, С гнилой начинкой тортик! Её звали Ромолетта, Ромолетта, Ромолетта На губах танцует лето, Ромолетта, Ромолетта, И самой весной согрета, Ромолетта, Ромолетта, Мы гуляли до рассвета… Ромолетта, Ромолетта! Ей храбрости не занимать, Но с ней и доброты. Она смогла опорой стать, В опаснейшем пути! Её звали Ромолетта, Ромолетта, Ромолетта На губах танцует лето, Ромолетта, Ромолетта, И самой весной согрета, Ромолетта, Ромолетта, Мы гуляли до рассвета… Ромолетта, Ромолетта! И вместе, за руку мы шли, И весел был наш путь… — я осекся, почти поперхнувшись своей песней, и дальше проговорил очень быстро, почти глотая слова: — А потом оказалось, что она мальчик.       Тутти даже вскрикнул, не сводя с меня широко открытых глаз. Лишь спустя несколько мгновений, потерянно моргнув, он спросил: — И… И что дальше? Нет, подожди, я, кажется, ничего не понял. Этот мальчик специально нарядился девочкой, чтобы тебе понравиться? — Нет. Он вообще не виноват в том, что случилось, — со вздохом возразил я. — Его… Его обманули, как и всех других. Если коротко, король их страны велел все делать наоборот, даже кошек заставил гавкать. Короля мы прогнали, но переучиться обратно оказалось не так легко. И вот, однажды… Однажды, — я всё ещё помнил, как не мог заставить себя поверить, — у одного моего друга отклеились усы, — а ведь я был уверен, что они настоящие, не мог и представить себе Банонито без них! — Он их поднял и начал приклеивать обратно, а я спросил, зачем это ему фальшивые усы. А он так посмотрел на меня, так удивлённо, так напуганно… А потом закричал и засмеялся, даже пытался обнять меня, но, как понимаешь, его крики меня напугали. Тогда он ушел в другую комнату, а вернулся… В платье. И объяснил мне, что так привык, что напрочь и забыл, что их и в этом заставили солгать, что все мужчины в их стране — женщины, а все женщины — мужчины. Возвращение к правде для всех было сложным… Да. И, похоже, Ромолетта очень удивилась… Удивился, что я не… — И что, выходит, ты ему так и не сказал? — после небольшой паузы… Действительно, очень небольшой, чтобы понять такую ситуацию или хотя бы принять возможность ее существования!.. спросил Тутти. — Я тогда и понятия не имел, что мальчики могут любить мальчиков. Да и вообще… Боялся оскорбить. И сам не был готов. Думаю, я никогда не был бы готов, — может, ещё и поэтому мне было так легко уходить… — А вот мне все равно, — рассеянно пожал плечами Тутти. И прибавил: — Но твоя история, похоже, и правда мне не поможет. — Да. Но, может, я всё же смогу дать совет, если объяснишь, в чем проблема. — Это очень просто. Мы с Куклой росли вместе, рядом не было других детей, и, конечно, я любил ее. Но сейчас, зная, что она — копия Суок, и что Суок больше нет… Я просто не могу, Жасмин! Я не могу любить ее так!       Видимо, настала моя очередь слишком легко относиться к описанной сложности. — Так и скажи ей об этом.       Тутти безнадежно покачал головой. — Сказать, может, и нетрудно. Только она единственная осталась… Она была со мной с самого детства. И так сильно ее расстроить!.. Я скривил губы, но при том не мог бы сказать, что не понимаю его. — Она все равно догадается, Тутти. Он печально сжался и опустил плечи. И, видно, желая забыть о тяжести выбора, спросил: — Так ты… Сразу ее разлюбил? — Нет, не сразу. Сразу не бывает, — твердо ответил я. — И давай оставим этот разговор. Больше сил останется на завтра, — и на надежду, что завтра их будет на что потратить.

***

      Вечер. Неудовлетворённость прямо сказала, что собирается принять острую форму воя в подушки, а пока готовилась, вызывая желание что-нибудь сломать. Ничего нового добиться не удалось, даже права написать упрямому Пенапью записку, и то! Ещё и Кукла сидела довольная… Как будто для нее всех этих проблем не существовало! То есть, конечно, не существовало, но Альбину почему-то это ужасно возмущало.       И вскоре, она не выдержала. — Ну что ты улыбаешься? У нас ничего не выходит! — Тутти обещал дать мне имя, — мечтательно прозвучало в ответ. — Имя! Обещал! Даже ещё не дал! — Почему ты злишься? — А потому! Тебе, между прочим, уж если кто любит, должно получать в подарок украшения и цветы, а не жалкие обещания — и чего? Звука, имени! — Но этот звук от Тутти… — А Тутти твой кто? Мальчишка без всего, живущий за счет того, что симпатичен моей матери! — Это неважно… — Неважно… А ты подумай, что живешь без платьев! И на улице!       Эти слова неожиданно забеспокоили Куклу. — На улице?.. — испуганно спросила она. — На улице! Будешь мокнуть под дождем, мёрзнуть под снегом, бродить босая по грязи!.. — Ах!.. — Кукла закрылась от «нападавшей» принцессы руками. Альбина довольно улыбнулась. — Но отчего же так? — А оттого, что твой Тутти тебя обеспечить не сможет! Если он поссорится с моей матерью — а помогая нам спасти принцев, он с ней поссорится обязательно, — то окажется на улице! А вернуться не сможет. И о тебе он не думает, не отговоришь его!       Кукла задрожала и зажмурилась. — И что?.. что же делать? — Думай, вот что. Думай!       И, сжалившись над совсем уж несчастным видом Куклы, Альбина прибавила: — И не переживай так. Между прочим, за твою руку много кто захотел бы сразиться.       Но Кукла почему-то не утешилась. Да и легче не стало…