Не сказка

      Пробуждение моё оказалось неприятным и медленным, будто сон истончался, но все ещё держал меня липкой рукой, и чтобы освободиться, требовалось резко дёрнуться, но тело не выполняло этого, отказываясь подчиняться.       А когда все-таки удалось, и тёплый, тяжёлый воздух комнаты позволил вдохнуть себя полной грудью, осадок какой-то печали мешал мне вполне это ценить.       Тутти лежал рядом, открыв глаза, но не произнося ни звука. Казалось, и его сны не были радостны и легки.       Верно, сам воздух темницы тому помеха. Окно здесь мало не только для побега, но и даже для свободного вдоха…       Я поднялся с некоторым трудом — быстро же неподвижная жизнь все испортила — и добрался до окошка. Но от этого оказалось мало толку — воздух снаружи стоял непоколебимой стеной, и не было в нем ни дуновения ветра. — Ты не спишь, Тутти? — рассеянно спросил я, лишь чтобы начать говорить. — Я пытаюсь проснуться… — шёпотом отвечал он. — Но мне очень страшно. — Ты боишься, что мы в плену? К сожалению, сон этого не изменит. — Нет… Я боюсь своего сна. — Сна? Ты видел чудовище? — я подошёл к нему, опасаясь, как бы его не стали преследовать самые обычные воспоминания. — Нет… Я видел волшебницу. Красивую, но ужасно злую. Вокруг неё дрожал воздух…       Я растерянно вздохнул. Волшебницу… Отчего доброму человеку бояться волшебницы? — И что она? — Проклинала… Она смотрела на мужчину, и кричала, что он обманщик. И что он сделал своего едва рожденного ребёнка вором. И раз ребёнок — вор, он теперь же украдёт у своего брата, и от того оба они будут мучиться. И не пройдёт их мучение, пока этот мужчина, их отец, не признает правду. А потом она исчезла. Рассыпалась. И тут же разбилось окно.       Я неуверенно хмыкнул. Что-то в этом было знакомое. Впрочем, у нас в деревне все безумно любили сказки и воображали, что волшебники непременно бродят вокруг них. — И… Почему же она тебя так пугает? — Потому. Мне казалось, она именно на меня это заклятье отправила. — И думаешь, это было… Воспоминание? Или настоящие заклятье, которое теперь на тебя действует? — Не знаю. То есть, это было бы глупо, — он, наконец, сел, но прижался к спинке кровати. — Думаю, двое потерянных родственников — это было бы слишком.       Я улыбнулся и мягко хлопнул его по плечу. — Это наверняка была просто сказка. Страшная сказка. Тебя она напугала в детстве, поэтому и теперь тебе так трудно успокоиться. — Вот это едва ли. Мне никто и не рассказывал сказок в детстве. Вместо этого рассказывали, как бы побольше себе забрать у других. Все настоящие сказки мне рассказала Суок, и я очень хорошо их помню. — А вот я почти уверен, что слышал такую, — да-да, ощущение совершенно чёткое. Даже такое, будто я слышал такое начало, а вот что дальше случилось, почему-то не узнал. — Или песню. Многие легенды поют как песни. У вас же наверняка были певцы во дворце? — Были. Правда, я не помню, чтобы и они когда пели что-то хорошее. В нашей стране считалось, что волшебники уже исчезли. — Жаль, что в моей деревне считали иначе, — криво улыбнувшись, я сел рядом с ним. — А мне, кажется, снился сон про тебя.       Тутти несколько раз удивлённо моргнул и сжал край покрывала. — Про меня?.. — Да. Только самого тебя я не видел. — Тогда откуда ты знаешь, что это был я? — Как бы так?.. На самом деле, скорее даже, что я был тобой во сне, — как это часто и бывает, во сне сложнее всего понять, кто ты — герой или наблюдатель. — Вокруг — злые великаны, а рядом маленькая девочка, очень похожая на твою куклу. Потом её забрали, и это было такое горе, от которого кричишь и не можешь остановиться. Меня пытались утешить, но это было невозможно, и, наконец, её вернули… Но она была безразлична и только улыбалась. И великаны сказали: теперь мы сделали твою сестру куклой, а твоё сердце — железным, и вы больше не будете добрыми и весёлыми никогда.       Вдруг холодная ладонь Тутти оказалась прижатой к моей щеке. Рассказ о сне так захватил меня, что я не замечал реакции на него, и теперь лишь увидел потрясенное выражение лица Тутти… Казалось, он лишь для того прикоснулся ко мне, чтобы очнуться, но ему-то это как раз не помогло, и ещё минуту он стоял с широко открытыми глазами, не произнося ни слова. Когда же я решился помочь ему, он вдруг сам встрепенулся, и улыбнулся, несколько беспомощно. — Это нечестно, Жасмин. Я так мечтал увидеть этот сон, увидеть, вспомнить, с тех пор, как узнал нашу с Суок историю… И он достался тебе! Почему? — Я рад этому не больше тебя, — и все же, мне было неловко. Как будто взял что-то чужое, хотя и не собирался. Но Тутти не собирался слишком долго об этом переживать. — Конечно… Слушай… Вот ты говоришь, что знаешь легенду про фею, которую я видел? Может быть, мы поменялись снами?       Я неуверенно пожал плечами. — Отчего бы это? — А отчего пропал твой голос? Ясно же, замок заколдован! А Альбина говорила, что недавно здесь была волшебная роза… Может, остатки её волшебства все ещё влияют. — Не очень-то приятное дело, если ты прав, — сны бывают всякие. Порой настолько странные, что как-то стыдно, что родились в твоей голове. — Есть штуки и менее приятные, — махнув рукой, возразил Тутти. Вдруг он сделался серьёзным и совсем отбросил сон, и, похоже, даже и мысли о нем. — Вчера я уже предложил королеве, чтобы она позволила тебе петь для неё. Она очень сомневалась, но обещала подумать. Если сегодня мне удастся её убедить… Понимаешь, нам же нужно, чтобы ты присутствовал на свадьбе! — Что же в этом неприятного? Я выйду на воздух и буду петь…       Тутти помрачнел и поджал губы, но через мгновение схватил обе мои руки и приблизился так, что я бы обязательно засмеялся от того, как выглядит его лицо, если бы не удивительная строгость и неожиданность. — А ты точно меня понял, Жасмин? Ты будешь петь не для парочки друзей и не что тебе угодно, ты будешь петь для королевы, скучные дворцовые песни, о том, какая она замечательная королева, и о том, как хорош дворец, о том, как хорошо всем в королевстве жить, а она будет сидеть и милостиво кивать, если соизволит хотя бы раз кивнуть вообще.       Я несколько раз моргнул, ещё и от неловкости: Тутти смотрел прямо в глаза.       Наконец, не выдержав, я отстранился и лишь тогда смог вдохнуть достаточно свободно. Нарисованная Тутти картина постепенно становилась все понятнее и все противнее. — Слушай, Тутти, я ведь не знаю здешних дворцовых песен, и она не может ожидать, что я их знаю, — прогнав воображаемые образы подальше, заметил я. — Жасмин… Ты точно никогда не жил во дворце. Большинство королей ожидают, что для их удовольствия ты сможешь узнать что угодно. А если не сможешь — то беда твоя.       Не могу сказать, что полностью поверил в это. Сам Тутти жил всего в одном дворце, и вряд ли мог знать всех королей поголовно. Тем не менее… — И что ты предлагаешь? Ведь не из воздуха мне брать их песни. — Я просил принести записанные, с нотами. Думаю, к завтраку их тебе отдадут. — Лучше бы они их принесли вчера… Я могу не успеть. — Не знаю, отчего их не принесли вчера вечером, — признался Тутти. Похоже, несмотря на милость королевы, не так уж его здесь слушают. — Но это неважно, — продолжил он, — им-то все равно… А нам нужно. Поэтому, Жасмин, не думай о времени. Если ты не успеешь, я ей объясню. — К сожалению, Тутти, меня будет отвлекать не страх перед временем, а раздражение, — во всяком случае, оно во мне уже сейчас. А ведь я ещё не видел текстов! — Жасмин, — он снова умудрился приблизиться, хотя теперь и не пытался удержать. — Пожалуйста, приложи все усилия, — и, отстранившись, вдруг легко улыбнувшись прибавил: — А справишься — я тебя поцелую.       Это было как-то слишком глупо, чтобы даже реагировать, и я лишь свёл брови, показывая полное недоумение.       Тутти рассмеялся. — Шучу. Суок так говорила, иногда… — Могу постараться, чтобы ты больше не шутил так, — быстро ответил я.

***

      Тутти угадал, и с завтраком принесли несколько листов с текстами песен и нотами. А вот самого Тутти забрали, потому как королева желала разделить завтрак с ним.       Без Тутти комната сделалась ещё мрачнее, и, будто бы ещё теснее. А в тесноте и там, где мало воздуха, поётся плохо.       Сами же тексты дворцовых песен не показались мне такими уж ужасными, хотя и восторга, а значит и желания петь и петь их, не вызывали. Так что начинать было трудно, даже просто заставить себя открыть рот… Но привычка взяла свое, и через полчаса я уже почти забылся, оставив мысли и погрузившись в пение. Если бы только так продолжалось, я наверняка успел бы вовремя…       Кое-что помешало мне. Всего миг, миг, когда в комнате все вздрогнуло, когда голос прогремел как прежде.       Больше ни о чем речи быть не могло, я лишь пробовал и пробовал вновь услышать его, расшевелить, заставить звучать. Я повторял ту же строчку, в какой услышал его, припоминал ошибки, а может, просто их выдумывал, ища объяснения… Все было тщетно. Будто голос лишь почудился мне, или заглянул, издеваясь, чтобы сказать, что к таким глупым песням он не возвратится и таким пустым целям служить не будет. Тогда я стал кричать, обещая бороться, не смиряться с пленением… Ничего. Только страж у двери грозно заглянул и предупредил, что во дворце есть места и похуже, чем эта комната. Пришлось успокоиться, но, разумеется, успокоение это было лишь внешне. Если бы не увели Тутти…       Да. Тутти очень просил. И хотя сам я не так уверен, что нам всем это поможет, нельзя упускать даже такой шанс.       Но возвращение к дворцовым песням теперь было уже совсем скверным, за собственным несмирением я почти не видел текста и нот.       И ещё не освободился от такого восприятия, когда дверь снова отворилась. Я думал, принесли обед — хотя было бы слишком рано, но вместо подноса внесли одежду. — Королева желает, чтобы ты пел за обедом, а для того нужно одеться соответственно, — пояснил самый, на вид, важный из слуг.       «Соответственно»… В том, что они принесли, я мог соответствовать лишь себе в школьные годы. Хотя и тогда белые рубашки не были такими кукольными, такими украшенными рюшами… Да и рукава всегда были плотными, а не летяще-свободными… Спасибо, что штаны были более-менее обычны.       И будто мало было того, переодеваться мне помогали. А затем взялись и за прическу, подарив куда больше боли, чем красоты.       Если Тутти и удалось развеять моё раздражение своей глупой шуткой, то теперь оно вернулось в полной мере, и я даже не обрадовался, выйдя в коридор, где окна были больше, и видно было солнце и траву, и где гулял воздух…       Немного легче стало снаружи: мы вышли в сад, и ветер поспешил испортить все старания слуг, растрепав мои волосы. Я даже улыбался…       До тех самых пор, пока не подошёл к столу, где уже ожидали. Помимо королевы и Тутти, к сожалению, здесь была и Альбина, и Кукла. Правда, обе они сделали вид, что не замечают моего появления, на удивление, синхронно! Тутти как будто не давал себе дышать, будто надеясь не выдать волнения. А вот королева смотрела прямо, даже слишком прямо, неуютно… И улыбка, натянутая, но очень стремящаяся быть мирной и хитрой, не делала ощущение лучше. — А вот и ты, наконец, наша скука развеется. — Что-то я не помню, чтобы у нас жаловали шутов, мама, — что бы Тутти ни говорил об общих планах, участвовать в одном с ней вместе — удовольствие сомнительное. — Альбина… — это было бы не назвать строгостью, только желанием её показать. — У нас, до недавних пор, никого не жаловали из деятелей искусства, сейчас острая нехватка. — Надо было заняться набором. — Как раз после свадьбы и займёмся, — промурлыкала королева.       Как бы я ни относился к Альбине, сама идея набирать «людей искусства» после свадьбы кажется очень странной. Ведь где, как не на свадьбе, они особенно нужны? — Так мы ждём. Начинай, пожалуйста.       Но я не успел даже подумать, что ответить, как Тутти встал из-за стола. — Ваше Величество, знаете, так как это его первое выступление перед столь знатными особами, я хотел бы проследить, чтобы все прошло хорошо. — Да-а? — она подняла брови, не слишком-то обнадеживающе. — А я слышала, что король лжецов после его выступления лишился волос… И короны тоже.       Кто бы мог подумать, что это так легко выяснить! И кто мог подумать, какой далёкой теперь покажется та история и даже предупреждения о том, что она не забыта…       По выражению лица Тутти, было ясно, что он-то этого как раз и не ожидал, поэтому я поспешил объяснить сам: — Да не было у него волос — только парик. А корону он украл! Это был просто разбойник, притворившийся королем.       Но делу это, похоже, не помогло. Во всяком случае, судя по помрачневшей королеве и по тому, как широко открыла глаза Альбина, одновременно хмуря брови. Такие лица бывают у учителей, которые чем-то очень недовольны на празднике, но не могут вмешаться достаточно заметным образом. — Видите, и близко не похоже на вас, — быстро заговорил Тутти. — К тому же, с тех пор прошло столько времени. — Да… — медленно произнесла королева. — Очень много… Хорошо, милый Тутти. Я, конечно, хотела сделать приятной, в первую очередь, именно вашу трапезу, пригласив вашего певца, но, раз вы так беспокоитесь… — Было бы просто неблагодарностью не постараться теперь, зная о такой заботе.       Всё-таки, как он ни старался не спешить, подошел слишком скоро. И в том, поможет ли его присутствие, я немного сомневался.       Он встал рядом, и теперь я даже ещё больше ощущал себя на школьном празднике.       И как на школьном празднике, время тянулось ужасно медленно, и никто из участников не желал находиться там, где находился.       Я пел, но не мог погрузиться в пение и едва ли слышал сам себя. И пусть Тутти взял меня за руку — облегчение было кратким, а за ним явилось ощущение ещё большего недовольства среди слушателей. А под конец… Да, под конец тех песен, что выучил, я, наконец, вспомнил, что успел даже прочитать не все из тех, что были принесены. Всего три песни… Казалось, прошла вечность, но столь малого количества было, конечно, недостаточно для королевского обеда. — В чем дело? — К сожалению, это все, что я успел разучить. — Вот как, — на секунду мне показалось, что она даже довольна. — Для нас сейчас достаточно, но для свадьбы — ни в коем случае. Так что, я должна подумать. А пока, милый Тутти, возвращайтесь к столу. И, так как ваш… друг еще нужен здесь, он тоже может присоединиться.       Правда, я совершенно не понимал, во имя чего мне следовало задержаться: все время обеда разговоры шли лишь о свадьбе и о возможности встречи Альбины с её женихом, так и не соизволившим сказать «да».       Тутти не говорил со мной, возможно, отчасти, потому что злился…       И аппетита у меня практически не было.       Благо, и сам обед кончился быстро: остальные, конечно, успели насытиться.       Королева плавно поднялась со своего места, и объявила: — Я собираюсь теперь немного отдохнуть, а затем буду занята делами. А что касается вашей просьбы, милый Тутти, решение моё таково: я ещё раз послушаю вашего друга, но только без вашего присутствия, и присутствия остальных. Мне кажется, он слишком стеснен большим обществом и незнакомыми песнями, чтобы вполне показать свой талант. И, пожалуйста, не спорьте с этим, — с нажимом прибавила она. — Пусть придёт ко мне перед ужином. А теперь можете погулять по саду.

***

      Не очень это была весёлая прогулка на свободе. Тутти волновался и искал, зачем королева решила позвать меня одного и ни один вариант, откровенно, не был радостным. Сам же я пытался припомнить, что мог бы спеть ей такого, чтобы оно не раздражало меня и не оскорбляло её, что выходило ничуть не лучше, чем у Тутти с его предположениями. К моменту, когда пора было идти, мы извели себя самих и друг друга, а вот отдохнуть или порадоваться относительной свободе не успели.       Тутти проводил меня до двери и прощался так, будто отправлял в последний бой.       Может, он и был прав.       В покоях королевы — или, быть может, в тех покоях, что она выбрала для этой цели, — было довольно темно и даже немного прохладно. Мне даже показалось, что все пройдёт хорошо: здесь не было так тесно, чтобы задыхаться, и не было так свободно, чтобы голос терялся. Но после первой же спокойной песни про весну и цветы, королева остановила меня. — Нет-нет, — излишне приятным тоном произнесла она. — Это не то, чего я хочу, не то, зачем я трачу свое время. Мне нужно, чтобы ты пел от сердца, о том, что думаешь. — Но мои мысли едва ли доставят Вам удовольствие, потому что я пленник, — честно признал я. Хотя, как ни странно, я не испытывал настоящей злости к ней лично. Скорее к ситуации, к положению, в каком оказался. А ведь если задуматься… Но теперь было не время. — Я это понимаю. Но неизвестность мне кажется ужаснее правды. А если ты сам боишься, что навредишь себе или Тутти, — потому что уж слишком он старается помешать тебе что-то сказать, — то знай, что молчанием ты навредишь непременно, а вот честностью, возможно, спасешь вас обоих.       Я сжал губы. Долго думать было, конечно, нельзя. Хотя сочинить песню из собственных мыслях на ходу тоже не так уж просто, но если только быть спокойным…       Я открыл рот, но тут случилось странное: будто кто-то другой запел за меня моим голосом. Песня, что прежде не была мною слышана и, тем более, придумана, зазвучала сама: Если упали стены в темнице, То ни за что не стой! Даже если пророчат в принцы, Лучше бросайся в бой! Пленному принцу, пленному принцу, Ночь закрывает глаза и сердце, Пленному принцу, пленному принцу, И краскам цветов вы на клетке не верьте. Пленному принцу пленному принцу, Все на свободу закрыты дверцы, Пленному принцу, пленному принцу Ночь закрывает глаза и сердце… Если оружие пало Рядом надежда погибшей лежит, Это лишь жизни свободной начало, И мы все одно убежим!       На этих словах я смолк. Молчала и королева.       Но было ясно, что такая песня не могла никого спасти.