Осознанная необходимость

Ты сидишь неподвижно, уставившись в одну точку. В голове — тишина бесконечной степи, и колышутся мерно полынь и ковыль… Ветер гоняет твои мысли, словно перекати-поле. Но где-то снаружи, к востоку от Массера и к западу от Секунды, звучат знакомые уху шаги, потом – скрип двери, и сквозняк холодит твою влажную кожу. За спиной звенит удивлённое: – Что ты делаешь? Ты разворачиваешься. – Как видишь, вопрос здесь скорее в том, чего я не делаю! – поясняешь ты с кривоватой усмешкой — и для пущей выразительности взмахиваешь своей бритвой. Ворин в ответ только мученически закатывает глаза — и закрывает дверь. – Ты и твои остроты, друг мой… Ты и твои… – он осекается, хмурит густые брови. – У тебя же руки дрожат! – восклицает он с удивлением и тревогой. – Что случилось? Не думая, ты проводишь свободной рукой по лбу, пачкаешь его клочьями пены. Вздыхаешь. – Это просто усталость, – поясняешь ты, покачав головой. – Тяжёлый день тяжёлой недели тяжёлого месяца. Да, груз на плечах становится лишь тяжелее, а опереться… Иногда кажется, что я никому не могу довериться. – О, даже мне? – он переспрашивает — с наигранной обидой в голосе, прижимая ладони к груди. – Я ранен в самое сердце! –…но потом я всё же вспоминаю, – продолжаешь ты как ни в чём не бывало. – Вспоминаю, что у меня есть такие друзья, как ты, Ворин из дома Дагот. И мне сразу становится легче. И ты улыбаешься — широко, во весь рот. Искренне. Кена* всегда говорит, что эта улыбка магически превращает тебя в идиота — но кена любит ворчать, по поводу и без, а жизненный опыт подсказывает, что она творит волшебство совершенно иного рода. Ты улыбаешься, и склочные лидеры кланов начинают прислушиваться к твоим словам. Ты улыбаешься, и войска сокрушают врагов с твоим именем на устах. Ты улыбаешься, и Ворин улыбается тебе в ответ. – Эх, и что бы тебе без меня оставалось делать, мой Хортатор*? – притворно вздыхает он. – Водить караваны силт-страйдеров, я полагаю. Но для чего ты здесь, Ворин? – опомнившись, спрашиваешь ты. – Я могу тебе чем-то помочь, друг мой? – Нет, – он качает головой, – ничего важного. Считай, что я просто соскучился. А вот я помочь тебе могу — и сделаю это с большим удовольствием. – Да? В чём же? Ворин кивает на бритву в твоей ладони. – У тебя руки дрожат, – поясняет он. – А если наш доблестный предводитель внезапно лишится уха или, тем паче, случайно перережет себе горло? Случится конфуз! Мы же не можем этого допустить, верно? – и Ворин подходит к тебе с раскрытой ладонью. – Решили поработать цирюльником, серджо? – пытаешься ты отшутиться — но бритву передаёшь. Пальцы у него горячие, как застывшее пламя. – Можете на меня положиться, любезный господин! – с шутливой серьёзностью заявляет Ворин, отбрасывая за спину волосы. Он подходит ближе, почти вплотную. Вздыхая, ты закрываешь глаза и ждёшь. Как хорошо, когда… Но вместо холодной стали горячие пальцы касаются твоих щёк. Ты вздрагиваешь и встречаешься с Ворином взглядом. Ты с трудом его узнаёшь — настолько чуждым его лицу кажется это выражение злого, напряжённого любопытства, этот тёмный и яростный, но и печальный взгляд. Запах мыльной воды вытесняется зловонием мертвечины. – У тебя симпатичное личико, девочка, – задумчиво тянет он — а ты вдруг не можешь ни шевельнуться, ни произнести и единого слова. Недоумение, недоверие, даже страх — ничто не находит выхода, только душит тебя и плещется где-то на дне твоих глаз. – Необычное, негармоничное даже, но симпатичное, – повторяет он, пальцами пробегаясь по твоему лицу. – Милое, да… Даже жалко его отнимать. Он с обеих сторон ногтями впивается тебе в щёки — и тянет, разрывая кожу, сдирая мясо с костей, раздирая твоё горло криком. Ты не можешь сопротивляться, нет, ты не можешь даже дышать, ты проснулась, вздрагивая то ли от холода, то ли от страха. От ужаса, леденящего душу и тело? Вирия, тряхнув головой, выскользнула из кровати. Не трудясь одеваться, босяком дошла до большого зеркала. Всматриваясь в него болезненно долго, пальцами пробежалась по своему лицу. Да, это было её лицо: крупный рот, и впалые щёки, и шрам на виске, и даже татуировка, подарок Нибани Месы. Это не было её лицом. Перед Вирией расстилалось скорее поле проигранного — ещё до своего начала! — боя. Скулы, лишённые симметрии благодаря костяным наростам. Болезненная припухлость нарыва, наползающего на правый глаз. Гнойные язвы, рассыпанные повсюду. Знаки болезни читались здесь без малейших усилий.

Корпрус.

***

Она заходит без стука, стремительно перелетает порог. Косадес, вздрогнув, откладывает в сторону трубку и встречает её расширенными от скуумы зрачками. – Вирия? – спрашивает он удивлённо — ведь это не неё совсем не похоже. Коротко кивнув, Вирия неспешно разматывает плотную шаль, из-за которой виднелись только её глаза. – О, милостивые Боги!.. – Рапортую о выполненном задании, мастер-шпион, – и Вирия отвешивает ему издевательский полупоклон. – Правда, в конце у меня возникли некоторые осложнения…

***

И ты заявляешь, громко и веско: – К альтернативным точкам зрения необходимо прислушиваться — а иначе никакую общественную систему не удастся поддерживать в равновесии. Ответом тебе становится недоумённое: – Ты... сам до такого додумался? – Само собой, нет, – фыркаешь ты, – это слова Альмы. Впрочем, это не означает, что я с ними не согласен. Все ошибаются, даже я… Ворин, не маскируя сарказма, тянет с издёвкой: – Да неужели? – …и хорошо, – продолжаешь ты как ни в чём не бывало, – когда находятся те, кто смотрит на мир по-другому — и не боится говорить об этом в лицо. Наш союз с двемерами уже скреплён кровью, что мы проливали бок о бок, и Вирия в кровь закусила губу. Привкус железа — и гнили — на языке помог ей немного разогнать сгустившийся в голове туман. Эдвинна Эльберт отдала бы всё на свете, чтобы оказаться сейчас на её месте — рядом с настоящим, живым двемером. Хотя, если хорошенько подумать… пожалуй, всё-таки нет. – Я обязан жизнью лорду Фиру, – признавался ей Ягрум Багарн, Последний Гном. – Он подобрал меня, когда я был сумасшедшим монстром… да, совсем без ума… Мне повезло больше многих: со временем я вышел из своего слабоумия, и сейчас я в ясном уме большую часть времени, хотя моё тело всё ещё остаётся гротескной и бесполезной тюрьмой. И это чистая правда. По сравнению с другими обитателями Корпрусариума — куда лорд Фир посоветовал ей сходить перед тем, как согласиться на «экспериментальное лечение», — Ягруму Багарну выпал не самый худший жребий. Он не потерял себя в тёмной пучине душевных мук, в море безумия и боли. Он мыслил, он не превратился в безмозглое, бессловесное существо — только оброс бесформенной жирной плотью, и язвы на его теле источают вонь, от которой слезятся глаза. Иным повезло много меньше — уродливым, жалким, утратившим себя тварям, что нынче заворожённо покачивались в такт барабану Уупсы Фир, несчастным узникам, чьи тела никогда не выйдут на солнечный свет, чьи души навечно облачены в это неумирающее гниющее мясо. Да, лучше уж умереть, чем обречь себя на подобное существование… Лучше убить себя — броситься на меч, или выпить яда, или же спрыгнуть с самой верхушки башни Тель Фир, — ведь обычная смерть больше не сможет найти к тебе дорогу. «Ты знала, что корпрус делает тебя невосприимчивой ко всем остальным болезням? – при первой же встрече спросил у неё Дивайт Фир. – Ты вообще слышала о пророчестве Нереварина? Эшлендеры говорят, что Нереварин будет невосприимчив к любой заразе. Я всегда думал: «Может, я заполучу Нереварина в Корпрусариум и даже никогда об этом и не узнаю?» – и на этом месте он звонко расхохотался, демонстрируя своё воистину неординарное чувство юмора. – Да… Нереварин – жирная, мерзкая корпрусная тварь, да к тому же сумасшедший, как болотная крыса! Разве не смешно?» Да охренеть как смешно. Обхохочешься. –…создал аппарат с целью управления мифическими силами, чтобы переступить границы смертности двемеров, – между тем продолжал ей рассказывать Ягрум Багарн. – Однако, рассмотрев его формулу, некоторые логики заявили, что побочных эффектов не избежать, а последствия могут быть катастрофическими. Вирия, сумев наконец отбросить все посторонние мысли, с напряжённым вниманием слушала речи двемера. Она старалась сосредоточиться лишь на его словах, не замечая всего остального: отвратительных очертаний бесформенно-жирного тела, болезненных колыханий осквернённой плоти и проступающей на язвах желтоватой сукровицы корпрусных слёз. Это было непросто, всё верно, но результат!.. Секрет исчезновения гномов, таинственные аппараты лорда Кагренака — кто знает, когда эти знания могут ей вдруг пригодиться?

***

Фир убирает в сторону посылку от Багарна, едва удостоив её даже беглым взглядом. – А теперь я дам тебе зелье на следующих условиях: ты должна выпить его здесь, у меня на глазах, – требует он, не тратя времени на вступления и уговоры. Воистину, довода действеннее, чем вид гниющего чрева Тель Фир, просто не может существовать. А тех, кто ответит отказом, лечить уже бесполезно — их мозгу, верно, уже нанесён непоправимый ущерб… – Оно подействует моментально, и мне нужно будет тебя тщательно осмотреть. Договорились? – Договорились, – кивает она, растягивая губы в широкой, но невесёлой усмешке. Довольно потирая ладони, Фир разворачивается к столу. Вирия, с усилием отгоняя сомнения, страхи и гул в голове, застывает, как статуя, и взглядом упирается в потолок. Как и во всех телваннийских башнях, он здесь неровный, живой, словно застывший на середине глубокого вздоха. Когда чародей возвращается вместе со склянкой лазоревого стекла, Вирия на мгновение и сама забывает, каково это – дышать. Холодные пальцы ложатся ей на подбородок. – Хорошо. Открой рот и закрой глаза, – приказывает ей Фир. И Вирия подчиняется — несмотря на то, что песня беснуется и кричит, словно сыч, хихикает, плачет и бьётся в висках гулким звоном, твердит беспрестанно: «Нет, нет… Нет-нет-нет. Нетнетнетнетнетнет», но уязвимость такой позиции заставляет противиться всё её естество. Жидкий огонь проливается ей на язык. Вирия вздрагивает. – Хорошо, – повторяет Фир и проводит рукой по её оголённому горлу. – Теперь глотай… ты не внимаешь ей, ты не раба её, голос твоей крови над тобой не имеет власти. Знай, что судьба ваша неразделима, но разве не боль – это лишь проявление жизни? Так распахни же глаза свои – Боги… – неверяще шепчет лорд Фир. – О боги!.. «К каким же богам взывает проживший четыре тысячелетия мер?» – рассеянно думает Вирия, вытягивая из ковра короткие нитки цветного шёлка. Пол здесь, как и во всех телваннийских башнях… Неведомая и необоримая сила поднимает Вирию на ноги, и она, на мгновение потерявшись, недоумённо трясёт головой. – Смотри! – восклицает мужчина, хватая её за плечи. – Смотри! Оно… действует! Он отстраняется, точно опомнившись, а Вирия чувствует, что ей наконец удалось пересечь непроглядно-тёмную толщу вод и вынырнуть на поверхность, к свету. Пальцами она пробегается по своему лицу: по изгибу бровей, и высоким скулам, и пухлым губам, и младенчески гладкой коже. Это её лицо. – Поразительно, – и ледяные пальцы Дивайта Фира вновь опускаются на её подбородок. – Дай я посмотрю на твою кожу… твои глаза… твой язык… – Вирия послушно высовывает язык и заодно облизывает пересохшие губы; мучительно-яркое, чем-то тревожное торжество сжимает ей грудь. Лорд-волшебник, глядя на Вирию, как на редкое насекомое, медленно, почти по слогам произносит: – И-зу-ми-тель-но. Да… Да, думаю, сработало, – кивает в такт своим мыслям Фир. – Ни одного признака болезни. Он отстраняется, оттряхивает руки — но так и не отпускает её своим холодным и цепким взглядом. – Благодарю вас, лорд Фир, – начинает Вирия. – Никакими словами не выразить благодарность за моё… – Конечно же, формально ты всё ещё больна корпрусом, как я и предполагал, – перебивает её чародей, задумчиво потирая свой подбородок. – Но все симптомы исчезли. Непостижимо! Вирия пожимает плечами: иммунитет к болезням и никакого старения, разве же это плохо? И она улыбается — широко, во весь рот. Искренне.