Знаете, когда люди понимают, что они попали в полную беспросветную задницу? Не тогда, когда бегут от толпы солдат, через поле брани; не тогда когда готовы обосраться от страха упасть с высоты шестиэтажки, балансируя на прогнившей доске, которая трещит так, будто она живая и каждый шаг доставляет ей адскую боль; и уж точно не тогда, когда самый большой страх жизни, нашпигованный пулями, словно пиньята конфетти (что уже в какой-то степени плюс), одной своей хваткой едва не ломает шею, в попытке добраться, доползти, отомстить, сделать хоть что-то, пока смерть не придавила его к земле своим тяжелым сапогом. Из всех этих ситуаций существует выход: бежать быстрее, не делать резких движений, достать ствол из кармана и прострелить мудаку сердце, чтоб он наконец-то сдох.
Из всех кроме этой.
Знаете, когда люди
на самом деле понимают, что они попали в полную беспросветную задницу? Когда их нагих загоняют в клетку к голодному тигру и говорят: либо ты, либо он. И ведь прекрасно понятно, что никаких «ты» здесь и быть не может, ибо вся эта ситуация проиграна с самого начала. Здесь нет выхода, нет вариантов развития событий, есть только окровавленная пасть и шея, на которой предрешено судьбой сойтись звериным клыкам.
Лакшмана надеялась, что, повидав весь местный колорит, начиная стрельбой по гражданским, что в этой стране как за здрасте, и заканчивая полноценной войной, с кровавым месивом, дерьмом и трупами, её уже нечем будет удивить. Однако Кират, вновь посмеялся ей в лицо, подвел к обрыву и приказал шагать вперёд, наугад, с закрытыми глазами. И она шагнула, потому что деваться больше некуда.
Первый шаг был незатейлив, даже в какой-то степени легок, ведь шагая вперёд и чувствуя клочок земли под собой, становится уже не так страшно. Появляется уверенность, мысли, вроде «всё в порядке, всё будет хорошо», но потом земля под ногами исчезает… и наступает пиздец.
Первый шаг был сделан сегодня ночью, когда огонь пожирающий Банапур наконец унялся. Словно по велению Богов, сжалившихся над судьбой киратцев, пошёл дождь, однако вспоминая, что климат здесь муссонный, а осень только-только сменила летнюю пору, осадки время от времени все еще напоминали о себе.
По темным мужским волосам стекали тяжелые дождевые капли. Сабал проводит рукой по вискам и прядям, собранным в хвост, в попытке стряхнуть заодно и наваждение, которое, однако, никуда не девается, лишь сильнее сжимается от холода, сидя под козырьком одного из домов на старом ящике. Лакшмана отнимает мокрую холодную ткань от кровоточащей разбитой губы и поднимает глаза вверх, на предводителя Золотого Пути, когда замечает на себе его взгляд. Словно с чужого толчка в спину она поднимается на ноги и делает неуверенный шаг вперед. Её сердце замирает, когда южанин делает шаг, а потом ещё и ещё, пока расстояние между ними не сокращается лишь до пары сантиметров, которые Лакшмана не в силах преодолеть. Переступить за незримую черту всегда страшно, всё равно, что шагнуть в пропасть с завязанными глазами, самонадеянно полагая, что под ногами окажется твердая земля. Так легко, но в то же время так... трудно. Американка закрывает глаза, словно в ожидании чего-то плохого (удара, ругани, да хоть чего-нибудь), однако вздрагивает, когда мужчина вместо (почему-то) ожидаемой пощечины, сгребает её в объятия.
Сердце предательски громко стучит, выдавая беглянку с головой, но Сабал словно и не обращает на это внимание, лишь сжимает покрепче и только потом облегченно вздыхает.
— Я думал, мы потеряли тебя. — Язык не поворачивается сказать «я» вместо «мы», хотя мужчине очень хочется. Он знает, что со всего Золотого Пути, да даже не так, со всего Кирата не найдется человека, который бы волновался за неё так, как волновался за неё он в эти последние сорок минут. Гейл же, в свою очередь, боится даже дышать, чтобы снова ничего не испортить. Лишь ошарашенно таращится перед собой, пытаясь понять, взаправду ли с ней происходит всё это. Ведь весь этот чертов день от начала и до конца был похож на совершенно идиотский, наркоманский сон.
Расскажи такое ей кто-нибудь полгода назад, что она будет лезть под пули, ради людей которых она даже и не знает, Лакки бы посмеялась. Посмеялась, но согласилась. Это в её характере: лезть, куда не просят, куда-то бежать, в кого-то стрелять, зачем-то спасать. Если бы Лакшмана пожелала бы когда-нибудь написать автобиографию, то каждая её глава начиналась бы со слов: «в этот раз мне довелось спасти…». Вот только нуждался ли тот индивид в спасении - очень спорный вопрос.
— Я же просил тебя остаться на аванпосте, почему ты сбежала?
— Я не могу так. — Воздуха в легких хватает только на несколько слов, девушка задыхается, пытаясь сделать вдох, однако из груди вырывается лишь всхлип. — Пэйган прислал солдат за мной. Это из-за меня погибли все эти люди. — Слёзы стоят в её глазах, когда мужчина делает шаг назад, выпуская Лакки из кольца объятий, только для того чтобы заглянуть ей в лицо.
— Не вини себя, слышишь? Никогда не вини себя в его деяниях! — Его голос в какой-то момент грубеет, и тогда Гейл позволяет себе прикоснуться к мужчине. Уложив тоненькие пальчики на мужское плечо, близ самой ключицы, девушка тихо вздыхает, а после спускается чуть ниже к груди, абсолютно невинно и без какого-то заднего намека. Это всего лишь маленькая попытка утешения, которая, возможно, бессмысленна с её стороны, однако она действует, на удивление работая одновременно на оба фланга. Рука киратца взамен касается её лица, утирая большим пальцем слезинку почти у самой реснички, не давая ей скатиться по бледной холодной щеке. — Вина за все то, что сегодня произошло здесь, лежит только и только на нем. Теперь ты понимаешь, как важно его остановить? Понимаешь, что Кират не будет жить в мире, пока Пэйган все ещё дышит?
— Я… не хочу, чтобы это повторилось. — Её голос дрожит, горло саднит от боли, а на шее темнеют следы чужих рук. Мысли об убийстве Пэйгана Мина отнюдь не приносят ей удовольствия, более того, она неосознанно избегает каждую из них, будто бы они все до единой были заражены какой-то опасной и неизлечимой болезнью. Лакшмана собирается с силами, не без болезненных ощущений облизывая пересохшие губы. — Мне лучше уехать отсюда подальше, чтобы он больше не искал меня здесь.
Мужчина нехотя соглашается с американкой - подвергать людей опасности было ужасной ошибкой, и американской гостье и впрямь было бы лучше держаться от больших поселений подальше.
— Дай мне ночь, я подумаю, как это можно будет устроить.
Хёрк появляется словно из ниоткуда, стоило Сабалу скрыться за поворотом одного из домов. Американец протягивает ей открытую бутылку пива, заранее предупреждая, что крепче у него ничего нет, но Гейл отказывается, ссылаясь на то, что день сегодня явно не тот, да и настроения как-то нет. После удара Годзиллы голова гудела так сильно, что порой девушке приходилось сбавлять шаг и прислушиваться к своему организму, который явно находился в раздумьях над дилеммой «блевать или не блевать». Лакшмана надеялась, что головокружение и слабость пройдут после крепкого сна, всё-таки она уже вторые сутки на ногах и вполне возможно, что одно просто наложилось на другое и дало такой эффект.
Изматывать свой организм порой входило в привычку, это не в первый раз и уж точно не в последний, по-другому Гейл просто не умеет. В Америке порой подобный образ жизни был необходим, чтобы успеть не только поработать на хороших парней, но и с плохими договориться. Жить хотят все, а жить хорошо — только самые смелые. Порой это выматывало настолько, что её выворачивало наизнанку в перерывах между работой и «подработкой».
Подработка. Напарник Лакшманы, Хуан, так её назвал, когда сказал, что за это плёвое дело денег будут давать больше, чем Гейл получает за полгода работы со всеми надбавками. Всего-то нужно было держать ушки на макушке, когда управление по борьбе с наркотиками снова захочет сунуть голову в дела злых мексиканских дядек. Чушь собачья, в погоне за большими деньгами этот придурок тянул её дальше и выше, порой заставляя подворовывать документацию у УБН. Словно ему было мало тех денег, что им отстегивал картель за своевременные предупреждения о рейдах гринго на их склады, разбросанные не только по территории её родного Бронкса, но и по всему Нью-Йорку. Если бы не мама, она бы не лезла в это дерьмо. Впрочем, так можно сказать о многих вещах в жизни Лакшманы, и несмотря на это, даже после смерти Ишвари осталась тем самым двигателем, благодаря которому Лакки все ещё ходит по острию ножа. Впрочем, в своих несчастьях скорее всего была виновата сама Лакшмана, просто потому что никогда не умела решать проблемы по-нормальному.
Они бредут непонятно куда и непонятно зачем, в голове тягучая пустота, и они оба знают, что сейчас ситуацию спасет только молчание. Лакшмана не переставала удивляться тому, как хорошо, встреченный ею, американец, подмечал ее настроение. Может быть она за эти несколько месяцев просто привыкла к худшему, и теперь маломальская эмпатия с чужой стороны кажется ей восьмым чудом света, а может Хёрк просто чертов телепат и сейчас читает каждую ее мысль. Хотя... это очень вряд-ли.
— Видать Годзилла смазал мне по лицу от души, раз уж в моей голове начали рождаться такие глупости.
— Я удивлен, что он тебя не отчитал. — Доносится откуда-то сбоку, стоило американцам спуститься вниз по каменным ступеням к старому, ныне пустующему, тиру, который со всех сторон оцепили машины Золотого Пути, словно место преступления. Девушка, повернувшись, замечает старых знакомых, присутствие которых, впрочем, было вполне объяснимо. Чандан и Раджеш приехали вместе с караваном Золотого Пути, что так кстати проезжал мимо аванпоста, на котором их оставила беглянка Лакшмана. Явно, злые... и ждущие объяснений.
— А зачем? Это ведь мы попались ему под горячую руку и отхватили по первое число, а всё почему? — Раджеш в своей манере вставляет пять копеек, туристка почему-то даже и не сомневалась в его реакции, однако это не значило, что она намерена промолчать в ответ. — Почему, Лакшмана?
— Потому, что Пэйган послал этих солдат за мной. Мне надо было сделать вид что мне плевать?!
— Эй-эй, сестричка, тише. — Хёрк хватает её за плечо, в попытке остановить, когда она делает шаг в их сторону.
— Я никогда не отсиживалась за чужими спинами и начинать не собираюсь. — Продолжает девушка, не отрывая дерзкого взгляда от чужих, раскосых глаз. Раджеш тоже делает шаг ей на встречу, собираясь ответить, однако собрат вовремя перехватывает его под руку, давая тому понять, что ссорой они явно ничего не добьются.
— Пойми нас правильно, мы не осуждаем. Раджеш... — Чандану порой бывает стыдно за взрывной характер старшего, и это как раз один из тех самых случаев. — ...имеет в виду, что это было очень безрассудно, ты могла пострадать. Чудо, что все закончилось именно так, и никак иначе. В этом ведь и заключался план Мина - выманить тебя одну и заставить пойти на поводу у эмоций. — Между ними нависает неловкая тишина, каждый думает о своем: Лакшмана продолжала буравить взглядом старшего; тот, впрочем, тоже в этом не отставал; американец отпустил её плечо и, не отводя взгляда от девчачьей спины, отпил пару глотков из бутылки. Один Чандан решил использовать воцарившуюся тишину для того чтобы перевести дыхание: он снял очки и устало потер ноющую от боли переносицу.
— Чертов Пэйган… Ублюдок на все готов ради достижения своих целей. — Раджеш первым прервал эту игру в гляделки, недовольно цыкнув перед этим.
— А на кой-чёрт ты ему вообще сдалась? — Хёрк озвучивает мысли киратцев очень своевременно. Этот вопрос мучил всех, в том числе и Лакшману, однако в её распоряжении были лишь догадки и теории, которые вряд ли смогли стать полноценным ответом. Единственный способ узнать правду - спросить самого Пэйгана, но после сегодняшнего девушка зареклась, что больше не скажет ему ни словечка.
— В нашу первую встречу он признался, что когда-то давно любил мою маму и долгое время винил себя в том, что она уехала в Америку. Не знаю как это может стыковаться друг с другом..
— Может Пэйган запугал Тарун Матару, и поэтому она бросила наш народ? — Вопрос младшего заставляет девушку немного сдать назад. Гейл помнит, как слышала это слово когда-то давно, вот только где?
— Что... Кого запугал?
— Тарун Матара... Она, как бы сказать, наша живая богиня.
— Смотри, если в стране умирал король и не оставлял наследников, то Тарун Матара имела достаточно власти, чтобы объявить новую династию или стать королевой самой. — поясняет Чандан, глядя девушке в глаза. Сказать, что эта абсолютно безумная информация повергла американку в шок - все равно что ничего не сказать.
— Подождите-подождите! Вы хотите сказать, что моя мама, Ишвари Гейл, была «типо» королевой этой страны?!
— Смотри не упади на задницу, Гейл, этот титул передается по наследству. — Усмехается Раджеш, одним высказыванием выбивая у Лакшманы почву из под ног. Возникало ощущение, что огромная фреска-мозайка под названием «Жизнь Лакшманы Гейл» начинала потихоньку обсыпаться. Камушек за камушком они падали куда-то в бездну под ногами, открывая взору нечто сложное и непонятное. Что-то, в чем Гейл точно не сможет разобраться сама. Киратец, видя её замешательство тут же вставляет свое слово, потушив маленький огонек испуга в её глазах.
— Не-не, не обнадеживай. Мохан не позволит. — Качает головой мужчина, обращаясь к другу. — Ему нужна марионетка, которая бы делала всё по его указке.
— Это да, как бы Сабал его не восхвалял, решения Мохана порой просто безумные, и, если под его влиянием окажется Тарун Матара, когда империя Пэйгана падёт… Одному Ялунгу известно, к чему это может привести.
— А что, если китаец как раз-таки и хочет, чтобы Лакки Страйк стала... этой, ну.... Марун Тарарам? — Девушка не может не прыснуть в кулак от такого умозаключения. Уж кто-кто, а Мин точно не станет делиться властью, даже если его очень сильно попросить. К тому же, а кто Лакшмана, собственно, такая, чтобы он делился с ней хоть чем-нибудь?
— Пэйгану плевать на эту страну и на религию. К тому же он уже король, ему не нужен человек, который мог бы оспорить его власть.
— Постой. Амита против того, чтобы Бхадра стала Тарун Матара… Что если предложить эту идею ей?
— Так, придержите коней! С чего вы решили, что я хочу быть... ею? — Кажется, ещё чуть-чуть и у неё лопнет голова. Словно в дополнение к этому, усилилась и боль в виске. Лакшмане уже ничего не хотелось, кроме тишины и хоть какого-нибудь сна. Хоть немножечко. Бессонные ночи определенно шли ей во вред, как бы она не утверждала обратное. Однако, в этот раз выбора у неё не было.
— А почему нет?
— Потому что нет! Я не могу так просто взять и остаться здесь! У меня работа в Америке, друзья, мой парень, с которым мы планировали свадьбу в следующем году! Как бы мне здесь не нравилось, я не могу остаться. — Американка нагло врет, но не без оснований. Работа, хоть и прибыльная, по сути была дерьмом, ибо батрачить на картель под боком у полиции - дело времени, которое, как правило, всегда упускают, и отнюдь не в свою пользу. И она упустит. Что же на счет молодого человека? Он о свадьбе не станет думать ни под каким предлогом еще как минимум лет пять - слишком возвышенные ожидания от жизни и карьеры, которую он пытается построить, проделывая путь из грязи в князи. Кто бы что не пел про эту призрачную толерантность, для афро-американца это всегда двойное усилие. Полицейская уверена, узнай он о ее делах с мексиканцами, сразу бы открестился, как от ненужной вещи. Порой ее донимал вопрос, а какого черта они все еще вместе? Привычка. Знакомы с детства, всегда были вместе, как два сапога пара. Их отношения не были чем-то внезапным, наоборот, многим казалось, что на их счёт все было предрешено еще давным-давно. Так легко и просто, впрочем как и все в этом мире, но Гейл не может не усложнять. Да и вообще, Лакшмана слишком горда, чтобы прилюдно сознаться в том, что ее жизнь дерьмо и, что самое глупое - что она до сих пор пытается за нее цепляться.
— Зря отказываешься. Ты правильная, не такая как остальные. Возможно, ты смогла бы как-нибудь урезонить китайца, и он бы отвалил от Кирата. — Хёрк всё продолжает строить догадки, однако, как и в прошлый раз, Раджеш спешит спустить его «с небес на землю». Лакшмане же в корне не нравится ни разговор, ни возможные, пускай и призрачные, перспективы.
— Глупости, Мин как доил Кират, так и продолжил бы, к тому же люди бы не успокоились, пока он жив. И тогда начнётся новая гражданская война, уже против Тарун Матара.
— Так, стоп. Давайте закроем тему и больше не будем её развивать. Я очень устала, у меня и так голова забита тем, где бы переспать эту ночь. Кстати, здесь нет никаких хостелов, ну или может кто-нибудь сдает комнаты туристам?
— Туристический центр начинается ближе к Шанату, здесь почти ничего нет.
— У меня машина рядом с деревней стоит, я в ней ночую. Хочешь со мной? — Абсолютно без задней мысли предлагает американец, указывая себе за спину. Гейл поймала себя на мысли, что просто не имеет права даже подумать об отказе.
— Веди.
***
LP - Forever for Now
— Мам, ты же понимаешь, что у нас будут проблемы?
— Лакшми, милая, помолчи пожалуйста. — Ишвари ерзает на кресле-каталке, словно уж на сковороде, оглядываясь по сторонам и надеясь остаться незамеченной для каждого белого халата в радиусе видимости. Как будто любой врач или медсестра, завидев беглянок тут же организуют план-перехват с мигалками и перестрелкой. Без сомнений, то, что они делают в корне неправильно и грозит Лакшмане огромным штрафом, однако, чего не сделаешь ради матери. На всякий случай табельное оружие у неё с собой, так что перестрелка для полицейской не особенно страшна.
— Я не смогу оплатить ещё один твой побег, я вкалываю на этой работе как проклятая, ты ведь сама прекрасно это знаешь! Давай повернем обратно, пока нас не хватились? Скажем, что выходили подышать свежим воздухом.
— Лакшмана, посмотри на меня. — Голос матери требователен, однако дрожащие нотки, проскакивающие то тут-то там, выдают её с головой. Девушка, обойдя кресло, садится на корточки прямо перед самыми её коленями, и сжав поданную матерью руку, покорно смотрит ей в глаза. Ей страшно видеть маму такой. Очень страшно. — Я больше не останусь здесь ни на минуту. Я не хочу... — Её глаза полны слез, воздуха катастрофически не хватает, но женщина чудом держится. Гейл и без слов прекрасно понимает, чего не хочет её мать: умереть здесь. Вдали от дома, в одиночестве. Ишвари боится его как огня. Всегда боялась, поэтому так отчаянно рвалась домой. Не в Кират, нет, в маленькую квартирку на окраине Южного Бронкса, где на каждом углу вахту несут малолетние мальчишки, приторговывая наркотой на больших мексиканских дядек, где время застряло в 90-х, и где после захода солнца порой лучше не высовываться из дома даже покурить. Опасность напоминала Ишвари о месте, где она родилась, о мире, который остался далеко позади. Мире, где на неё с самого детства была возложена огромная обязанность - власть над судьбами других, которую она променяла на грязную квартирку в районе для цветных, где люди были равны и не нуждались в её советах, не кланялись и не взваливали на её плечи сложные решения, от которых зависели чья-то жизнь или благосостояние. Кират был ей ненавистен, но изжить его из себя она не смогла, однако кто бы мог подумать, что ей было суждено найти покой в месте, из которого мечтал сбежать каждый. И в первую очередь её родная дочь.
Когда огромное здание больницы становится лишь точкой на горизонте в отражении зеркала заднего вида, Ишвари наконец-таки выдыхает. Киратка выпускает из рук край больничного халата, а после поднимает глаза на сосредоточенное лицо дочери: взгляд её темных глаз бегал из стороны в сторону, высматривая что-то на дороге; тонкие губы сжаты в узкую полоску. Такая серьезная и сосредоточенная. Ни дать, ни взять - дочь своего отца. Кто бы мог подумать, что мимика это вещь, которая тоже передается по наследству. Ишвари порой любовалась ей, вспоминая человека, которого, ни смотря на любовь, так и не смогла простить.
— Ты так похожа на него. — вырывается у женщины, когда дочь замечает на себе материнский взгляд. — На своего отца. — Лакшмана молчит, смотря перед собой. Они никогда не говорили о нем, эта тема, как и тема страны, из которой они родом, имели тонкую грань и чаще всего просто напросто находились под запретом.
— Вы не виделись больше двадцати лет... И ты все ещё помнишь, какой он? — Полицейская не может сдержать этот вопрос в себе. На самом деле ей бы хотелось узнать о том, каким он был и чем нравился матери, хотелось бы услышать истории из их жизни, или о том, как они познакомились, но Ишвари бы не ответила, сказала бы, что «давным-давно вычеркнула из своей жизни то, что было тогда, и бередить старую рану выше её сил». Она всегда это говорила, скажет и сейчас.
— Помню. — женщина замолкает, впрочем, ненадолго, с каждым словом вываливая всё больше и больше правды на голову Лакшманы. — Я тогда соврала тебе. Он приезжал несколько раз.
— И... я видела его?
— Нет, не думаю. — Девушка нервничает, обдумывая следующий вопрос. Слова даются ей тяжело, как и осознание того, что ирреальный призрак, который до этого момента жил лишь в её мечтах, где-то за гранью реальности, начинал приобретать форму.
— А он меня?
— Да, в последний раз на твоё совершеннолетие. — Осознание этих слов бьёт Лакшману в под дых. Больно и неприятно, но она всё равно старается держать лицо. Для неё не в новинку скрывать свои чувства. Даже от своей матери. Тем более от неё.
— Понятно.
Между ними нависает тяжелая, словно грозовая туча, пауза. Они доезжают до дома в полной тишине. Полицейская не хотела продолжать этот разговор. За все эти годы, она так и не научилась видеть грань, где начинаются те самые «тяжелые» воспоминания, о которых мама не хотела говорить. Это было сравнимо с прогулкой по минному полю: одной осторожности всегда мало.
— Не хочешь спросить, какой он?
— Нет, не хочу. — Дочь старается не смотреть на мать, что глядела на неё в упор тем самым её излюбленным взглядом, полным непонимания. Оно и понятно, Ишвари предложила ей священный грааль, о котором дочь мечтала всю жизнь, вот только давным-давно упустила нужный момент - грааль ей больше не нужен, ведь за все прошедшие годы она поняла, что его существование не изменит ровным счетом ничего. У него на это было двадцать пять долгих лет.
— Он не такой как все. Когда ты его встретишь, сразу это поймешь.
Назойливый стук в боковое стекло заставляет обернуться, теряя Ишвари из виду, за окном темнота, что абсолютно странно, ведь Гейл отлично помнила тот день: маму она привезла домой в начале шестого вечера, в конце мая в это время суток все ещё светло. В тот день небо было розовым, плавно перетекающим в кроваво-красное зарево — ночью была сильная буря. Так Банашур оплакивал свою земную невесту. Стук повторяется, и только тогда девушка распахивает глаза, прогоняя этот тяжелый сон насовсем. Она в Кирате, там же где и была. Лакшмана поднимает рассеянный взор вверх, замечая мужской силуэт, нависающий над боковым стеклом. Зевота одолевает её, когда она садится на переднем сидении, и немного размяв шею, открывает двери машины. Предводитель Золотого Пути отходит чуть подальше, давая девушке вылезти наружу.
— Извини, что разбудил. Я уезжаю через несколько минут, а говорить об этом по телефону опасно.
— О чем? — Лакшмана растерянно глядит на мужчину, сильнее кутаясь в теплое, пропитавшееся сном, одеяло и подбирает его повыше, чтоб оно не касалось мокрой земли.
— Ближе к полудню ты должна уехать из Банапура в Монастырь Чал Джама, американец знает где это, он отвезет тебя. — Поясняет мужчина почти шепотом, словно боясь, что их может кто-то подслушать, — это просьба Мохана Гейла, он вышел на связь сегодня ночью и попросил, чтобы я устроил вам встречу.
— Я... даже не знаю что и сказать. — Эта новость не на шутку ошарашила девушку: она некоторое время изумленно молчит, отведя взгляд в сторону. — ...Спасибо.
— Это меньшее, что я могу сделать сейчас. — Его лицо на мгновение озаряет уставшая, но искренняя улыбка, девушка ловит себя на мысли, что она ей очень нравится. — Кроме того, с тобой кое-кто хочет поговорить.
— «Кое-кто»? — Холодный ветер забирается под одеяло, заставляя американку поежиться. — Это кто?
— Есть один... друг. Он немного чокнутый, но делает правое дело, помогая нам всем, чем может.
— Как «немного чокнутый» может делать «правое дело»?
— Увидишь - узнаешь. — Усмехается он, разглядывая её, чуть склонив голову вбок. Снова загадки. Прелестно.
— И где же мне его искать?
— Думаю, на оружейном складе, который мы обустроили в одной из крипт. Он должен был приехать вместе с партией оружия, чтоб заодно повидаться с Моханом. Они старые друзья.
Поразительное совпадение. Остатки сна будто бы преследовали её наяву, заставляя искренне сомневаться в том, проснулась ли она на самом деле, или Кират, равно как и все, что произошло с ней за последние двадцать четыре часа - всего лишь одно сплошное наваждение. Глупо сомневаться: Кират реален; реальна пульсирующая боль, что расползается по всей правой части лица с каждым разом все сильнее, стоит ей мало-мальски задействовать мимику; реальны солдаты, что без сомнений будут стрелять в нее, как только Гейл сделает хоть один шаг из Банапура. Отец тоже реален. И он хочет увидеть ее. Возможность встречи с отцом пугала больше, чем съезд по тросу с высоченной колокольни. И судя по комментариям Хёрка, не зря, это было опасно в той же самой мере, что и страшно.
Попрощавшись с Сабалом, Лакшмана через некоторое время возвращается обратно в машину, на отведенные ей хозяином, передние сидения. Сам Хёрк расположился сзади, похрапывая, и сквозь сон мурлыкая себе под нос что-то нечленораздельное. Подавив зевок, девушка лезет в сумку за телефоном, утолить свое маленькое любопытство. Экран ярко бьет в глаза, показывая 5:23 по местному времени, вызывая у Лакшманы полный боли стон, однако следом, когда она замечает пять непрочитанных сообщений с чужого номера, следует нервный смешок. Американка уверена, если бы Хёрк не дрых без задних ног, пошутил бы про биполярку. Неудивительно, после поэмы, которую накатал для нее Пэйган Мин, явно задетый столь отвратительным поведением Лакшманы, словить психическое расстройство было было делом пустяковым:
— Скажи, вот что тебе стоило просто взять и сесть в чертов вертолет?
И никто бы не пострадал.
23:49
— Неужели тебя абсолютно не волнует, что от твоей упрямости погибли люди?
23:51
— Ладно, мы еще поговорим с тобой на эту тему, когда ты перестанешь строить из себя обиженную до глубины души.
23:57
— Ты хоть нашла место, где можно переночевать? Кстати говоря, я очень надеюсь, что ты не скакала по горам на голодный желудок.
0:08
— Хорошо, строй из себя обиженку дальше.
0:41
Гейл давит истерический хохот в кулаке, из раза в раз перечитывая последнее сообщение короля.
— Спасибо за разрешение, что бы я без тебя делала.
Не то что бы ей нравилось его выводить... хотя это могло бы посчитаться наглой ложью, если копнуть поглубже, зацепив при этом ее собственные чувства, однако в данный момент она решила поддерживать позицию «как бы так поступить, чтобы никому не навредить», нежели пытаться строить из себя эгоистку. Лакшмана не в первый раз сталкивалась о сложными людьми, для которых нужна была своя особенная стратегия, чувство такта и, в буквальном смысле, дар к предсказыванию будущего. Однако впервые такое знакомство могло похвастаться настолько ужасными последствиями. С Пэйганом Мином ей стоило просчитывать каждый шаг, ибо, как она уже поняла, на кону сотни невинных жизней, которыми он не побрезгует мотивировать ее, чтобы добиться желаемого.
Лакшмана надеялась, что встреча с Моханом во многом поможет ей, ответит на волнующие ее вопросы и определит, что же ей делать дальше. Не стоило забывать и о последней просьбе матери: отыскать Аджая и отдать прах ему. Искать одного человека в такой большой стране будет сложно, однако американка не теряла надежд. Просто не имела на это права.
***
— Так вот, они там со зверями дерутся на этой арене! Выходят все в обвесах, круче только яйца, и мочат зверушек. Я на это посмотрел и решил - ну нахер, такое не для меня!
Их утро началось примерно часов в десять. Точно Лакшмана сказать не могла - телефон сел в самый неподходящий момент, и сейчас, пока он стоял на зарядке, друзья решили перед уездом хорошенько поесть в местной забегаловке. Эта часть деревни не была тронута пожаром и почти не пострадала, поэтому продолжала функционировать не смотря ни на что. Маленький рынок рядом все так-же пестрил соцветием разных фруктов и тканей, словно ожившее полотно художника авангардиста. Местные толпились меж рядов, со всех сторон слышались людские голоса, и их жизни все так же шли своим чередом. Будто бы вчера ночью ничего не произошло.
Запахи корицы, паприки и других специй были слышны отовсюду, равно как и запах горячей тукпа, над которым Лакшмана грела руки. Прямо как в детстве, когда Ишвари варила этот ужасно наваристый суп и по просьбе Лакки, разбавляла ее порцию водой, не скупясь на шутливые упреки в том, что вкусовыми предпочтениями девочка явно пошла не в мать.
— Да ладно... и никто этому не мешает? Это ведь незаконно. — Большая тарелка с аппетитными мо мо опускается аккурат между ними (Лакшмана долго сетовала на то, что не сможет съесть все, а как она знает не по наслышке, в одной порции этих пельмешек всегда очень много, поэтому Хёрк великодушно решил ей в этом помочь). Когда Гейл только-только собирается закурить, американец своевременно подносит руку с зажатой в ней зажигалкой. — Спасибо.
— Не-не, это у них как национальный спорт. По мне, так полное говно. Вот когда мужики друг друга рвут - еще ладно, я могу это понять. Но звери... — Он качает головой, скривившись. — Обезьяний Бог это не одобряет, а на моей душе уже порядочно грешков.
— Никогда бы не подумала, что ты религиозен. — Хёрк, выпуская дым из легких, усмехается, видя неподдельное удивление на лице подруги.
— Так не был никогда! Потом один просветленный остановил меня за руку, прямо на рынке, и сказал, что мне нужно почистить карму, иначе меня ждут неудачи до самой смерти, которая, кстати говоря будет очень болезненной. Ну и я тогда реально струхнул.
— И ты в это поверил?
— Он был таким убедительным.
— Дай угадаю: потом он попросил у тебя денег.
— Тебе тоже не мешает почистить карму, может перестанешь искать в людях только плохое.
Едят они в тишине, изредка перекидываясь короткими фразами-вопросами, а после, отправляются обратно к машине. Лакшмана за это время умудряется успеть прокрутить последнюю фразу друга в уме раз десять точно, перед тем, как дверь машины закроется за ней, отсекая все ненужные мысли и оставляя их в пропахшем гарью, Банапуре. Гейл до сих пор чувствует этот запах на себе... равно, как и кровь бывшего ректора. Она, будто бы, пропитала каждую клеточку ее тела, даже несмотря на то, что американка давно сменила одежду, она все еще чувствует себя грязной.
Хёрк был прав: единственное, что она видит и ждет от других, это только плохое. Даже сейчас, заметив маленькое пятнышко крови на ребре ладони, ее переполняет омерзение. Не жалость, грусть за сотворенное ею убийство. Только омерзение, и не к самой себе, отнюдь.
— Какого черта с тобой творится, Лакшмана?
Спрашивает она у самой себя, однако ответа на этот вопрос так и не получает.
