***
В усыпальнице было темно и затхло, а каменный пол усеян песчаной крошкой, в разы пачкающей обувь. Пыль, витающая в воздухе, блестит и переливается на слабом луче света, горящем вдалеке. Многовековые колонны с высеченными в них изваяниями богов до половины скрыты большими тяжелыми ящиками с оружием, это Гейл поняла по маленьким пометкам, сделанным белой краской. Любопытство одолевает ее и американка, боязливо оглядевшись себе за спину, решает взглянуть хоть одним глазком, чем-же таким помогает Лонгин Золотому Пути. — Надо же… я как-то держала такую в руках на учениях. — Изумленный шепот вырывается у нее случайно, стоит ей приподнять крышку ящика и заглянуть внутрь. М-16 притягательно поблескивает глянцем при неярком свете, полицейская вновь оглядывается на выход, а потом, все же переборов маленький страх, просовывает руку внутрь, вытаскивая наружу один из автоматов. Мышцы наливаются свинцом в считанные мгновения, винтовка была такая же тяжелая, какой она ее и запомнила в тот день. День, когда она поняла, что сделала правильный выбор. В тот день учения вызвались проводить выпускники, словно специально забыв пригласить на тренировку хоть одного ректора. Новобранцы, (а их в тот год было не много) в глазах полицейских были всего лишь запуганными оленятами, со страхом взирающими на каждого, кто был хоть немного выше их по званию, и вместо того, чтобы запугать молодняк еще сильнее, они просто вытащили всех на стрельбище и фамильярно, по-дружески, показали, что к чему. Они много говорили о том, что это такое - быть служителем закона, затрагивали все больше и больше вещей, волнующих Лакшману в то время, поднимали такие темы, о которых редко кто говорил, хотя они имели первостепенную важность. Говорили об опасности: да, пусть они не морская пехота, разъезжающая по горячим точкам, но так или иначе их работа все равно была сопряжена с опасностью. Каждый из них мог однажды не вернуться со смены домой, быть застреленным шальной пулей в войнах банд или же зарезанным наркоманом, защищающим свое священное ширево. Однако, как оказалось, смерть от чужой пули в каком-нибудь грязном темном переулке была далеко не единственным способом, которым копа могли убрать со своего пути: от предательства и откровенных подстав в городах и мегаполисах людей умирает на порядок больше. Предательства коллег, политиков, тех кто был у власти, от кого зависели люди. И сейчас все будто бы встает на свои места, ведь здесь, в Кирате она лоб в лоб столкнулась с тем, о чем ее когда-то предупреждали. У нее перехватывает дыхание. Ведь возможно судьба завела ее в этот Богом забытый край неспроста? Может быть это и есть ее предназначение, к которому чья-то невидимая рука ненавязчиво вела ее все эти годы? Это не могло быть удачным стечением обстоятельств, ее возвращение на родину и то, что несмотря на все безумие, что случилось за один только вчерашний день, у нее хватает сил и сноровки выживать в этом непростом месте. Это все еще похоже на очень долгий и странный сон, однако сомнений нет, она здесь, стоит на самом краю перед огромной пропастью и только сейчас начинает понимать, что назад дороги нет. Она не вернется домой, это место поглотит ее. Так должно было случиться, именно к этому она несознательно готовилась всю свою жизнь. Эта маленькая, но простая мысль, прозрачная, словно начищенная стекляшка, через которую Лакшмана решила взглянуть на мир, лишила ее покоя. Многие паззлы встали на свое законное место, приоткрыв кусочек готовой картинки, однако этого всего еще было недостаточно для полного понимания всей ситуации. Американка перехватывает винтовку поудобнее, взвешивая в руке, а после возвращает на место, нечаянно скрипнув тяжелой крышкой напоследок. Звук этот, в мертвецкой тишине крипты, звучит громко, словно набат, отскакивая от мрачных стен, погруженных во тьму, невидимым мячиком. Прислушавшись к тишине вновь поглотившей усыпальницу, Лакшмана совершенно неожиданно улавливает тихий шорох, отдаленно напоминающий звук сминающейся под пальцами, бумаги. Ее влечет туда, за поворот, где горит свет. Старый прожектор освещает комнату теплым светом, стоило американке выйти из-за поворота, как с непривычки он ударил по чувствительным глазам, однако быстро привыкнув, девушка оглядывается. Искомый ею человек обнаружился сразу. Африканец сидел у самой стены, на одном из ящиков, перелистывая пожелтевшие странички старой книги. — Эм, привет...? — Она мнется на входе, пытаясь выдавить из себя дружелюбную улыбку. Первые шаги внутрь комнаты выглядят немного неловко со стороны, Гейл сомневается, стоит ли подходить ближе, выглядел мужчина очень грозно. — Входи, сестра. Мне имя Лонгин. — Кивает он тут же, не отрываясь от книги, а после кинув мимолетный взгляд на гостью, подрывается с ящиков навстречу, разом забывая о своем занятии. — А ты… та самая Лакшмана! — «Та самая»? — Переспрашивает она скорее из интереса, нежели от удивления. Не то что бы Гейл вообще удивлялась тому, что ее персону обсуждает каждый второй в этой стране, однако теперь это начинало действительно пугать. И не зря. — Ровен час, когда мессии дочь к апостолам примкнет - Ему во славу слово Божие нести в руках своих, кровью нечестивых обагренных! — Отвечает он воодушевленно, сжимая в одной руке библию, а в другой пистолет-пулемет. На секунду Гейл кажется, что она ослышалась. — Вести паству дело праведное, но его оставь отцу и будь Его десницей, карающею дланью, что в хватке сжала острый меч, да занесла над головами тех, кто пред зверем их склонил, благоговея! — Нет, она не ослышалась. Странички книги ходят ходуном, перелистываясь туда-сюда, когда он в подтверждение своих слов то трясет ей, то замахивается, будто мечом. — Чего?.. — Безбожником себя назвал тот зверь. Сын погибели, дьявол, змий великий, искуситель, что в храме Божием воссел подобно Богу, но Богом не являясь. — Камень, кинутый в королевский огород было не трудно распознать, однако ее все еще не покидало ощущение полной абсурдности того, о чем он говорит. Настолько утрированно и глупо это звучало из его уст. — Так стоп, — Выдыхает американка, поднимая руки перед собой и призывая его наконец-таки заткнуться. Ей определенно нужна была пауза. На удивление, он замолкает, выжидающе смотря на нее в ответ. — Че ты несёшь вообще?.. — Несу я Слово как пророк Господень! — С улыбкой изрекает он, словно это была какая-то очень простая истина. — Подобен я Иезекиилю, что предрёкши нового мессию, супротив язычников восстал. — Какая прелесть. — Отчего-то Лакшмане совершенно внезапно вспомнился старый многосерийный ужастик из детства, где чуть ли не в каждой серии из года в год взрывались страшные и абсолютно ненатуральные пластиковые головы. А сенобиты довольно хихикали, глядя на разлетающиеся по стенам, пластилиновые мозги, добротно смазанные бутафорской кровью, так, будто услышали от них годный анекдот. Лакки б в пору тоже посмеяться, да только это ведь ее голова сейчас лопнет. — Кровавою дорогой ты пойдешь, меч твой прочен должен быть. Позволь взглянуть, чем путь себе ты прорубаешь? — Ты… про пушки что ли? — Наконец произносит она после паузы, наполненной сложными мыслительными процессами. Кажется, она потихоньку начинала понимать. Или сходить с ума, черт его знает, так сразу и не поймешь. Тут как со стаканом, который наполовину пуст и в то же время наполовину полон, главное с какой стороны взглянуть. В ее пистолете совсем не осталось патронов, поэтому она с легкостью вручает его мужчине, да впрочем судя по его реакции на Лакшману, он бы не стал наводить на нее оружие. Десница Божья, все-таки... — Ах, Притчи Соломоновы девятнадцать-одиннадцать: благоразумие делает человека медленным на гнев, и слава для него - быть снисходительным к проступкам. Снисходительна ли ты, мессии дочь, к врагам своим? — Этот вопрос ставит ее в неловкое положение хотя бы тем, что девушка до сих пор так и не смогла осознать, насколько легко в Кирате относятся к убийствам и, что самое главное, насколько обесценена человеческая жизнь среди тех, кто должен стоять на ее защите. И чем дольше она находилась в этой стране, тем сильнее теряла желание оправдывать радикальные меры, к которым прибегает королевская армия. И Пэйган Мин, в том числе. Однако уподобляться ему уже означало безоговорочный проигрыш, это она знала наверняка. — Я не убиваю людей бездумно, если ты об этом. — Нет-нет, не в этом мысль моя… — Прикрыв глаза, африканец качает головой, и после, продолжает: — Гложут ли тебя воспоминания о прегрешениях врагов твоих, в то время, как твой палец мертвой хваткой застывает на крючке? — Задает вопрос мужчина, шаг за шагом приближаясь к чужому лицу все ближе. Она понимает, Лонгин таким образом завуалированно интересовался, чем же Лакшмана Гейл лучше тех, против кого они воюют. — Смерть лёгкую предпочтёшь дарить им… иль страдать заставишь? — Гейл чувствует запахи железа и мускуса, когда Лонгин, склонив к ней голову, заглядывает в ее напуганные глаза. — Платить за грязные грехи... разве... разве не хотелось ли тебе хоть раз, той мрази шанс дать испытать всю боль, которой они день за днём одаривают эту бедную страну? И каждого, кто перейдет им путь… Перед ее глазами стоит кровь, что розовыми пузырьками срывалась с чужих губ, злые глаза и бессилие с которым тот солдат на аванпосте пытался дотянуться до своей винтовки. Король хочет твоей смерти, вот что он кряхтел на последнем издыхании, в то время как Лакшмана раздумывала, пустить ли ему пулю промеж глаз, прервав его страдания, или в грудь, подарив еще пару мгновений адской агонии. — Нет. На удивление, ее короткий ответ действует на мужчину воодушевляюще. Отстранившись, он отворачивается и улыбаясь одними лишь уголками губ, отходит в дальний угол комнаты, к стеллажам, что не были освещены старым прожектором. Это мгновение Лакшмана использует для того чтоб перевести дух, несмотря на всю чудаковатость, Лонгин заставлял ее нервничать. — С оружием творим дела праведные, ибо каждая пуля - проповедь, каждая пуля - наказ. — Монотонно чеканит он, выходя из тьмы с зажатым в руке, странного вида, оружием, в котором совершенно внезапно девушка узнает гранатомет. Точнее его одноручную обрезанную версию. Она уже видела такие на учебе, однако в отличии от М-16, в руках ни разу не держала. Гейл с толикой непонимания глядит то на оружие, то на мужчину, не в состоянии задержать взгляд на чем-то одном. — За каждый рупор лжи Пэйгана Мина, которому умолкнуть предначертано от руки твоей, я подношение совершу, тебе во славу. Ибо задача твоя: просветить сидящих во тьме и тени смертной, и направить ноги наши на путь мира. — Продолжает он, словно не замечая ее смятения, а после протягивает Лакшмане обрез. Единственное, куда ей действительно хотелось направить ноги, так это на выход.***
— Ну че, как оно?! Хёрк встречает ее задорной ухмылкой, прислонившись спиной к двери машины. Он один, а значит Лакшмана наконец-то может расслабиться и выдохнуть. Нервозность, с которой она буквально вылетела из крипты, потихоньку спадает, от чего девушка позволяет себе улыбнуться в ответ. Подняв руку вверх, она крутанула в ладони свой маленький гранатомет, подаренный африканцем, красуясь им, словно новой игрушкой. — Он падок на подарки, да. — Так ты знаешь его?! — Она ушам своим не верит. Оказывается Хёрк знал, что ее ждет. Знал и не сказал! — Не хотел портить тебе первое впечатление. — С улыбкой объясняет мужчина, пожимая плечами. — К тому же, если бы я рассказал, ты бы не поверила. — В этом он был прав, в такое она бы точно не поверила, пока не увидела и не услышала сама. Он протягивает ей руку, в которую девушка тут же вкладывает оружие. Со знанием дела Хёрк пристально рассматривает обрез, заглядывая ему чуть-ли не во все щели, пока Гейл тянется за телефоном, лежащим на приборной панели. Взяв его в ладонь, она едва не выпускает его из рук от внезапного жара, обжигающего кожу - нагрелся на солнце, зараза. Сощурившись, девушка еле замечает на выключенной яркости новое уведомление - сообщение от Пэйгана Мина, а после кладет телефон в карман штанов. Желание узнать, что же такого он ей написал было сильно, однако Гейл понимает, если она прочтет, он тут же это увидит и обязательно ей перезвонит. А вот этого ей уже не надо. — Ему когда сказать нечего, он начинает цитировать Святых из Бундока. Не замечала? — Словно промежду прочим вкидывает друг, не отрываясь от своего дела. — Нет. Серьезно?.. — Произносит Лакки в недоумении, взглянув на друга так, будто видит его впервые. Этот факт в корне меняет ее отношение к африканцу, которому как оказывается не чужды мирские причуды. С упоминанием Лонгина в ее мысли вновь врывается то самое странное чувство, которое она испытала, держа в своих руках винтовку, там, в кромешной тьме. Ей хочется поделиться этим странным ощущением. Пускай Хёрк ее не поймет, пускай посмотрит на нее как на идиотку, однако она должна сбросить этот груз со своей души. Слова даются Лакшмане очень непросто, она возводит глаза вверх, к вырезанным в скале Банашуру и его дочери Кире, и долго глядит на них, досконально взвешивая все за и против, прежде чем произнести хоть слово: — Знаешь, когда я вошла туда, меня посетила одна странная мысль. Я не религиозна, но мне отчего-то подумалось, что... может мое возвращение сюда было предрешено? Что на меня возложена какая-то миссия, к которой нечто вело и готовило меня всю мою жизнь?.. — Оторвав взор от каменных изваяний, она вновь оборачивается к другу. — Ну и когда я услышала из его уст тоже самое, то я поняла... — О нет... — Я поняла насколько дико это все звучит! Я еще не выжила из ума и прекрасно осознаю... — Да нет, глянь туда. — Американец перебивает ее, живо кивая ей за спину, в сторону монастыря, высеченного в скале. От него по вымощенной дороге шли двое: знакомый им паренек, которого они встретили на воротах и незнакомый Лакшмане мужчина, лет пятидесяти. — Мохан? — После кивка-подтверждения Хёрка, все резко отходит куда-то на второй план: и Пэйган с его смской, и Лонгин, после разговора с которым американка все еще находилась в легкой прострации. И даже то, что она пережила за последние двадцать четыре часа, все это в одночасье кануло в большой глубокий колодец. Ее внимание целиком и полностью захватил мужчина, спускающийся по каменной лестнице по направлению к ней. К горлу подкатывает противный ком, а в мыслях, словно непрошенные гости, всплывают старые детские обиды, которые она когда-то давно запрятала очень-очень далеко. Конечно же они все останутся невысказанными и вернутся туда, откуда пришли - назад в далекое детство, но сейчас они, подобно комариному укусу, назойливо зудели в глубине ее души. Сказать по правде, она представляла его себе совершенно другим: высоким и с едва заметной проседью, приятной улыбкой и ясным взором полным доброты и заботы. Мохан же был в корень иным: он был невысок и коренаст, с длинной копной смоль черных волос и выбритыми по бокам висками-полосами, неаккуратной бородкой и бегающим из стороны в сторону, тяжелым взглядом. Словно бушующая стихия, обретшая человеческую форму. — Ты должна была приехать раньше. — Полный недовольства, он буквально выплевывает эту фразу на ходу, прежде чем остановиться перед Лакшманой. Парень, что встретил их перед воротами, нахально улыбнулся, оставшись на несколько шагов позади. Он прекрасно знал, что отрывать лидера Золотого Пути от молитвы чревато последствиями и сделал это нарочно, просто потому что знал, какая именно у него будет реакция. Он прекрасно понимал, что Мохан спустит всех собак именно на приехавшую издалека туристку, ведь он еще с утра вместо завтрака выслушал кучу причитаний лидера по этому поводу. Что-ж, пусть теперь и девчонка послушает. — Но... мне сказали приехать к полудню. — Она отвечает тут же, немного опешив от его тона. Что-то здесь нечисто, определенно. — Я передавал, что буду ждать тебя здесь в девять, ни минутой позже. И что-же я вижу? М-м? — Тем временем не отстает Мохан, сложив руки на груди и чуть нагнувшись к ней вперед. Нечто склизкое и мерзкое неприятно шевельнулось в ее груди. Никто не утверждал, что это знакомство должно пройти легко, но девушке потихоньку начинает казаться, что это слишком, даже для их случая. Она прекрасно помнила слова Сабала, его добрые глаза и доверительную улыбку, он не врал ей тогда, Лакшмана была уверена в этом. Здесь было что-то другое, однако если она начнет разбираться здесь и сейчас, то лишь пристыдит себя. Мама часто давала ей один совет, который ей во многом помогал по жизни - не разбираться в какой-либо неудаче при всех, не создавать шоу, как любили делать американцы, а перетянуть внимание на что-то иное, а потом за кулисами устранить все недомолвки. И людей, которых создали эти самые недомолвки. Она обязательно узнает, какого черта здесь происходит, но позже и не при отце. Сейчас же на ней лежала другая задача - напомнить Мохану Гейлу, что она его дочь, а не одна из его солдат. — Если ты действительно хотел меня видеть, то подождал бы. — А люди что, пусть подыхают? Гори страна синим пламенем? — Его вопрошающий взгляд и ядовитая ухмылка сеют в ее душе семена сомнений, однако Гейл быстро выкорчевывает их из своего нутра. Манипуляции чувствами Лакшманы посредством невинных жителей Кирата более не актуальны, она не одну собаку съела на этом с королевской подачи, больше она так не оступится. Исхода будет два и не более: либо они найдут общий язык на тех условиях, которые будут удобны ей, либо эта встреча останется для них первой и последней. Она не станет входить в его положение, и уж тем более не позволит себе ходить за ним по пятам как верная собачонка, выпрашивающая внимание. Не произнося ни слова, девушка продолжала сверлить его немигающим взглядом темных глаз, мрачных, словно две черные бездны, чуть склонив при этом голову вбок. Мохан ловит себя на мысли о том, как же Лакшмана в этом плане была похожа на Ишвари, та тоже глядела на него волком, вот только глаза его жены были совсем другие: взгляд мягче, даже поддернутый ненавистью, она все равно умудрялась смотреть так, что невольно засомневаешься в самой подлинности ее злобы, ведь за ней всегда крылось нечто еще. В последнюю их встречу это была обида и такая тяжелая, скребущая душу, скорбь, впрочем вполне понятно почему. Взгляд-же стоящей перед ним чертовки был иным, завершенным - ни тени сомнения, ни капли сожаления. Мохан знал лишь одного человека с таким взглядом, однако вспоминать о нем сейчас грозило полным провалом. Пускай с того времени утекло очень много воды, но мужчина знал: лишь одно только самообладание не позволяет ему подчиниться искреннему желанию задушить эту маленькую гадину прямо сейчас. Ее смерть не решила бы ровным счетом ничего, к тому же одно дело убить маленького ребенка в своей колыбели, чтоб отомстить неверной жене и ее любовнику, и совсем другое - дождаться когда этот самый ребенок вырастет и вернется домой, перехватить из под самого носа неприятеля, показать страну истекающую кровью и предложить помочь все исправить. Воспитать в ней ненависть и сделать своим оружием, и что самое главное, не просто направить ее, словно меткую стрелу в самое сердце врага, а сделать так, чтоб девчонка сама захотела его пронзить. А Пэйган? Пэйган скорее сожрет свое гнилое червивое сердце сам, чем убьет собственное дитя. Однако это все было далеко-далеко впереди, сейчас же эта нахалка отчаянно нуждалась в перевоспитании, благо Мохан знал, как это делать. Мужчина подается вперед, наклоняясь лицом к ней почти в плотную. — В Кирате идет война, если ты еще не заметила. И если ты думаешь, что я обязан бросить все дела и бегать за тобой просто потому, что ты моя дочь, я тебя разочарую. Это действует на девушку подобно красной тряпке матадора, маячившей перед лицом быка. Старые обиды теперь не просто зудели, они горели огнем, прожигая грудную клетку насквозь. Лакшмана уйдет, это решение окончательное и безоговорочное, однако перед этим она скажет пару колких слов. У нее есть на это полное право. — Если тебе так хочется играть в войну с Пэйганом Мином - на здоровье, играй сколько влезет. Вот только когда наиграешься, не надо вспоминать, что у тебя есть дочь. Мне осточертело ждать встречи с тобой. Двадцать пять лет, черт возьми, вся моя жизнь до этого момента состояла из ожидания. — Под конец ее голос немного дрогнул, однако она тут же берет себя в руки, и сжав кулаки до белых костяшек, наконец таки моргает. — А тебе же... кажется недостойным делом подождать родную дочь всего каких-то пару часов. Лакшмана вывалила на него слишком много, ей впору было вовремя остановиться и не позволить предводителю Золотого пути услышать обиду в ее голосе, но ее занесло. Контроль эмоций всегда давался ей тяжело, если дело затрагивало старые обиды. Это было просто выше ее сил. Мужчина смотрит на нее словно завороженный, не в состоянии отвести взгляд хоть на мгновение. Такого он точно не ожидал. По глазам Мохана было сложно предугадать его следующий шаг, однако его долгое молчание дочь воспринимает как шанс, и наконец-таки делает завершающий ход. — Что-ж... ты человек занятой, а я уже порядочно тебя задержала. Прощай. Вот и все. Только сейчас, оторвав взгляд от отца, девушка замечает напряженную гримасу паренька, что стоял поодаль от них. Глаза его застыли где-то в районе спины предводителя Золотого Пути, а после, видимо заметив взор Лакшманы, перескочили на нее. Он был в шоке, и даже в некотором роде в ужасе от того, что сейчас произошло перед его глазами. От его взгляда ей становится одиноко, она боится сделать шаг назад, потому что знает, Хёрк будет смотреть на нее такими же глазами. Склизкое чувство уязвимости свернулось вокруг ее сердца и легких, не позволяя сделать и вдоха, оно придавливало ее к земле тяжестью сотен пощечин. Хотелось сбежать, улететь обратно в Америку, домой, в ненавистную ей квартирку на третьем этаже в районе для цветных, туда где умерла мама, и туда, куда она зареклась больше не возвращаться. Сесть возле изголовья кровати, так чтоб жесткие пружины края матраса больно впивались в ребра и наконец-то разрыдаться. Лакшмана считала, что после смерти матери все ее слезы высохли и больше ничто не сможет их вернуть, но нет... жизнь вновь отвесила ей большую оплеуху. Переборов себя, Гейл разворачивается чтоб уйти, однако отец, перехватив ее руку, останавливает девушку, а после, сделав шаг, абсолютно неожиданно тянет ее на себя, заключая в жесткие объятия. Опешив, Лакки не сразу понимает, что происходит и подобно безвольной кукле припадает к его груди. Кажется, будто земля ушла у нее из под ног, и она летит во тьме и безмолвии, не имея сил даже гадать, через сколько времени столкновение с неизбежным расплющит ее до состояния лужи. Странное ощущение невесомости и бесконтрольного страха одолевает ее настолько сильно, что хочется вскрикнуть, но девушка не в состоянии произнести и звука. — Дура набитая. — Звучит откуда-то сбоку. Мохан держит крепко, не позволяя даже попробовать дернуться в его руках, вот только не похоже, что Лакшмана вообще была в состоянии вырываться. Тихий вдох, щеку обжигает горячая слеза, а Гейл только и может, что таращиться ему куда-то в шею, вдыхая запахи паленого дерева, насквозь пропитавшие его одежду и волосы. — Ненавижу тебя. — Шепчет девушка и тут же бьет его кулачком в грудь. — Пропади ты пропадом. — Еще раз увижу твое нытье, оторву нос и скормлю собакам. — Абсолютно серьезно заявляет он, а после, уместив ее подбородок в ладони, заставляет ее запрокинуть голову, чтоб посмотреть ему в глаза. Она такая жалкая, но в то же время милая, как домашний щеночек, думает Мохан, разглядывая ее лицо, больше похожее теперь на детское из-за надутых губ и того, как его пальцы чуть приплюснули ее раскрасневшиеся щечки. — Хотя, нет. Съем сам. — Свой ешь. — Обидчиво огрызается она, тут же завертев головой, в надежде сбросить мужскую руку, однако Мохан не собирался отпускать ее так быстро. — Шутки шутками, но если хочешь, чтоб мужики в этой стране к тебе прислушивались, перестань быть рохлей. Забудь, что такое обиды и что такое слезы, они сожрут тебя с потрохами, если увидят твою слабость. — Объясняет мужчина, глядя в ее темно-карие глаза. — Бери их за яйца и тащи за собой, насильно. Киратцы народ упрямый и ленивый, но даже их можно переломить, главное подобрать нужные слова и надавить. Ты понимаешь зачем я тебе это говорю? Мне нужна твоя помощь. — Моя помощь всем выходит боком, — Тут же отстраняется она, прерывая его на полуслове. — Из-за меня погибло очень много людей в Банапуре. — Банапур был незащищен, Де Плер ударил тогда, когда мы этого не ожидали и это только наша вина: Золотой путь взял на себя ответственность защищать киратский народ и не справился с ней. Однако с ней справилась ты. Мне рассказали о том, как ты спасла Бхадру и не побоялась одна выйти на переговоры против большого отряда наемников Пола. Ты поступила самоотверженно, признаюсь, я не ожидал подобного от тебя. — Если бы Банапур меня не принял, этого бы не случилось. Такими темпами я всегда буду больше вредить, чем помогать: Пэйган будет искать меня, выманивать, и все, кто будут рядом окажутся в опасности. — Он на мгновение задумывается, а после понимающе кивает. Что-ж, это уже хороший знак. — Я понимаю о чем ты. Тебе нужно безлюдное уединенное место, о котором Пэйган ничего не знает и где он точно не сможет тебя найти. У меня как раз есть такое на примете. — С уверенной улыбкой произносит мужчина, а после переводит взгляд куда-то вдаль. — К северу отсюда, на холме стоит наш старый дом, я в нем так и не побывал с того момента как вернулся в Кират, так что скорее всего он в ужасном запустении. Съездишь туда с Лохани, посмотрите в каком он состоянии, и если что, пришлю людей тебе в помощь. Если же дома уже нет, либо там совсем разруха, то будем искать тебе пристанище дальше. — Убеждает Мохан, и тут же, продолжает, не давая ей даже подумать о том, чтоб отказать ему. — Я приеду позже, через несколько дней и мы поговорим уже основательно. Обо всем. Американка сдержанно кивает глядя ему в глаза, принимая его сторону в этом вопросе, а после, сделав пару шагов назад, оборачивается в сторону друга. Хёрк глядит на нее опасливо, а когда Лакшмана подходит к нему вплотную, нервно шикает, наклонившись к ней: — Я за весь ваш разговор успел дважды поседеть, ты чего творишь? — Однако не успел он договорить до конца, как Мохан, словно вспомнив о чем-то важном, оборачивается в их сторону, прерывая их с Лакшманой разговор в самом зародыше: — Кстати, американец! У меня есть для тебя работа. Вот и все, дальше их пути расходятся. Гейл это несказанно настораживает, однако она с горем пополам принимает это, кивнув в ответ на недоверчивый взгляд друга, что тот в непонимании устремил в сторону Лакки. Ему эта затея тоже не импонировала. — Если что, наберешь меня. Ее руки тянутся внутрь машины, подхватывая рюкзак за лямку, когда Хёрк протягивает ей подаренное оружие обратно, однако возвращать его Гейл пока не спешила. — Пусть побудет у тебя. Парень, что все это время стоял позади Мохана кивком зазывает Лакшману проследовать за ним, к стоянке. Машин Золотого пути здесь было достаточно, однако Лохани безошибочно находит свою, и отперев, приглашает девушку внутрь. Внутри мерзко воняло бензином и старым ароматизатором-елочкой, что уныло раскачивался из стороны в сторону, повиснув на зеркале заднего вида. Не теряя времени даром, Гейл открывает окно, тут же вдыхая свежий киратский ветерок и искренне молясь чтоб у нее не заболела голова от этой гадости. Хмыкнув, паренек лишь заводит машину и они вдвоем покидают территорию монастыря. Следом за ними отбывает и американец, и лишь один Мохан, остается на своем месте. Он еще долго провожает их машину взглядом, думая о чем-то своем, и искренне стараясь не замечать фигуры, бесшумно появившейся на входе в крипту. Без сомнений, Лонгину есть, что сказать по поводу всей этой ситуации, однако это не значило, что предводитель Золотого Пути был обязан его слушать. Даже несмотря на то, что они хорошие друзья. — Боком тебе выйдут твои игры, Гейл. Помяни мое слово. — Тот лишь ухмыляется в ответ, и тогда африканец, размыкает заложенные за спиной руки, и нарочито громко шаркая старыми сандалиями по редким каменным ступеням, спускается вниз, к другу. Забавная параллель, ведь каждый раз, чтоб понять мышление Мохана, Лонгин в буквальном смысле снисходит до него. Как праведный опускается до неправедности, чтоб на себе ощутить, что это такое. Впрочем, не таким большим был тот промежуток между ними, африканец и сам далеко не безгрешен. Хоть после пули в висок ему отчетливо казалось, что его жизнь разделилась на до и после, в действительности же он и его пороки остались теми же. — Вводить в заблуждение грешно. Как друзей, так и врагов своих. — Остановившись подле него, произносит Лонгин, а после, добавляет, чуть склоняя голову в попытке заглянуть в чужие глаза. — За это кара полагается. — Если твой Бог не сможет меня простить, пусть так. Мои меня уже простили, а большего мне и не надо.***
— Предпочитаешь постарше? Всего лишь один беспардонный вопрос, а ей уже хочется его придушить. В душной машине фоном играла музыка, сначала девушка старалась прислушиваться, однако когда по радио заговорил голос свободного Кирата, ей захотелось свернуть свои ушки в трубочку и выкинуть в окно. Диктор нес полнейшую ахинею, от чего хотелось спросить, какого черта он просиживает свои штаны в радиорубке и кто вообще его туда пустил, но тут ее внимание перехватил сопровождающий ее повстанец и горе-диджей с легкостью отошел на второй план. — Хёрк мне как брат. — Произносит она с полной уверенностью в своих словах, паренька же этот ответ не шибко устраивает. — А считает ли он себя таковым? — Копает он вновь в надежде посеять в ее душе семена сомнений, однако вновь натыкается на стену абсолютной уверенности. — Он далеко не дурак и прекрасно понимает, что только идиот сейчас будет закидывать ко мне свои копыта. — Это еще почему? К Мохану многие хотят подмазаться. — Само собой, во все времена существования Золотого Пути Гейл был довольно значимой фигурой, не только потому, что он его и основал, но и потому, что даже находясь в неволе он не отчаивался и находил способы держать руку на пульсе. Но вместе с этим у него, за все эти годы просто обязана была выработаться хорошая такая паранойя, а человеку с паранойей везде, даже в самом безобидном, может казаться угроза. — Глаза разуй. — Спокойным тоном произносит девушка. На Мохана Гейла где сядешь там и слезешь, это было видно даже невооруженным взглядом. — Он далеко не тот человек, к которому вообще можно подмазаться. — К кому угодно можно подмазаться, надо лишь знать, чего этот человек хочет. — Лакшмана смеется над ним, словно над глупым ребенком доказывающим что солнце это вафля. Лохани думает, что очень много понимает по жизни, зная лишь одну работающую модель поведения, помогающую получить желаемое. В действительности их было великое множество, ибо все люди разные, как двери к которым нужен свой особенный ключ. И если одни позволяли себя использовать в обмен на одну редкую, но меткую услугу с его стороны, то другие же видели в его помощи неиссякаемый ресурс и возможность скинуть все недостойные дела на чужие плечи. — Некоторым пока будешь угождать, не заметишь, как превратишься в безымянную раб. силу. Принеси-подай-иди на хер-не мешай, слышал про такое? — Ты что, совсем не замечаешь где заканчиваются пределы твоей гордыни? Или ее границы с глупостью настолько размылись, что ты не можешь отделить одно от другого? — Это заставляет ее замолчать на некоторое время. Бесспорно, судя по ее сегодняшним закидонам, у него могло сложиться не самое лучшее мнение о туристке из Америки, однако оправдываться перед этим человеком Гейл не хотела, хоть и ситуация к этому буквально обязывала. Возможно если бы на его месте был Сабал, она бы объяснилась, ведь ей с довольно недавнего времени стало действительно важно его мнение, но тем не менее, перед ней был отнюдь не Сабал. — Поэтому ваша война и длится столько лет. — Наконец изрекает она, находя новую точку соприкосновения. — Вы, киратцы, не знаете себе цены и горазды лишь терпеть. Взять тот же самый аванпост, который мы отобрали у короля с Чанданом и Раджешем. Ни за что не поверю в то, что никто целую неделю в ус не дул, когда замолчал стратегически важный аванпост, к тому же находящийся буквально в двух шагах от Банапура. — Она выражает недосказанные мысли быстро, шмаляя ими словно шальными пулями, а после обращает свое внимание на самого Лохани, взглянув в его сторону впервые за все время поездки. — Твоя мать ведь живет там. Она помнит, как повстанцы говорили об этом, помнила их взволнованные лица, когда они вдруг поняли, насколько тяжело им будет сообщить эту весть ему. — Уже нет. Я отвез ее на ферму пару недель назад. Торговать на Базаре Кхилана было опасно и месяц, и год назад. Нам просто очень повезло, что я спохватился в нужный момент. Видимо Кира все-же улыбается нам. — Избирательная у нее улыбка. — Ее очередь огрызаться, однако его реакция на это оказывается по странному преувеличенной. — Ты это на что намекаешь?! — Ни на что, выдохни. — Ты слишком много болтаешь для женщины. — Недовольно выплевывает он, поправляя солнцезащитные очки на своей переносице. Лакки тут же кривится и театрально затыкает себе носик. — Ой, фу! Окошко со своей стороны открой, сексизмом завоняло. — Можешь на улице свежим воздухом подышать, мы приехали. Это место располагалось не так уж и далеко от монастыря, Лакшмана за разговором почти не заметила, как быстро пролетело время. Выйдя из машины американка ступает на изумрудную лужайку и с восторгом вдыхает полной грудью запахи здешних мест. Дверь за ней закрывается, а на ее плечо вновь взваливается знакомая тяжесть. Она оглядывает одинокую, почти заросшую диким бурьяном тропку, ведущую куда-то вверх на холм и искренне надеется, что дом окажется в пригодном для жизни состоянии. Ей уже нравились эти места, они были пропитаны духом далекой детской беззаботности, немножечко ностальгической, как если бы Лакшмана жила здесь в детстве. Ей уже хотелось скорее взглянуть на дом, однако звук не стихающего мотора ставит ее в неловкое положение. Она оборачивается и тут же пересекается взглядом с водителем. Лохани вдавливает в пол педаль газа и едет вперед, по кругу объезжая ее. Перед ее глазами открытое окно к которому она тут же припадает, пока скорость слишком мала. Она поняла, что он хочет сделать - сбежать и оставить ее здесь в одиночестве. И все из-за того что она ему хаманула! — Эй, засранец, ты куда намылился?! — Тут же вопрошает она, не стесняясь в выражениях, однако потом отступает, увидав высунутый в ее сторону средний палец. — Дорогу назад сама найдешь! Лохани оставляет ее на перепутье дорог в полной неуверенности и смятении. Его машина, стремительно удаляющаяся от туристки еще долгое время маячит на горизонте, прежде чем скрыться за крутыми холмами. Как Лакки и подозревала, Лохани оказался тем еще мудаком. — Кусок киратского дерьма... — Она сплевывает себе под ноги, а после выудив из кармана пачку сигарет, достает одну и закуривает. Прикидывает возможные варианты, их было не так много, а именно два - либо вместо дома ее будет ждать халупа из гнилых досок не подлежащих восстановлению, либо дом будет покрыт толстым слоем пыли и ей предстоит тяжелая генеральная уборка, в которой она попытается привести этот старый сарай в божеский вид. Подъем на гору ее несказанно радует: из этих мест открывались прелестнейшие виды, в какую сторону не глянь. Деревья растущие по-над тропой даже там, где она уходила совсем в гору, очень удачно укрывали ее от чужих глаз, делая подъемы и спуски почти незаметными. Лишь на подходе к самому верху ей встретилась парочка открытых местностей, однако это не стало особой проблемой, вряд ли кто-то внизу сможет узнать Лакшману в какой-то безымянной фигуре. Еще перед самым подходом к дому ей чудится журчание воды, а уже после, преодолев последние шаги, девушка в действительности убеждается в своей догадке. Близь дома бил ключом горный ручей. Его исток уходил глубоко в скалу, а из нее каскадом спускался с горы далеко самый вниз. В этом она удостоверилась подойдя к краю обрыва. От высоты немного кружится голова, поэтому американка судорожно цепляется за ближайшую ель, и понаблюдав за водопадом еще пару коротких мгновений, отступает к дому. Он, кстати, оказался в довольно хорошем состоянии: ни прохудившейся крыши, ни обвалившихся стен она своим зорким глазом углядеть не смогла. Вот так удача, ей не придется спускаться обратно и ловить попутку до Банапура. Оглядывая дом со всех сторон, Лакки все больше убеждалась - сегодня она наконец-то заснет в тепле, удобстве и с крышей над головой. Это место ей нравилось, оно было не только удобным, но и невероятно красивым. Даже в облезлой краске на стенах дома была своя эстетика. Однако не смотря на довольно приятные перспективы перед ней все еще маячила проблема - как зайти в этот чертов дом. Вряд ли он много лет стоял открытым, и скорее всего ей придется ломать замок, либо снимать дверь с петель. Не то что бы Гейл когда либо делала это, но в теории, как это делается, знала. Был, конечно, шанс залезть через окно, но оглядев их девушка убеждается в безнадежности данной затеи - окна были закрыты ставнями, а сами ставни наглухо забиты деревяшками. — Черт возьми, — Тихий вздох вырывается у нее от бессилия. Ладонь некоторое время виснет на ручке, а после от все того же бессилия, Лакшмана дергает дверь на себя, приготовившись к сопротивлению, однако так и не получая его. Дверь внезапно отворяется и Гейл лишь по счастливой случайности останавливает ее в паре миллиметров от своего лба. Этого она уж точно не ожидала, однако еще больше она не ожидала увидеть две удивленные пары мужских глаз, уставившиеся на нее непонимающим взглядом. — А вы еще кто такие?