Тысяча первая наложница

      Как известно, украл невесту Синдбад прямо со свадьбы, а царь Коэн не стал её спасать, а решил завести гарем. На том планы Гёкуэн рухнули, но не успокоилась она.       — Если не царство Ко, то Синдрия моей станет! — решила царица. Позвала она вечером Кассима в свою опочивальню, а утром отправила своего сына Хакурю с гостинцами к Синдбаду и так ему наказала: — Царь Коэн всё злиться на нас за то, что Хакуэй не уберегли. Влюбилась-то в Синдбада она на нашем пиру. И Аль Сармен против Ко уже не выстоять. Сделай, как я скажу, разлюбят Хакуэй и Сидбад друг друга и вернётся твоя сестра к нам. А там нам и дела с Коэном будет проще уладить.       Долго ли Хакурю в Синдрию шёл, то не важно, но, как прибыл, сразу в царский дворец заявился. А там царевна Хакуэй сидит у окна и вздыхает.       — Ну и что ж это ты опять печалишься? — спрашивает её царь Синдбад.       — Да по братцу своему я соскучилась, — молвила на то Хакуэй, — и по матушке. Погостила я здесь и на том ладно, пора домой мне возвращаться.       — Нет, отпустить я тебя не могу, а то Гёкуэн опять что-нибудь учудит, как тогда с вином. Я ведь только-только от того её вина отошёл…       — Ну, а коль отпускать меня не намерен, то как мне печаль-тоску развеять?       — Может пир закатим?.. А! Вот твой братец и сам явился!       Обрадовалась Хакуэй Хакурю, поговорили они о том, о сём, а потом стали гостинцы, что Гёкуэн прислала распаковывать.       — Вот, — сказал царевич, — прислала вам матушка вина яблочного.       — Знаю, пробовал, — ответил Синдбад. — После него мне пришлось на анонимные курсы трезвости записаться, что мой гном Джаффар устраивает.       — А вот пирог яблочный, — продолжил Хакурю.       — А мне мучное вредно, — ответил Сидбад, отбирая кусок у Хакуэй. А то поди знай, в кого она ещё влюбится, съев его.       — А вот вареньице… из яблок, — не сдавался Хакую. — Матушка лично варила.       — Вот незадача, как раз сегодня в Синдрии вышел указ о запрете варенья, особенно из яблок, как идеологически вредного продукта! – хитро сощурился Синдбад.       — Ну что ж, есть и ещё один гостинец, два кубка золотых с водою ключевой, я сам лично заполнил из из папиного колодца. Матушка со своими яблочками к нему даже и не прикасалась. В дороге правда половина расплескалась, но то не важно.       Выпили Синдбад и Хакуэй и повалились в беспамятстве. Прибежали тут семь гномов, накинулись на Хакурю и повязали его.       — Что ты с нашим царём сделал? — закричал гном Джаффар. — Вот сейчас руки-ноги тебе отрежем и бросим в бурное море, если не признаешься!       — Да не знаю я! — взмолился Хакурю. — Не должно быть такого от воды из папиного колодца! Маменька ведь сказала, что от неё Хакуэй в разум свой придёт, забудет Синдбада и к нам вернётся.       — Как быть не должно, раз есть? — спросила Ямурайха, тоже гном, но женского полу. — Дайте-ка мне эти кубки, я много всяких вод знаю и усыпляющих, и веселящих, и стоячих, и бегущих. Я мигом раскрою в чём тут секрет! — Осмотрела она их и так, и сяк, и этак, а потом вынесла свой вердикт: — Это вода забвения. Как проснуться Синдбад и Хакуэй, так вообще ничего вспомнить не смогут! Есть только один человек, который помочь сможет — это доктор Айболит. Но кто он такой и как выглядит мне не известно, знаю лишь, что он на тёмном континенте обитает.       — Да неужели на том самом тёмном континенте? — спросил Коэн.       — Тогда слухи такие ходили, но откуда же было знать Хакурю и семи гномам правда это или нет, — отвечала ему Шахерезада.       — Ладно, — молвил на то Коэн. — Продолжение сказки я после послушаю, а пока мне важными государственными делами заняться нужно.       — Может, я помочь чем смогу тебе?       — Ну, решить жить или умереть лазутчику Алибабе я и сам могу, — сказал царь.       Ничего не сказала на это Шахерезада, а вечером Коэн опять позвал её к себе.       — Ну что ж, рассказывай дальше.       — А может, сначала делом займёмся? — спросила Шахерезада, целуя его.       — Можно и так, — ответил Коэн.