Молчание

- Твои пальцы созданы, чтобы играть. - А твои, чтобы доставлять удовольствие. - У меня для этого еще и язык. - Пошляк! Томми нависает надо мной. Смотрит смеющимися карими глазами, как я, поясничая, высовываю язык и как можно развратнее облизываю губы, прикрывая для пущей убедительности глаза. Смеется уже в голос, когда я, повернув голову, строю ему глазки и одновременно вылизываю его руку, которая рядом с моей головой. - Ты похож на шкодливого кота. Перестань лизаться, мне щекотно. Но я только вхожу в раж и прикусываю тонкую кожу запястья. Он тихо вскрикивает, отдергивает руку, а потом решительно вдавливает мои плечи в кровать. Шутливо грозит: - Я сейчас тебя свяжу, дикий звереныш, и рот заклею, чтоб не кусался. А потом... Я преувеличенно возбужденно дышу, запрокидывая голову и жеманно закатывая глаза: - О да... Да-да! Я согласен! Накажи меня, отшлепай, моя грозная куколка. Я буду как шелковый потом, обещаю. Томми качает головой и тоже закатывает глаза: - Сучка ты, Ламберт. Испорченный мальчишка. И за что я тебя так люблю? Самодовольно улыбаюсь, лежа пришпиленным к кровати: - Потому что хорошие мальчики любят плохих мальчиков. А еще потому, что у меня хватило смелости украсть тебя у всего мира. Томми хмыкает. Склоняется и легко целует меня в губы, потом чмокает в подбородок, а потом прижимается горячими губами к моей шее. Ворчит: - Ты увел меня у Лиз, а ведь мы почти обручились. Разлучник. - Это было несложно. Айяй....! Взвизгиваю от его острых зубок, зажавших чувствительную кожу шеи. Томми рассерженно урчит, и следом за укусом я получаю еще смачный засос. Отрывается на секунду, поднимает лохматую белобрысую голову. Глаза воинственно блестят, на щеках яркий румянец. Облизывает губы и забавно скалится, разом напоминая взъерошенного волчонка: - Ах, это было не сложно, говоришь? Дыхание сбивается от его обжигающего взгляда. Но я не могу остановить эту игру. - Пара пустяков. Надо было лишь задницей перед тобой крутануть, и ты пошел за мной, как зачарованный... Ой, черт!!! Возимся, сражаясь. Он кусается и оставляет засосы: снова на шее, на ключице, у соска. Я ору, хохочу, пытаюсь вырваться, но не слишком старательно. Знаю, вижу, как он возбужден - его вздыбленное достоинство трется о мои бедра и мажет смазкой, он жарко дышит и облизывает пересыхающие красные губы. Безумно притягательное зрелище. Кайфное до умопомрачения. - Значит, достаточно было передо мной задницей покрутить, да? А, ну-ка, дай-ка ее сюда! Толкает меня в плечо и переворачивает на живот, и тут же со всей дури шлепает по заднице. Я, разумеется, воплю. Даже пытаюсь отползти, но при этом старательно выгибаю поясницу и вызывающе отклячиваю зад. И снова получаю. Томми потешно ползет следом и, "поймав добычу", прижимает меня грудью к кровати, распластывается сверху, накрывая мои руки своими руками, утыкаясь носом куда-то в район моего загривка. Дышим в унисон. Его тело прохладное, приятное, а к моим горящим от ударов ягодицам прижимается его столь же горячий член. Несколько мгновений слышу лишь его сбитое дыхание, а потом - шепот прямо в ухо: - Я ведь и вправду так быстро потерял голову от тебя. Быстро и безоглядно. Как думаешь, это плохо? Сцена из недалекого прошлого так живо стоит перед глазами, что, кажется, мне стоит протянуть руку, и я коснусь белокурого растрепанного затылка. А следом немедленно мои плечи обовьют вечно прохладные тонкие руки моего странного и самого прекрасного мальчика. Но видение рассеивается, и вот я уже обнаруживаю себя около ванной, которую готовил для Томми - бессознательно играюсь с пеной, от пара весь взмокший до самых волос. Ойкаю, вскакиваю и несусь к порогу. Будем восстанавливать, что сможем... Он сидит на своем кресле у окна, но смотрит не на улицу, а на свои руки. Волосы снова загородили почти все лицо, и когда я подхожу, то даже не уверен, что он меня замечает. В горле становится сухо, а сердце ускоряет бег. Мы впервые с ним наедине за долгое время - вот что бы прямо совсем одни. И я робею. Прокашливаюсь неловко, желая привлечь его внимание, и начинаю: - Я там ванну сделал... И пену твою любимую. Пойдем? Он даже головы не поднимает. Растерянно переминаюсь перед ним, и снова как попугай повторяю: - Я ванну сделал. Пойдем, отогреешься, отмоешься! Он сидит и ковыряется в ногтях. Они у него жутко грязные и отросли, грязь въелась намертво, и ее, скорее всего, получится лишь отпарить. Глубоко дышу, чтобы унять поднимающуюся в груди ярость, и опускаюсь перед его креслом-каталкой. Заглядываю в худое лицо: - Хочешь, я тебе снова отнесу? Там тепло и вкусно пахнет. Могу включить музыку и уйти. Или остаться с тобой. Наконец, он реагирует, поднимает голову. Едва скользнув по мне взглядом, он смотрит на почти прозрачную дверь, ведущую на балкон. И я чуть не хлопаю себя по лбу от догадки - боже, он же неделю не был на улице, наверное, хочет подышать! Радостно вскакиваю на ноги: - Сейчас, мой хороший. Хватаюсь за ручки его каталки и поспешно везу к двери. Распахиваю ее настежь. В комнату врывается весенний воздух, свежий, непыльный, теплый, хотя уже и вечер. Я вывожу кресло на балкон и спешу оказаться перед Томми, чтобы посмотреть на его реакцию. Может, хотя бы взглянет теплее, не так незнакомо? Опускаюсь на корточки у его ног и... Он дрожит. Трясется весь с ног до головы, огромными глазами глядя прямо перед собой. Взгляд абсолютно бессмысленный, и лишь дрожащие губы, плечи, руки сообщают мне о том, что ему страшно. Меня точно холодной водой обливает. Шепчу "Томми... Сейчас!" Снова вскакиваю на ноги и торопливо, спотыкаясь, везу его обратно в дом. Захлопываю дверь и, развернувшись к нему, собираюсь обнять. Однако, снова натыкаюсь на этот полубезумный взгляд огромных карих глаз - смотрит он не на меня, а по-прежнему на улицу через почти прозрачную дверь. И меня осеняет. В два шага я оказываюсь у стены, задергиваю плотные темно-зеленые шторы, закрывая тем самым выход на балкон, и спешно оборачиваюсь на Томми: - Так лучше? Так тебе спокойнее? Он, конечно, молчит, но я замечаю перемену. Худая грудь вздымается уже не так часто, руки, вцепившиеся было в подлокотники кресла, немного ослабляют хватку, он откидывается на спинку кресла. Чувствую себя полным кретином. Абсолютным. Мы наедине меньше часа, а я уже "зажег". Может, прав был доктор Симмонс насчет психолога? Понадобится? Осторожно приближаюсь к Томми. Снова сидит и ковыряется в ногтях, брови сведены у переносицы. Я приглядываюсь и вижу, что он до ранок доковырялся... Черт. Как это остановить? Он же может заразу занести, глупый! Медлю пару мгновения, раздумывая, спросить ли снова о ванной или поступить нахальнее и просто его туда отвезти? Выбираю второй вариант, и успеваю заметить, как он вцепился в свои худые коленки, пока я его, не говоря ни слова, везу по коридору. Вот мы уже на пороге теплого душистого царства. Завожу его внутрь, закрываю тихонько дверь, приближаюсь к нему, опускаюсь на корточки, мягко прошу: - Помоги мне немножко. Я хочу, чтобы тебе стало уютно и спокойно. Давай, мы тебя помоем, а потом напьемся чая и спать. Как тебе идея? Можно, конечно, и не спать, а кино какое-нибудь посмотреть. Что скажешь? Он неожиданно смотрит прямо в глаза. Теряюсь от этого темного, незнакомого взгляда, изучающего словно. В сердце точно иголочка впивается, и я, вдруг пугаясь сам не зная чего, тараторю: - Если хочешь, я уйду. Только позволь помочь раздеться и в ванну залезть. Нет, я знаю, ты и без меня можешь, просто... Просто я так давно не видел тебя - я страшно соскучился! Мне хочется каждую секунду быть с тобой, смотреть на тебя, видеть твой ответный взгляд. Слышать твой голос. Милый, любимый... я так виноват перед тобой! Я такая сука, сволочь, прости меня, пожалуйста! Позволь мне хотя бы попробовать заслужить прощение! Я говорю, а он смотрит. И я, как последняя тряпка, не могу выносить этого взгляда. Лучше бы он ударил меня, обозвал, но только бы не смотрел так... безучастно. Но он вдруг протягивает руку. Поразительно... Хватаюсь за нее поспешно, пока он не передумал, и помогаю ему встать. Другой рукой он опирается на край ванны, пока я торопливо стягиваю с него штаны и белье. Стараюсь изо всех сил не смотреть на желтые пятна синяков на его бедрах, на остатки следов веревки на его ногах, но невольно замечаю это все. Снова мутит. Даже пятна перед глазами появляются. Но я не даю воли чувствам и инстинктам, деланно спокойно поднимаюсь на ноги и начинаю помогать ему с рубашкой. Он повесил голову, ссутулился весь, съежился, точно уменьшился в размерах, хотя, казалось бы, куда еще. Он меня стесняется... А может, боится. Хрен знает, какого ему теперь чувствовать касания мужчины. Я готов завыть. Врезать кому-нибудь. Но вместо этого поспешно прячу глаза и подставляю ему свое плечо. Он опирается, и вот, спустя еще мгновенье, он уже в теплой ароматной воде. Пена шипит и лопается, а его лицо почти сразу слегка розовеет. Он держится рукой за край ванной, точно не решаясь его отпустить, и мне безумно хочется поцеловать эту самую руку. Лишить ее такого отчаянного напряжения. Я в который раз за сегодня опускаюсь к нему, становлюсь коленями прямо на мокрый пол у ванны и нерешительно заговариваю: - Хочешь, я тебя потру мочалкой? Я очень аккуратно, обещаю. И снова мне отчаянно везет. Он лишь смотрит в ответ огромными красивыми глазами и задумчиво принимает в воде сидячее положение. И я, осчастливленный доверием, подсаживаюсь ближе, легонько касаюсь его спины мочалкой. Натираю худые плечики, шею, спину и руки. Через минуту я сам весь мокрый с ног до головы, но отчего-то робею раздеться. Осторожно беру его кисть и намыливаю пальцы, желая отчистить ногти от грязи. Он шипит - видимо, ранки уже воспалились - но снова удивляет до глубины души, не вырываясь, позволяя. Лишь хлопает влажными ресницами и смотрит в сторону. Даже позволяет намылить ему голову, позволяет мне довольно долго копошиться в волосах в попытке промыть страшно спутанные пряди. Это похоже на чудесный сон. Нет, не так. На нашу прошлую жизнь, когда он всецело отдавал себя моим рукам... Но везти мне, видимо, долго не могло. Мы выезжаем на кресле из ванной, направляемся в нашу новую спальню. Я поднимаю его согревшееся, чистое тело в пушистом халатике, на руки. Укладываю на кровать. Иду за чаем и скоро возвращаюсь, отчего-то боясь оставлять его одного. Он принимает чашку из моих рук и все смотрит на зеленые шторы, которые закрывают улицу. Вижу его беспокойство и недовольство, но не знаю, чем ему помочь. У меня во всем доме такие двери - совет друга-дизайнера для зрительного увеличения пространства. А потом я скидываю мокрую одежду, быстро переодеваюсь в чистую майку и боксеры и усаживаюсь рядом с ним. Уже предвкушаю, как буду ворковать ему нежности и всякие глупости, как буду гладить по волосам, как он засопит у меня под боком, и я впервые за долгое время спокойно засну. Но тут... - Нет. Голос хриплый, сухой и негромкий. Мои брови взлетают, наверное, до самых волос, а рот приоткрывается. Это Томми сказал! Черт, он заговорил, наконец! - Томми, родной... Тебе лучше, да? Я тянусь к нему, трясясь от радости. Но он испуганно отползает от меня дальше по кровати и, кажется, сейчас с нее вообще свалится. И повторяет снова колкое: - Нет. Я в своей радости не сразу понимаю, о чем он. Но когда он указывает на дверь, ведущую в гостиную, до меня, наконец, доходит. *** *** *** Утром позвонил доктор Симмонс. Разговор начал с короткого приветствия и тут же перешел к делу: - Как успехи, Адам? Я едва сдерживаюсь от зевка в трубку, плетусь на кухню и по пути рассказываю: - Успехи переменные, но вроде есть. Он дал себя помыть и уложить, принял из моих рук чай. И он заговорил, представляете!? Правда, заговорил с целью выгнать меня из нашей комнаты, чтобы спать там в одиночку, но тем не менее. - Отличные новости! Адам, это просто отлично, то, что вы говорите! Он явно все помнит, понимает. Молчание - это как побочное явление, что-то вроде пост-травматического шока. - Он выгнал, потому что злится на меня? - Я не знаю, что происходит между вами, раз вы думаете о таком, но вполне возможно Томми вовсе не зол. Думаю, ему просто страшно оставаться с мужчиной наедине после всех этих событий. - Но в ванной... - Знаю, очень все противоречиво! Вероятно, он просто вспомнил обстановку вашего дома и слегка отвлекся от своего страха. Или, может, понимал, что сам не справится. Не грызите себя и не торопите его! Слушая о ваших успехах в первые часы после больницы, я уже уверен - вы вдвоем выкарабкайтесь из всего этого. У вас обоих все будет хорошо, Адам! Задумчиво кусаю клочок длинной челки и выглядываю из своей маленькой гостиной, которой сегодня ночью пришлось послужить мне спальней, в коридор. Рассматриваю закрытую дверь к Томми: - Еще я вчера сделал ошибку - вывез его на улицу. В смысле, на балкон. А он испугался ужасно, запаниковал, представляете? - Расскажите подробности. Послушно рассказываю, заваривая себе кофе. Заснуть я так и не смог, лежа на диване и изо всех сил прислушиваясь к звукам из спальни Томми. Вспоминал его страх перед улицей и ждал, что, вполне возможно, он меня позовет. Теперь же я спал на ходу, клевал носом от всех накопившихся волнений, а мне хотелось быть сегодня бодрым и позитивным. Для Томми. Доктор Симмонс ненадолго замокает, потом озабоченно подводит итог: - Страх улицы? Боязнь открытого пространства. Хм... Это не есть хорошо. Адам, вы связались с психологом, номер которого я вам дал? Не затягивайте. И предупредите Томми о его приходе! К сожалению, говорить больше не могу, пациент пришел. Позвоню вам через пару дней. И всего вам доброго. Нажимаю отбой. Глотаю холодный кофе и иду к столику, на который вчера вытряхнул содержимое карманов. Белая визитка находится сразу, стильная и деловитая. Читаю имя - Дэвид Брэдберри. Морщусь. Как мне не хочется впускать в наш дом кого-то чужого, лишнего. Но все же теперь я понимаю - одному мне не справиться. Завтракаем мы под звуки музыки, льющиеся из динамиков музыкального центра. Томми снова молчит, торопится доесть и, видимо, уйти. Моя стряпня ему всегда нравилась, но вряд ли все же она вкусная настолько, чтобы заглатывать ее почти не жуя. Может, он сильно голоден? - Хочешь добавки? И кофе еще? Он, кажется, даже не услышал моего вопроса. Запихал в себя последний кусок бекона и, так и не сказав мне ни слова, покатил на своем кресле через коридор. Вздыхаю. Наливаю себе третий кофе за утро, морщусь, но пью. Мне нужна светлая голова и позитивный настрой, поскольку сегодня я намерен сделать еще один небольшой скол в ледяном панцире, который возвел вокруг себя мой возлюбленный. Он всегда хотел от меня нежности, и вот теперь получит ее - я буду нежен и романтичен, терпелив и предан. Я справлюсь, хотя ни одно из этих качеств мне не присуще. Кошусь на закрывшуюся за белобрысым затылком дверь и беру телефон в руки. Надо позвонить этому психологу, договориться о первой встрече. Как там его? Дэвид? Слушаю долгие гудки и грызу лист салата. Надо, кстати, к обеду что-нибудь вкусного намутить. Рыбу что ли запечь? Или, может, сделать жаркое в горшочках - Томми раньше очень любил это блюдо. Ему надо больше есть, а то выглядит точно веточка, способная переломиться на ветру. Ну а мне наоборот - есть надо меньше и явно не мясо... Черт, себе сделать салат опять? Господи, я при одном этом слове блевать хочу. Может, овощи запечь? Хотя, есть вероятность, что с мясом провожусь и не успею. Надо чего-то попроще. Или жарким все же побаловаться? У меня и бэнда сейчас каникулы, быть способным влезать в концертные костюмы не нужно. С другой стороны, на носу встреча с основным продюсером моего будущего альбома. И встреча явно не разовая. Как я понял со слов Керкапа, этот тип любит влезать во все досконально, имел дело со многими звездами мирового уровня, и планка там задрана ого-го! Вряд ли он воспылает симпатией к моим пухлым щекам, брюшку и неприлично округлившейся попе. В общем, грустно это признавать, но - нет жирному мясу! Сделаю себе чудесный салатик! - Приемная мистера Брэдберри. Зависаю на секунду, раздумывая, сообщить свое имя или вымышленное какое. - Меня зовут Чарли Хангер*. Я от доктора Симмонса. Девушка без дальнейших расспросов соединяет, и я, наконец, говорю с мистером Брэдберри. - Я вас слушаю, мистер Хангер. Чем могу быть полезен? И снова я зависаю на мгновенье. Видимо, кофе сегодня не особо на меня действует - реакция как у улитки. Голос в трубке очень молодой и приятный. Такие теплые, располагающие к себе нотки, точно он обращается ко мне как к своему близкому знакомому. Фу, как нелепо. Честно говоря, никогда не понимал профессию психолога, да еще и не разу не общался с ее представителями. Но почему-то мне заранее неприятно - это точно знать, что идешь общаться с детектором лжи, но слава богу, тебя не будут бить зарядом тока. Набираюсь духа и рассказываю ему всю нашу ситуацию, в том числе и называю настоящие имена. Он слушает внимательно и изредка задает вопросы своим приятным голосом, и мне остается лишь отвечать. В итоге, договариваемся о встрече на завтра ближе к обеду. Вежливо прощаемся друг с другом, и я вешаю трубку со странным ощущением - точно я взял и рассказал самое сокровенное абсолютно чужому человеку. И вот этот самый человек завтра придет и будет нас с Томми учить жить. Какая-то бессмыслица. Но раз Симмонс велел, да и я уже раз облажался... Придется смириться. Хмуро бреду в гостиную, но все же не выдерживаю и поворачиваю в нашу с Томми спальню. Надо поговорить насчет психолога, подготовить и успокоить, если идея придет ему не по душе. А еще попробовать отвлечь обедом - может, хоть поприсутствует рядом? Раньше он всегда любил торчать на кухне, когда я готовил. Частенько устраивали возню с мукой или лепили котлеты, дурачась и стебаясь так, что потом ели и ржали от воспоминаний. Еще я всегда пою на кухне любимые старые хиты. Томми нравится очень, и он тихонечко мурлычет их под нос вместе со мной - умилительное зрелище, скажу я вам. Почти дохожу до двери, когда в кармане тренькает телефон. Господи, только бы не Керкап и не родители - не готов сегодня к разговору с ними. Завтра вот можно. Достаю нехотя сотовый, вижу значок сообщения. Открываю его и... невольно прислоняюсь к стене. Сообщение с пропавшего телефона Томми. Короткое. "Получил назад свою куколку? Радуйся и не дергайся, иначе конец вашей счастливой истории придется переписать." (*)Хангер - в пер. с английского "голод"