Game of hearts

Ее поцеловал огонь, говорили свободные люди и с восхищением присвистывали ей вслед, когда она шла сквозь толпу с гордо поднятой головой, а ярко-рыжие волосы пылали на солнце жарче пламени любого из костров. Ей сопутствует счастье, уверяли они, и она – маленькая, худая, нескладная, как мальчишка, не верила ни единому слову. Но дорого заплатил бы тот из одичалых, кто посмел бы поднять на нее руку или взять против воли. Она была дикой, словно огонь, горячей, как солнце, строптивой, будто необъезженная кобыла. Ее стрелы с серыми, будто остывающий пепел, перьями, всегда летели точно в цель. Одна из них и попала меж ребер Джону Сноу. Невидимая, но острая, крепкая – не вытащить, не сломать. Попала в самое сердце. Игритт пахла холодным снегом, и губы ее хранили вкус ледяной земляники, которую девушка не пробовала еще никогда. Джон любил зарываться пальцами в ее волосы и дуть на ладони, притворяясь, что обжег о них руки. Она смеялась заливисто, громко, и не верила ему ни на миг. Не верила никогда. — Ничего ты не знаешь, Джон Сноу, - любила повторять дикая девушка, а потом убегала, стукнув его по руке. Он бросался следом, как коршун за добычей. Потому что это была ее игра, и она любила, чтобы правила соблюдали. — Мы можем просто остаться здесь, понимаешь? – шептала Игритт в горячем источнике той пещеры и облепляла своего мужчину руками и ногами, как сетью опутывала. Вот только вырваться никогда не хотелось. Вот только он был очарован своей похитительницей, просто пленен. – Зачем нам возвращаться, Джон Сноу? Это не наша война, мы можем идти по этим тоннелям целую вечность, но в итоге найдем выход. И будем свободны. Лишь друг для друга. Я просто хочу засыпать у тебя на груди и слушать, как бьется твое сердце. Он не ответил тогда, что это и их война, война всего живого против нежити, смерти и мрака. Она знала это и без него. Она просто очень не хотела умирать. А больше смерти боялась лишиться его. Того, кто взял в жены по законам одичалых людей. Того, кто запекся под ребрами робкой надеждой на счастье. На самом деле, для одичалой девчонки потеря Джона равнялась смерти. Она уже не знала, как сможет жить без него. Но не призналась бы в этом и под пытками. — Я вольная женщина и еду, куда хочу. Ты тоже вольный теперь, Джон Сноу. Твои вороны похоронили тебя, и твой Дозор на Стене окончен. Она не сказала, что пустит стрелу в затылок, если он попробует уйти без нее. Блеснувшие холодной сталью глаза поведали об этом без слов. Может быть, пару лун назад он бы и попытался. Но это было до того, как Игритт скользнула ночью под шкуры, которыми он укрывался, прижалась тонким горячим телом, изогнулась дикой лаской, даря всю себя. Это не был лишь зов плоти. Огненноволосая дикарка восхищала неженской отвагой и острым умом каждый день, каждый час. Она насмехалась, дразнясь, она не ставила его ни во что. Он полюбил ее с первого взгляда. — Ты мой, а я твоя. Умирать так умирать, Джон Сноу, — все когда-нибудь умирают. Но сначала мы поживем, - жарко шептала она, не позволяя ему ответить ни слова. К чему ей слова? Если она читала в его черных глазах, как в древних свитках, которых никогда не видела. А он просто целовал ее лицо, пытаясь коснуться губами каждой веснушки, что рассыпались по белоснежной коже, как язычки пламени на свежем снегу. Ее кожа пахла зимними розами, которые когда-то росли в Винтерфелле. Джон подарил бы всю оранжерею своей Игритт, он одевал бы ее, как принцессу, завоевал бы ей трон. Если бы он не был бастардом Неда Старка, если бы был законным сыном. Если бы она не была одичалой, никогда в жизни не видевшей замка, не спавшей под крышей на мягкой постели. — Твое место при дворе короля, твое место в покоях лорда, - шептал он ей долгими ночами, ненавидя себя за то, что мог дать ей так мало. — Ничего ты не знаешь, лорд Сноу. Ты – мой король, и мое место возле тебя. Ты никуда не денешься от меня, глупая ты ворона. Она вернула улыбку на обычно угрюмое и такое серьезное лицо. Она зажгла яркий свет в глазах, что были чернее долгой ночи. Она растормошила, научила смеяться. Как будто через поцелуй она отдала ему кусочек огня, что теплился теперь и в его груди. Одно пламя – на двоих. Связанные огнем, связанные судьбой. Он знал, что уйдет и оставит ее, знал с самого начала этой авантюры. Он знал, что ему придется выполнить долг перед братьями до конца. «Слушайте мою клятву и будьте свидетелями моего обета! Ночь собирается, и начинается мой дозор. Он не окончится до самой моей смерти. Я не возьму себе ни жены, ни земель, не буду отцом детям. Я не надену корону и не буду добиваться славы. Я буду жить и умру на своем посту. Я — меч во тьме; я — дозорный на Стене; я — щит, который охраняет царство людей. Я отдаю свою жизнь и честь Ночному Дозору в эту ночь и во все грядущие!» Джон умер бы лишь для того, чтобы сбросить постылые цепи и жить с ней где-нибудь в маленьком домике, растить овец и детей, просто любить ее и радоваться солнцу. Но он не мог. Не имел права. Потому что зима приближалась. Потом, когда он ушел, сбежал, раненный стрелой с серым опереньем, Игритт долго плакала, свернувшись под шкурой старого медведя, которая до сих пор пахла Джоном. Она плакала впервые с пятнадцати лет, плакала, закусывая губу, царапая грудь под несколькими слоями одежды, будто пыталась вытащить застрявший там обломок стрелы. Она любила проклятую ворону, а он так и не узнал об этом. — Я вернусь и увезу тебя далеко-далеко, туда, где никогда не бывает холода и снега, - хриплые звуки его речи все еще звучали в ушах, как ни затыкала она их ладонями. — Ничего ты не знаешь, Джон Сноу. Ну, почему мы не остались в той пещере? Почему? Вой холодного северного ветра был ей ответом. А еще громкое карканье ворон над низкими тучами, что непогода раскидала по небу, как обрывки мокрых, свалявшихся шкур.