Game of hearts

— Я тебе на самом деле не брат, ты же знаешь. — Ты всегда будешь ближе, дурак. Это... это же ты... Длинные пальцы наследника рода рассеянно перебирают угольные кудряшки младшего брата. Плевать, плевать на все, что Джон говорит, что он себе там придумал, оправдывая бегство из дома, замаскированное ссылкой в интернат для богатеньких деток, прижитых папашами на стороне. Листва над головой зеленая и густая, а небо неожиданно мутное, грязно-серое. Робб думает, что того же оттенка глаза у девицы, которую ему прочат в жены. И ведь он даже дал слово матери и распорядился начать приготовления к празднику. А потом запрыгнул на свой байк и рванул за границу, в Канаду. — Слышал, ты женишься скоро, — тянет Джон лениво, и любой бы сейчас купился на это мнимое равнодушие, какой-то нарочитый похуизм даже. Любой, но не Робб, не тот, кто рос рядом с этим придурком всю свою жизнь, с кем взрослел, учился стрелять сначала из воздушки и лука, потом из ружья, объезжать жеребцов и спортивные тачки. С кем подстраивал гадости гувернанткам, тщетно пытавшимся приучить отпрысков Неда Старка к хорошим манерам... А отпрыски эти удирали в какой-нибудь клуб, чтобы засунуть в трусики смазливым стриптизершам пару сотен карманных баксов... — Мать с меня живого не слезет. Какая-то договоренность с Фреями. Джон, наплевать. Я ведь здесь, приехал к тебе. — Угу... и так же уедешь. Он садится рывком, оттолкнув руки того, кого всегда считал старшим братом. Обхватывает колени и закидывает в рот сигарету, вглядываясь в пылающий ярко-алым закат. — Брось, Робб, однажды это случится. Не с девчонкой Фрей, так отец... в смысле... Нед подсунет тебе, к примеру, Мирцеллу Ланнистер. Слышал, она хороша. — Скажи, ты дурак? Джон дергает плечом, выпуская дрожащее кольцо дыма куда-то к сизому горизонту. Порыв внезапно налетевшего ветра ворошит его кудри и почти уносит равнодушные слова прочь вместе с горьким смешком: — Сам меня постоянно так называешь. Он холодный, как снега столь любимой им Антарктики — царства вечного льда, пробравшегося, наверное, к самому сердцу Джона Сноу. Пустившего внутрь ледяные нити, наверное, еще до того, как узнал имя матери и того, кто был настоящим отцом. Рейегар Таргариен — старший сын свергнутого правителя, павший в одном из ожесточенных боев во время уже отгремевшей гражданской войны. Джон Таргариен. Это звучит величественно и немножечко страшно. Это совсем ничего не меняет. Не для Робба. Он надеется — и не для Джона тоже, потому что... — Я так соскучился, Джонни... Робб только с ним такой, рядом с братом, что тоже меняется возле него неузнаваемо. Превращается в ворчливого, но почти ручного волчонка, что лишь изредка только скалит клыки и пытается тяпнуть. Все такого же робкого, неуверенного что ли. Тянет обратно, обхватив за плечи, утыкается носом в затылок. Кожа, табак, немного бензина и терпкий, щекочущий ноздри запах пота, а еще мускат и мятая трава, в которой они валяются сейчас, словно в детстве. Точно им опять еще нет десяти, и они тайком выбрались из поместья к тому дому на дереве, что мастерили большую часть такого недолгого лета, и с которого Джон благополучно свалился на исходе долгого августа. Сломал руку и нехило отбил задницу. Ох, и досталось им тогда от отца, а Кейтилин Старк визжала так, что слышали, наверное, и в Вашингтоне. — Это была плохая идея, приехать сюда. Если донесут Мормонту... — Да наплевать, что он сделает? Отчислит тебя? И чу́дно, тогда ты просто вернешься домой, а то болтаешься черти где. Между прочим, Арья без тебя совсем от рук отбилась. Долго рассказывает о самой младшей из сестер и ее ручном волке, о том, что та водит дружбу с сыном пекаря и каким-то безродным механиком и, кажется, пытается уговорить того смастерить ей зачем-то доспехи. Вместо класса балета записалась на какие-то уличные танцы и айкидо, и Санса предсказуемо впала в ужас... Он твердит и твердит что-то еще, так странно спеша и будто бы пытаясь то ли не думать, то ли не сказать /не сболтнуть/ самого главного. Но все же позже, когда солнце мажет по самому краешку земли, делая первый шаг на ту сторону — в бездну, прерывает себя на полуслове нежданным вопросом: — Ты же знаешь, что я всегда буду рядом? И вместо слов — в губы губами. В привкус сигарет и травы, в аромат соленого бриза и снега. И щетина чуть царапает кожу, и каждый волосок на теле подымается дыбом, когда язык скользит между губ, пробирается глубже, когда тихий стон — вместо выдоха, когда руки вцепятся в плечи до синяков. И позже, под алмазной россыпью мерцающих звезд, пытаясь выровнять дыхание, стремясь не дрожать: — Важней тебя у меня никого. Веришь? — Помню, что ты не врал никогда. И щелчок зажигалки в гулкой, оглушающей ночи.