Преданные и предатели

      Коснах давно так не пил. Последний раз такая безысходность от одинаковых до безумия дней накатила в Маркарте, где бретонец безуспешно пытался вести честную трудовую жизнь, плавно перетекшую в каждодневную пьянку. Только Фарах, выдравший его оттуда, внес разнообразие в его унылую жизнь, придал ей хоть какой-то смысл. Теперь же его наниматель, друг и главный по драконам в Тамриэле просто свалил куда подальше, никого даже не предупредив. А разгребать весь этот бардак не хотелось никому.       Анкано сдержал свое обещание и очень быстро уговорил Элисиф принять Зубчатую корону. Правда, коронация получилась унылая и безрадостная. Нордам сообщили, что их король умер, но они просто отказывались в это верить — а если и соглашались, то очень горевали, что великого героя на троне сменит обыкновенная баба, пусть и симпатичная. Норды действительно полюбили Фараха, хоть он и был эльфом: правил он с северным размахом, который был по нутру скайримцам — правда, приводил в бешенство всех остальных. Конечно, все с облегчением перевели дух, когда Элисиф начала править тихо и спокойно, не затевая никаких масштабных действий: после выкрутасов ее предшественника ничего другого Скайриму было не надо. Но Фарах — или Феллдир, как его запомнили подданные — оставался великим героем, которого обещали не забывать никогда. Забудешь тут, когда драконы продолжают кружить над Тамриэлем, но не нападают на людей и не жгут деревень. Правда, за это соглашение была заплачена жестокая цена, тяжесть которой ощущало на себе все население замка Волкихар.       Если без Анкано в доме воцарился хаос и какая-то бессмысленная деятельность, то без Фараха повисла угрюмая тоска. С одной стороны, все скучали по доброму, улыбчивому эльфу (по крайней мере, каким он был когда-то), с другой — ненавидели его за такое предательство. Особенно тяжело приходилось несчастной Муири, которая мужественно прятала свое горе и заботилась о детях и хоть каком-то подобии уюта в резко опустевшем доме. Анкано вынужден был остаться за главного, а этого он терпеть не мог. Не добавляли ему счастья и постоянные перебранки с женой. Эти двое, раньше любившие друг друга самой нежной любовью, теперь почти каждый день орали друг на друга, швырялись заклинаниями и всем, что попалось под руку.       — Признай, ты никогда меня не любил!       — И правда, зачем я женился на такой истеричке?       — Тебе нужна была красивая кукла, вот и все!       — Мне нужна была женщина, которая не будет все время орать на меня безо всякого повода!       — Тебя больше ничем не расшевелишь, болван!       — С меня хватит, женщина! Я с тобой развожусь!       — В Скайриме нельзя развестись!       — Зато в Алиноре можно!..       Такие концерты продолжались долго, пока пара наконец не мирилась — порой через силу или при помощи Муири или Коснаха. Бретонцы понимали, что и у беременной Сераны, и у доведенного до отчаяния Анкано просто сдают нервы, и хорошо еще, что они не срывают зло на детях. Но хотя усыновленный выводок Фараха уже привык к частым отлучкам отца, они, видно, чувствовали, что на этот раз их папка может и не вернуться, и радости у них заметно поубавилось. Да и маленькая эльфийка Эри, которую привез Анкано, разделяла их тоску. По крайней мере, друг с другом дети не цапались и вроде даже дружили, не превращаясь в гаденышей вроде балгруфова младшенького сынка — уже хорошо. А вот из взрослых одна Муири могла подать достойный пример. Она не ревела целыми днями, как Серана, не была такой же резко-колючей, как Анкано, и не пила запоем. Коснах со вздохом сознавал, что только от нее, пожалуй, и есть польза. Сам Изгой без драки и необходимости кого-то защищать чувствовал себя ненужным придатком, и ему оставалось только топить свое горе в эле. Бретонцу было нестерпимо обидно создавать, что тот же эльф, который когда-то вытащил их всех из дерьма, теперь бросил их на произвол судьбы, не задумываясь о последствиях. Конечно, судьбу самого Фараха легкой назвать было нельзя: беззаботный сиротка, на которого в одночасье свалилась огромная сила и еще большая ответственность чуть ли не за весь Тамриэль, не мог не взвыть от этого. И его противоречивые чувства по отношению к родине понять было можно — Коснах, по крайней мере, очень хорошо понимал. Ему своих убивать тоже доводилось, и чувствовал он себя при этом распоследней скотиной: что уж говорить о том, когда убил не одного-двух, а сразу половину всей своей расы. Конечно, Анкано мог и ошибиться сгоряча, но все равно не слишком-то радостная картина вырисовывалась. И, если у Фараха действительно хватило глупости там остаться, то его там как пить дать прирежут — а, может, еще и помучают сперва. И обидно было даже не то, что он все-таки залез в петлю — разговоры о самоубийстве он уже заводил. Обидно было то, что исчез, никого не предупредив, и ушел сам. Дескать, я пойду умирать, а вы сами разбирайтесь. Ни жену не предупредил, ни верного друга-собутыльника, никого. Сволочь ушастая.       И все равно даже без Фараха их всех что-то связывало. Коснах ведь мог вернуться обратно в Маркарт и пропивать деньги, Муири со своим выводком могла бы уйти в тот же Маркарт или Виндхельм, где у нее были родственники… Но их всех по-прежнему тянуло друг к другу. Даже Анкано, который порой пытался корчить из себя самого что ни на есть настоящего альтмера, признавал, что все они — семья. Что уж говорить о детях и бабах? Да, все жили как в трауре, редко веселились, часто проклинали судьбу — но все-таки продолжали держаться друг за друга. С родной семьей Изгоя связывали куда менее прочные узы, нежели с тихенькой бретонкой, вспыльчивой нордкой и не менее вспыльчивым альтмером. И за всем этим неизменно маячила тень Фараха, обитавшая в доме, как призрак. Только вот ни изловить, ни прогнать этого призрака не получалось — лишь чувствовать его и вспоминать то вздохом, то недобрым словом.       И вот однажды, когда все семейство помогало бабке-вампирше с ее цветами во дворе, к ним внезапно прилетел дракон. Красный.       — DREM YOL LOK, — поздоровался он. Дети зачарованно уставились на огромную говорящую зверюгу. Эри даже решилась подойти поближе и осторожно погладить кожистое крыло. Что интересно, дракон не протестовал.       — Одавинг? — Анкано даже не удивился, продолжая методично разравнивать ладонями землю. — У тебя какие-то вести?       — GEH. Меня прислал KeiZaaL-JUN.       Серана нахмурила лоб:       — Кейз… Фари, что ли?       Тишина повисла всего на несколько секунд, но догадка ошеломила всех.       — Он еще жив? — удивился Коснах.       — Он жив, — подтвердил Одавинг. — И он… попросил меня передать свои извинения. UNSLaaD KROSIS.       Лучшие друзья Довакина почти хором презрительно фыркнули.       — Вот молодец-то, а, — заявила Серана. — Извиняется. А больше он ничего сказать не хочет?       Дракон тяжело вздохнул. Бретонец не завидовал крылатой зверюге. Мало того что заставили с таким поручением лететь через пол-Тамриэля, так еще и смертные над твоими словами оборжались.       — KeiZaaL-JUN просил прощения и хотел, чтобы его друзья отправились к нему, ибо он вернуться не может.       Анкано нервно хохотнул, Серана фыркнула, Коснах мрачно заявил:       — А не пошел бы этот твой кейзальхрен на… — Он хотел уже уточнить, куда именно, но вспомнил, что кругом полно детей, и сдержался. — Кинул нас, как последняя скотина, а теперь еще вместе себя дракона присылает. Нет уж.       — Не ожидала от тебя такого здравомыслия, ричмен, — с уважением заметила Валерика. — Давно пора было понять, что этот наивный идиот не принесет нам ничего, кроме расстройства.       — Мама права, — вздохнула Серана. — Фари совсем перестал думать головой. Да даже если бы мы на минутку забыли, что он кретин, как бы мы всю семью потащили к нему на Саммерсет?       — Но мы ведь не собираемся этого забыть? — выразительно посмотрел на нее Анкано.       — Нет, конечно. Прости, Одавинг, но извинениями тут не отделаешься. Можешь так ему и передать.       Изгой от нечего делать обвел взглядом остальных и вдруг заметил Муири. Бретонка заметно побледнела, а охапку горноцвета сжимала в пальцах с такой силой, что с него уже осыпались листья.       — Ты извини, конечно, Муири, — машинально пробормотал Коснах, — но…       — Я понимаю.       Когда она говорила с такой холодной убежденностью в голосе, бретонцу неудержимо хотелось побиться головой о стену, желательно — каменную. Дракон тоже посмотрел на Муири как-то сочувственно.       — VahDIN, — вздохнул он. — HIM AhMUL ZahRaaMiiK GeiNMaaR. KeiZaaL-JUN GeiNMaaR VANMINDORaaN. Roo LOST NeyL KROSIS.       Изгой не понимал драконьего языка и не был уверен, понимает ли его Муири. Но, судя по ее внимательному взгляду и заметно насторожившемуся Анкано, дело было плохо. Впрочем, Одавинг правильно сделал, что не стал говорить на понятном языке — рядом полно детей, еще вопросы задавать начнут. Обе нордки тоже хлопали ушами. Бретонка же тихо, но очень отчетливо произнесла:       — Спасибо тебе, Одавинг. Возвращайся к нему.       Дракон молча поднялся в воздух и улетел. Все выжидающе смотрели на Муири. Та покачнулась, выронив из рук уже изрядно помятый горноцвет. Софи и Люсия, ее приемные дочки, тут же с беспокойством подхватили бретонку. Слабо заморгав, она страдальческим взглядом посмотрела наверх, развернулась и пошла в башню. Коснах догнал было ее, хотел проводить, но Муири только покачала головой.       — Не надо, Коснах, — упавшим голосом произнесла она. — Я хочу побыть одна.       Помрачневший еще больше бретонец потопал обратно. К счастью, Валерике и Серане хватило ума сразу отвлечь детишек от неприятного зрелища, и все были поглощены посадкой в землю каких-то никому не нужных корешков. Изгой схватил за плечо Анкано и отвел его в сторону.       — Ты тут самый умный. Что сказал дракон? Что с Фарахом?       Эльф как-то непривычно смутился и отвел глаза.       — Он сам виноват, — наконец выдавил он без следа обычной уверенности.       — Что с ним?       — Отстань.       Альтмер вырвался из коснаховой хватки и быстро зашагал обратно. Бретонец мог бы, конечно, догнать его, завести подальше, поколотить как следует и выбить правду, но чувствовал, что делать этого не стоило. Потому что они здесь все, все без исключения (ну, может, с одним исключением в лице старой грымзы-вампирши) жалели Фараха, которого, по-видимому, уже похлопал по плечу Шеогорат. Но прощать ему откровенные глупости и предательство было нельзя.       Лучше, наверное, было напиться.