Бусый лёд

      В понедельник у Антона пара была назначена только на вечернем отделении у второго высшего, поэтому он позволил себе понежиться под одеялом подольше. Хорошее настроение, покинувшее его вчера в тот самый момент, когда шасси самолета оторвались от земли, так и не вернулось, словно его увезли в одном из объемных чемоданов в Москву. Без веселого щебетания и беспокойной возни Арти в квартире стало невыносимо одиноко и тоскливо, и вроде как даже пасмурно, словно на улице в непогожий день. Это скорее сказывался недостаток света, что едва просачивался через занавешенные плотными шторами окна, окрашивая стены в унылый оттенок и делая приятный светло-бежевый грязно-серым, но радостнее на душе от этого не становилось. От подушки, которую Антон крепко стискивал руками во сне, пахло сладким и шоколадным; Арти весь был такой — пьянящий и приторный. Потянув носом, он глубоко вобрал в себя будоражащий аромат, улыбнулся, глядя в потолок и вспомнил эти три, пожалуй что и безумных дня, но разве могло быть по-другому, когда рядом с тобой маленький радужный ураганчик? Конечно, не могло, да и на самом-то деле ни черта не хотелось.        Поленившись еще с полчаса, Антон неохотно спустил ноги с матраса. Хочешь не хочешь, а разгрести беспорядок, устроенный поспешными сборами, придется. Вчера вечером он решил не утруждать себя муторной уборкой, засев за наброски лекций ко вторнику, а потом тупо пялился в телевизор, поедая остатки мороженого и ностальгируя под старую советскую комедию, которую каким-то чудом показали в воскресный день, убрав из эфира тошнотные лица звезд российской эстрады. Но для начала, чтобы стряхнуть с себя остатки сонливости, он решил пробежать несколько километров на беговой дорожке.       Если Арти любил кривляться на коврике под ритмичную музыку, порой напоминая Антону Джейн Фонду в купальнике в свои лучшие годы, то он отдавал всего себя силовым и кардио-тренировкам. В Москве у него был постоянный абонемент в один из элитных фитнесс-клубов с личным тренером, здесь же он предпочел купить оборудование домой, чтобы бессмысленно не ломать режим дня. В отличие от круглосуточных московских залов, куда он мог наведаться и в полночь, в этом городе жизнь замирала около девяти вечера, что никак не вписывалось в его привычный распорядок.        Надев наушники с аудио-книгой, которую он слушал каждое утро последней недели, Антон начал тренировку с шестой скорости постепенно увеличивая нагрузку. Слова вливались в сознание, оседая в памяти какими-то несвязными клочками, делая практически невозможным осмысление сюжетной линии — что поделать, книги он воспринимал только визуально. На слух совсем не то, но лучше уж так, чем крутить по кругу настырные мысли или вглядываться в себя, выискивая очередной недостаток. Нет, Антон не был мастером психоанализа и самокопания, и более того, не видел в подобном действе особого резона. По большому счету, ему все в себе нравилось, ну может быть, за исключением тяги к идиотским поступкам, к которым он относил нелепую связь со студентом, стоившую ему места в престижном вузе или переезд на малую родину.       Через час весь взмокший, но с приятной усталостью в подрагивающих мышцах, Антон зашел в душ. На полке, как он и думал, стояла пара забытых Арти фирменных флаконов с гелем и шампунем. Именно они расточали тот аппетитный сладкий аромат, которым успела пропитаться вся квартира. Небрежно отодвинув их рукой в сторону, Антон потянулся к своему любимому запаху — кожано-пряному, со специями и древесными нотками. Было чертовски приятно окунуться в него с головой, подставляя спину колючим струям и вспенивая шампунь в густых волосах. Так приятно, что он на несколько долгих минут прикрыл глаза, полностью расслабляясь и отдаваясь наслаждению.        И как жаль, что нельзя было затянуть водные процедуры минут на тридцать-сорок. Время неумолимо подбиралось к обеду, оставляя всего пару часов на уборку квартиры, которой он и занялся, как только наскоро растерся полотенцем и надел домашние штаны. Мечась из угла в угол по квадратным метрам, Антон в течение полутора часа убирал, мыл и пылесосил, а под конец сунул постельное белье в стиральную машинку и потянулся к утюгу, чтобы нагладить рубашки на рабочую неделю. Да, было бы здорово нанять домработницу, а не заморачиваться самому, только вот дело вставало за тем, что в этом городе он не хотел никого посвящать в личную жизнь. Одно дело, быть публичным человеком — преподавателем в вузе, другое дело, приоткрывать душу, пуская в квартиру — свое почти интимное пространство, где одно неосторожно вырвавшееся слово может стоить спокойного будущего. К чему лишние разговоры и косые взгляды соседей, которых и без того предостаточно, пусть он с этим и прожил большую часть осознанной жизни, вот только в Москве с его «неправильной» ориентацией было справляться намного легче, чем здесь.        И все, что теперь ему оставалось, это только подстроиться под местный рабоче-крестьянский менталитет и вписаться в провинциальную жизнь, стараясь лишний раз не отсвечивать своей голубизной. Каждодневно ходить на работу, всем приветливо улыбаться, изображая из себя хорошего московского парня, засидевшегося в холостяках. И пусть отбиваться от представительниц «прекрасного» пола будет не самым приятным времяпрепровождением, но он не спасует перед поставленным самим же себе препятствием. Возможно, сюда и стоило приехать, чтобы открыть что-то новое в себе, как в личном, так и в профессиональном плане. В конце концов, трудности закаляют. Хотя, куда уж больше.       Антон всегда любил читать лекции у второго высшего хотя бы потому, что перед ним в таких аудиториях сидели взрослые серьезные люди, все больше уже состоявшиеся в жизни, которых не нужно было одергивать по пустякам. Они внимали чуть ли не с открытыми ртами, записывали без исключения все слова и не задавали глупых, отвлеченных от темы предмета вопросов. И все бы хорошо, но в такие моменты ему отчего-то становилось дико смешно. Он сразу представлял, что вот им говорят, что их уважаемый и любимый преподаватель в прошлом элитная шлюха, пересосавшая не один десяток членов… Приходилось отворачиваться и давиться хохотом, потому как перед глазами явственно представала картина вытянутых лиц, на которых отчетливо проступала брезгливость. Порой он сам себя с трудом соотносил с тем человеком, которым успел стать, которым его знало большинство людей. Наверное, потому что в нем до сих пор жил тот отчаявшийся мальчишка, который когда-то приехал покорять огромную Москву. Сложность положения заключалась в том, что нужно было обрести какой-то внутренний баланс, вывести уравнение — быть тем, кем хочет его видеть общество, при этом не изменив себе.       Сегодня Антону было не особо весело: прогуливаясь между парт аудитории, он неожиданно поймал себя на том, что шарит взглядом по рядам студентов в безуспешной попытке наткнуться на злой взгляд серо-голубых глаз. И это настолько его взбесило и одновременно обескуражило, что он на какое-то время даже прервал поток слов и нахмурил брови. Это еще с каких таких пор для него важным стало наличие Захарова на его паре? Вот уж к чертям такие новости! Антон упрямо мотнул головой и снова сосредоточился на изложении материала, сейчас он точно не будет думать об этой проявившейся вдруг странной зависимости, а вот потом… потом… Да мало ли, что будет потом. Будет день — будет пища. В его случае, для размышлений.       Назавтра Антон проснулся в дурном расположении духа, он и вчера-то не фонтанировал позитивом, но сегодня, казалось, тучи сгустились больше. Мало того, что он встал ни свет ни заря к первой паре, едва сомкнув глаза под утро, так на улице опять начался локальный конец света — ливень поливал так, что сквозь окна невозможно было ничего рассмотреть. Он представил, как придется добираться по лужам до машины, и что у него промокнут ноги в дорогущих ботинках, и выглаженный костюм превратится в дешевую тряпку - и ему просто физически стало плохо. Так плохо, что он простонал в голос. Однако, делать было нечего, он давно не студент, который с легкостью бы забил на пары, он, мать его за ногу, преподаватель. А сегодня определенно точно к тому же злой!       С таким вот настроением он и зашел на кафедру управления и через силу улыбнулся Томочке, которая стряхивала со своего зонта капли воды на затертый линолеум. Антон поставил на стол портфель и без сил упал на стул. Поспать бы, хотя бы с часок, а там хоть трава не расти… И почему капли дождя сейчас так сладко убаюкивают, тогда как ночью они страшно раздражали, мешая спать?       — Доброе утро, Антон Борисович, — бодренько поприветствовала никогда не унывающая женщина. — Ну и погодка сегодня. Как будто апокалипсис начался.       — Говно, а не погодка, — буркнул под нос Антон, но Томочка услышала. Она громко, но коротко хохотнула и потрепала его по плечу, давая понять, что все в порядке.       — Тут вы правы, осень в этом году не задалась. Чаю?       — Нет, спасибо. Обсохнуть бы до пары. Все брюки замочил.       — Вот поэтому и нужно попить чая. Согреетесь и обсохнете. Пока никого нет, а то потом набегут разные вредоносные личности студенческой наружности, и не до этого будет.       — Уговорили, давайте свой чай, — Антон закинул ногу на ногу, наблюдая за тем, как Томочка проворно достает из шкафа чашки, пачку пакетированного чая и какое-то печенье. Не предел мечтаний, но сейчас ему было определенно все равно. — Какие новости в альма-матер?       — После вчерашних вроде бы ничего нового.       — А вчера что было? — Антон попытался изобразить дикую заинтересованность, хотя самому хотелось зевать от скуки. Он, не спуская с Томочки равнодушного взгляда, откинул влажные волосы со лба и потер глаза, в которые, казалось, насыпали песка. Женщина меж тем пухленькими пальчиками с массивными, поблескивающими в свете ламп перстнями ловко разлила кипяток по кружкам и начала выкладывать печенье на блюдце.       — Вы не в курсе? О боже, серьезно? Ну, Антон Борисович, вы как в лесу дремучем живете, честное слово. Ладно, так и быть, расскажу вам по большому секрету, — она села напротив и доверительно склонилась вперед, словно и правда, собиралась поведать какую-то сокровенную тайну. — Захарова вы же знаете, тот, что студент ваш, а про Алиева слышали? — Антон напряг разжиженный сонный мозг, выуживая из памяти хотя бы что-то отдаленно похожее на незнакомую фамилию. Потом кое-как вспомнив, скривился. Кажется, Кирилл что-то такое говорил в клубе о каких-то Алиевых, которые могли и убить. Но тогда он думал, что это всего лишь приукрашивание действительности, в свойственной для Захарова манере. — В городе их целый клан, все под себя подмяли: торговые центры, клубы, заправки. Понятно, что с позволения мэра, рука, как известно, руку моет. В общем, местные миллионеры, а может, и миллиардеры, кто их разберет. Так вот, Магомет Алиев, он кстати, тоже учится в нашем университете, только на другом факультете, он враждует с Кирочкой.       — Что значит враждует?       — То и значит! Постоянно у них какие-то разборки и подставы.       — О, погодите-ка. Я вспомнил. Кажется, этот самый Мага разбил Захарову машину на прошлых гонках. Алекс Иванов рассказывал. Правильно? — Антон отхлебнул горячего, совершенно невкусного чая и тут же отставил кружку в сторону. Ему действительно стало любопытно, хотя он и попытался отогнать от себя мысль, что опять интересуется личной жизнью Захарова.       — Ну, не такой вы, оказывается, и отсталый от городской жизни. Так вот, в выходные в клубе, одном из Алиевских, они сильно подрались, говорят еле оттащили друг от друга. Кровища у обоих только так хлестала, весь клуб заляпали. Причину толком никто не знает, правда, ходят кое-какие нелестные слухи… Но в них не особо кто и верит, — Томочка заговорщицки прищурилась и неопределенно махнула куда-то в сторону рукой. Антон, уже более менее проснувшийся, без каких-либо затруднений сопоставил события минувших выходных и пришел к неутешительному выводу — драка произошла сразу после того, как он с Арти покинул клуб. Оставалось только задаться логичным вопросом: связано ли это как-то между собой? И чем лично для Кирилла закончатся эти приключения на одно место? — Так вот, а в воскресенье на гонках, ой что было! Захаров специально подстроил аварию, разбив в гонке и свою машину, и машину Алиева, тот чудом жив остался, и скорую вызывали, и полицию. А сам Алиев его потом чуть не пристрелил из пистолета. Настоящего. Представляете? Вчера, конечно, ни один из них на парах не был замечен, но все только и говорят, что прям грядет война, и дело совсем уж плохо кончится. А то кого и убьют…       Антон открыл рот от растерянности, он не знал, что вообще можно сказать, словно ему пересказали сюжет какого-то дешевого боевика, а не поведали, пусть и недостоверно, о реальной жизни, которая происходила практически на глазах. За Захарова отчего-то стало страшно, он и сам толком не мог понять, отчего его так волнует судьба какого-то там студента, но так противно засосало под ложечкой, что он глубоко вздохнул и медленно, очень медленно выпустил воздух из легких.       — Все настолько серьезно? Я думал, такое было в девяностых, да там и осталось.       — Может, в вашей Москве и осталось, а у нас, как видите, детки только так воюют между собой. Все теперь ждут, что дальше будет.       — Да уж, отличные новости, ничего не скажешь. Все все знают, с нетерпением ждут развязки, но делать никто ничего не делает. Театр абсурда. Как всегда у нас в России.       — А что тут сделаешь, Антон Борисович? Вы прям какой-то наивный юноша, даром, что из Москвы. Кто же в здравом уме полезет в их междусобойчик? Тут смертников нет. Пускай сами между собой грызутся. Даже их папашки не лезут, вроде как, пусть детишечки наиграются.       — Хорошая политика невмешательства, — Антон поморщился от таких новостей и резко встал, оправляя немного подсохшие брючины костюма. — Ладно, Томочка, спасибо за чай. Пойду я, пожалуй, лекция скоро начнется.       — Удачного дня и заходите еще.       — Непременно.        Вместо аудитории Антон быстрым шагом прошел в преподавательский мужской туалет, который всегда пустовал. Курить хотелось неимоверно, хоть и было запрещено правилами университета, и пусть в очередной раз попытка бросить пагубную привычку потерпела крах — но нервы-то они не железные. А с такими новостями вообще можно стать законченным неврастеником. Господи, что за отсталый город и что в нем за нравы? Ладно, одно дело, когда его самого гнобили за то, что он гей, и небезосновательно, но тут… Два здоровых парня, при деньгах и положении, чего, спрашивается, не хватает? Или это глупая конкуренция двух альфа-самцов заставляет друг друга убивать? Бред сивой кобылы или, что быстрее всего, бред Томочки, а он, как последний кретин уши и развесил. Не зря же люди вокруг сто раз твердили, что нужно делить на десять все, что она говорит.       Он затянулся поглубже и посмотрел в окно. Дождь все так же заливал мощеные дорожки, что, петляя средь пожухлых газонов, вели ко входу в университет. По ним спешили редкие студенты, прячась под куполами зонтов, которые ветер старался вырвать из рук и отшвырнуть подальше. Антон раскрыл створки, откинул окурок куда-то вниз с четвертого этажа и подставил лицо под влажную пыль, которая отлетала от железного карниза. Ему нужна еще пара минут, чтобы окончательно проснуться и прийти в себя, выбросить прочь идиотские мысли и сосредоточиться на работе. Вот только в голове почему-то навязчиво крутилось одно: «А придет ли Захаров сегодня на лекцию?» Стыдно было признаться, даже самому себе, но он вроде как скучал по этому несносному парню.       Звонок прозвенел в тот момент, когда Антон достал из пачки вторую сигарету, да к черту, он имеет право опоздать на собственную лекцию. Мир не перевернется из-за пяти лишних минут перекура, он и так уже давно стоит на голове. А как еще иначе можно объяснить весь тот идиотизм, что в нем происходит? Поэтому, совершенно не спеша, но уже более расслабленно, он спокойно докурил, вымыл с мылом руки и только после вышел из туалета в пустой коридор, направившись к аудитории.        Из-за двери ожидаемо доносился откровенный хохот и гвалт, Антон дернул ее на себя и под мгновенно стихающую возню студентов прошел к столу.       — Прекрасное дождливое утро, мальчики и девочки. Надеюсь, остатки ваших мозгов не успело смыть. Но все-таки для обездоленных напомню, что сегодня у нас две парные лекции, поэтому открываем тетради и судорожно записываем. — Он достал из портфеля блокнот с карандашом и, вскинув голову, как бы нехотя осмотрел замерших студентов. Правда, едва смог вовремя подавить невольный вскрик удивления, когда глаза натолкнулись на Захарова, сидящего в последнем ряду. Лицо парня представляло собой весьма живописную картину, написанную не иначе как рукой великого экспрессиониста — какие краски, а уж какие цвета — словами не передать. Значит, тут Томочка не сильно и приврала, Кирилл выглядел так, словно его пропустили по меньшей мере через мясорубку. Антону на чересчур долгий и пристальный взгляд ответили тяжелым и несколько раздраженным. Захаров, поджав губы, отвернулся к окну, Савранскому же только и осталось, что попытаться вернуться в прежнее русло и продолжить лекцию, начало которой он и так донельзя затянул. — На прошлых занятиях мы говорили об истории возникновения рекламы, сегодня обособим данную тему, выделив только историю рекламы в России. Начнем с периода до одна тысяча девятьсот семнадцатого года. Итак, понятие рекламы в России стало приживаться только с восемнадцатого века. И подтверждение этому мы можем найти в книге Ключевского «История Государства Российского», надеюсь, некоторые из вас ее читали…       Лекция тянулась возмутительно долго, он каждый раз одергивал себя, когда возникало почти непреодолимое желание снова посмотреть на часы и удрученно вздохнуть — прошло всего десять минут. Уже отчаянно хотелось перемены, чтобы перекинуться с Захаровым парой слов, не понимал, зачем ему это нужно, но нужно было хоть убейся. Слишком уж сильно его подзуживало болезненное любопытство, а где-то даже и чувство вины, да мало ли, вдруг Кириллу досталось именно из-за их с Арти глупого визита в клуб? Ведь не зря же он тогда предупреждал, что все может кончиться плохо как для них, так и для него. А они с Арти еще и на смех подняли парня, слишком привыкли жить в безопасной большой Москве, где никому нет дела друг до друга. Поэтому, как только раздался блаженный долгожданный звонок, Антон, набрав побольше в грудь воздуха, шумно выдохнул и громко произнес:       — Захаров, задержитесь, пожалуйста. Мне нужно с вами поговорить. — Кирилл криво ухмыльнулся, но остался сидеть за партой, а не поспешил, как многие другие студенты прочь из аудитории на перемену. Как только они остались одни, он, наконец, встал и вальяжной походкой прошел к столу Антона.       — Ну, чего хотел? Соскучился?       — Ага, соскучился. Что у тебя с лицом?       — А что у меня с лицом? — Кирилл изобразил полное неведение и, сунув руки в карманы узких джинсов, прислонился бедром к столу. Антон всмотрелся в его потухшие глаза, которые он пытался прятать под завесой распущенных волос.       — Не надоело строить из себя идиота, Захаров? Я слышал у тебя серьезные проблемы, хотел узнать, могу ли я чем-нибудь тебе помочь? И можешь ты хоть раз не ерепениться и нормально ответить?       — Пф, Савранский, ты с дуба рухнул, что ли? У меня нет проблем и быть не может, я вроде как сын местного мэра, прикинь? Удивительное рядом! А тебе не пристало по положению слушать бабские слухи, это так, на будущее.       — Это из-за нас тебя избили в клубе?       — Как же ты достал-то, блядь. Мир вокруг тебя не вертится, не поверишь, но так оно и есть. И тебя совершенно точно не должно ебать, с кем и почему я подрался. Живи своей жизнью и меня не трогай, еби своих пидовок и не отсвечивай!       — Что ж, как знаешь. Я всего лишь хотел предложить свою помощь, — Антон равнодушно пожал плечами, доказывать что-то Захарову - это как биться головой в стену: пользы для дела столько же.       — Да ты последний в этом ебаном городе, к кому я обращусь за помощью! Просто иди нахуй, Савранский. Заебал.       — Придурок малолетний!       — Пидор! — Захаров сорвался с места и буквально подлетел к выходу из аудитории.        А потом дверью оглушительно хлопнули, оставляя Антона наедине с самим собой. Он устало опустился на стул и, подперев тяжелую голову руками, прикрыл глаза. Что ж, по крайней мере, он попытался. На нет и суда нет, в конце концов, это действительно не его дело, жили же они как-то и до его приезда сюда. Вот пусть и дальше живут, а его дело, тут Захаров прав, преподавать свой предмет и не отсвечивать.