Бусый лёд

      Пожалуй, Антон впервые за последний месяц проснулся в хорошем расположении духа — сегодня вечером должен приехать Арти, который сам по себе являлся сплошным праздником и некой отдушиной для истосковавшейся по теплу души. Что уж говорить о том, что друг обещал оказать ему ту самую маленькую услугу, устраняющую насущную проблему, которая стала практически главной с тех пор, как он переехал в этот город? Да что там вообще говорить, секса хотелось до темноты перед глазами. Поэтому и до работы добирался, предвкушая насыщенный вечер, с широкой улыбкой на всегда хмуром и чересчур серьезном лице. Погода, которая еще вчера несмело отогревала тусклым солнцем после холодных дождей, будто зная о тайном, разгулялась на славу. И то ли это настырное «бабье лето» нечаянно нагрянуло, то ли просто внезапно какой-то антициклон налетел — неважно, в чем конкретно было дело, но ему было замечательно.       Так замечательно, что он забыл о своем твердом намерении бросить курить и как только сел в машину, тут же потянулся к бардачку, в котором была спрятана пачка сигарет. И каким же это было наслаждением — затянуться поглубже и даже чуть подержать в легких густой дым от качественного табака. Да, определенно сегодня жизнь радовала и, кажется, даже улицы отмылись от неприглядной грязи, нарядившись в осенний багрянец и золото, в котором путались солнечные лучи, отраженные от куполов центрального собора. И заторы на дороге не раздражали, как обычно, и веселые песни из радио, которым он несвойственно себе бодренько подпевал, барабаня пальцами в такт по рулю.        Его место на парковке около корпуса университета неожиданно пустовало, несмотря на то, что семинар был в расписании группы только четвертой парой. Он поискал глазами кислотно-зеленую спортивную машину Захарова, та стояла метрах в десяти, все в том же ряду для преподавательского состава. Почему парень решил уступить Антону в такой, казалось бы, важной мелочи, оставалось загадкой, ведь лично он после вчерашнего разговора или лучше сказать — пререкания, настроился на ответную гадость. Не зря же Антон заплатил водителю эвакуатора, чтобы тачку Захарова отогнали на самую дальнюю штрафстоянку, желательно куда-нибудь за город.        Но для удивления и тем более для размышления о подобной глупости времени было в обрез, он торопливо взбежал по лестнице в корпус и сразу же направился в отведенную для занятий аудиторию на четвертом этаже. Звонок прозвенел ровно в тот момент, когда Антон взялся за ручку двери, поэтому его проход к кафедре оказался под обстрелом нескольких десятков настороженных, но любопытных глаз собравшихся здесь студентов.       — Добрый день, группа М-3. Сегодня у нас с вами заявленный ранее семинар, можете начинать шуршать конспектами, чтобы освежить память.        Антон сел за стол, достал из портфеля любимый карандаш и блокнот, в котором его аккуратным почерком был выведен столбец из имен и фамилий. Он поднял глаза, и как бы мимоходом отметил присутствие Захарова, который изображая невыносимую скуку, рылся в своем огромном телефоне. Рядом с ним сидел Алекс Иванов, суетливо теребивший пальцами листы тетради. Антон от этой картины едва сумел сдержать ехидный смешок.       — Итак, начнем, причитающиеся пять минут на подготовку закончились. Есть ли желающие рассказать нам об истории возникновения рекламы? — Антон еще раз прошелся насмешливым взглядом по головам студентов, которые будто бы старались казаться меньше, чем есть. Кто-то наивно прятался за раскрытыми книгами и спинами одногруппников, кто-то остервенело разбирал написанные второпях лекции, и только Захаров, оторвавшись от телефона, смотрел с вызовом и откровенной ненавистью в пронзительных серо-голубых глазах.       — Что ж, господин Захаров, я рад, что вы почтили меня своим высоким вниманием, и на этот раз вовремя, так давайте же не разочаруем друг друга. Назовите мне, пожалуйста, основные формы прообразов современной рекламы. У кого вдруг отшибло память, об этом я говорил на второй лекции.       — Понятия не имею, что Вы там вещали на второй лекции, Вы меня выгнали, — нагло заявил парень, по-прежнему не отрывая от Антона своих глаз.       — Потому что Вы опоздали. Иными словами, Захаров, Вы отказываетесь отвечать?       — Отчего же, Антон Борисович, я прекрасно и без ваших лекций осведомлен о формах и прообразах рекламы, — он смерил Антона еще одним презрительным взглядом и криво улыбнулся.       — Вставать я не буду и к доске выходить тоже.       — Да, что Вы, сидите-сидите. Я весь превратился в слух. Господа студенты, внимание, Кирилл Захаров хочет поделиться с нами своими знаниями, полученными в Беркли. Записываем сей бесценный вклад в свое образование.       — Ха-ха, господин Савранский, у вас великолепное чувство юмора, как бы не помереть от вашей искрометности.       — Еще чем-нибудь померимся?       — В другой раз непременно. Но я лучше начну. Известно несколько основных форм прообразов современной рекламы. Наскальные рисунки, содержащие информацию о месте охоты и ее результатах, ну там знаете — бизоны и мамонты, голые охотники с копьями наперевес, ждущие их в своих пещерах тетки — безусловно можно считать точкой отсчета современной наружной рекламы. Первым же письменным подтверждением рекламы является древний египетский текст, найденный на развалинах города Мемфис, что-то около двух с половиной тысяч лет назад, если мне не изменяет память, в нем говорилось, что есть некто нереально крутой толкователь снов по велению всевышних богов, и типа, приходите и вам воздастся, и откроется сокровенное…        Антон заслушался, он не останавливал и не перебивал, нет, конечно же, нового он ничего для себя не услышал, но то, как подавал материал Захаров, его интонации голоса, смешки и сленговые словечки, которые он мастерски вворачивал в свой рассказ — не могли не покорить. Если парень и прочие предметы знал настолько же хорошо, становилось неудивительным все то, что по секрету ему наболтала всезнающая Томочка. Только вот почему со всем этим недюжинным багажом Захаров уехал из более перспективных и весомых Штатов, и почему он торчит здесь во второсортном захолустном университете со спорным академическим образованием?        Он еще раз прошелся приятно обескураженным взглядом по Кириллу, отмечая, как тот вальяжно развалившись на стуле за партой, складно повествовал и плавно, даже несколько манерно жестикулировал тонкой рукой с длинными пальцами. Белый цвет его рубашки, расстегнутой у ворота на пару пуговиц, подчеркивал явно средиземноморский золотистый загар гладкой кожи, острый аккуратный кадык, светлую щетину на подбородке и блестящие русые волосы, которые тяжелыми прядями укрывали плечи. Парень облизывал сочные губы, ослепительно улыбался и стрелял глазами — бессознательно, но Антону хватило, чтобы поплыть. Он отчетливо стал ощущать, как член болезненно упирается в застежку узких брюк и как ему хочется немедленно встать, подойти и толкнуться им в эти влажные пухлые губы, чтобы почувствовать горячую глубину рта… И черт, как же хорошо, что никто не мог читать его похабных мыслей и что стол, за которым он сидел, скрывал все это безобразие.       — Спасибо, Захаров, отлично, — Антон взмолился про себя всем известным и не очень богам, чтобы его голос не звучал слишком низко и в нем не проскальзывали вибрирующие нотки возбуждения. — Интригующее изложение истории рекламы. Даже я не смог бы лучше. Отдаю должное вашей компетентности и осведомленности — слушать Вас одно удовольствие, но предоставим возможность высказаться и другим. Кто подробно может нам рассказать о скачке в рекламе, который произошел в начале девятнадцатого века?       Все остальное время семинара, сопровождаемое невнятным бубнежом других студентов, для Антона прошло под лозунгом: «Унять неуместное возбуждение», вот только мысли то и дело возвращались к тому, как могло бы все у них быть, но никогда не будет. А глаза сами по себе время от времени поднимались к сосредоточенному на телефоне Захарову. И черт, хотелось кричать и вопрошать — почему он, почему из всех студентов Антон выделил именно Кирилла? Хотя ответ был очевиден, даже не будь тот зазнавшейся занозой в заднице, мимо такой внешности никто бы не смог спокойно пройти и остаться равнодушным, и как же она не вписывалась в этот мрачный унылый город. Слишком броско и слишком вызывающе… одним словом — валить и трахать, трахать до звезд перед глазами, трахать до потери сознания…        Уже много позже, когда Антон вышел после пар из здания университета и подошел к своей машине, чтобы отправиться в аэропорт за Арти, возле него притормозила Импреза Захарова, парень, открыв водительскую дверь, небрежно поставил ногу в белой кроссовке с известным логотипом головы медузы Горгоны на язычке на асфальт. Между губ торчала тлеющая сигарета, приковывая к себе взгляд Антона, которую тут же вынули, зажав пальцами с продолговатыми ухоженными ногтями — красивые руки, не мог не отметить он.       — Не доставай меня разной херней, Савранский. Иначе о том, что ты пидор и тебя поперли из института за связь со студентом, узнает весь город. И не пялься на меня так, мудак. Палишься.       — Я, Захаров, гей, а не пидор. Моя личная жизнь тебя совершенно не касается. И мне абсолютно наплевать, растрепешь ли ты это по городу или нет. Твое дело учиться, а не искать драки с преподавателем. Я буду весьма благодарен, если ты избавишь меня от своего повышенного к моей скромной персоне внимания. Всего доброго.       — Не пойти ли тебе нахуй, Антон Борисович? — Кирилл приподнял бровь и нагло усмехнулся, ожидая ответа.       — Если это предложение, то вынужден буду отказать. Я выступаю не в той позиции. И пялишься из нас двоих именно ты, так же как и достаешь разной херней.       — Блядь, как же ты меня бесишь! Да нахуя ты вообще приехал в наш Мухосранск?       — Если ты еще подергаешь меня за космы, как делают мальчики в школе, то я решу, что ты неровно ко мне дышишь.       — Да ты охуел, что ли, пидорас?! — взревел голос Захарова и отскочив от высоких стен здания, эхом прогрохотал по всему внутреннему двору университета и парковке, кто хотел слышать подробности их милой беседы — услышал. И теперь на них смотрели все, кому было не лень, и как бы изначально Антон не хотел будить к себе излишний интерес окружающих, на деле все вышло совсем иначе. Он даже успел рассмотреть вытянутые лица в окнах аудиторий корпуса.        А потом хлопнула дверь Импрезы, отвлекая от созерцания свидетелей их словесной рапировки, покрышки оглушающе взвизгнули на асфальте, оставляя после себя черные полосы, из-под машины повалил белый дым. Захаров, как ненормальный, сорвался с места и понесся на безумной скорости по дороге, едва не сбивая зазевавшихся студентов. Антон, разозленный до предела, сел в автомобиль и шумно выдохнул, как же ему хотелось хорошенько встряхнуть этого паршивца, приложив к чему-нибудь твердому, а потом трахнуть. Да, только в такой последовательности.       Но трахать ему придется друга — и то, если он поторопится — который через час должен будет приземлиться в аэропорту, находившемуся далеко за городом и до которого еще придётся добираться по запруженному в час пик машинами городу. Антон, сунув гнев поглубже, закурил сигарету и, повернув ключ зажигания, вырулил со стоянки, по направлению к спальным районам.       Он пытался не думать о едких словах парня, которые неприятным осадком осели внутри. Ему действительно было плевать, расскажет он или нет, более того, он был на сто процентов уверен в том, что Захаров и рта не раскроет, и их взаимная ненависть будет протекать без свидетелей. И сегодняшний инцидент скорее всего спишут на взрывной характер сыночка мэра, чем поверят в истинность выкрикнутых в запале слов. Но черт, как же он его разозлил, даже руки затряслись от желания приложиться к симпатичной мордахе, чтобы немного подпортить красоту и сбить спесь.       До аэропорта Антон добрался всего за каких-то сорок минут, за городом трассы оказались на удивление разгруженными, здесь никто никуда не торопился, поэтому машина летела на всех парах, не встретив по пути ни одного препятствия в виде неожиданной пробки или аварии. Оставалась еще добрая четверть часа до прилета, и чтобы убить время ожидания, он неспешно прошелся по пустующим залам вокзала. Здание, явно еще советской постройки, было убито временем и безалаберностью обслуживающего персонала, его высокие потолки где-то там вдалеке были так темны и потрепанны, что создавалось впечатление — вот еще немного и они рухнут вниз, придавив своей тяжестью. Киоски, когда-то Союзпечати, стоящие по периметру у высоких давно немытых окон, были заброшены и возникни у него острое желание почитать прессу или, скажем, попить чая, тут никто не смог бы ему помочь. Чудом было уже то, что аэропорт до сих пор функционировал и принимал самолёты, пусть и всего одного рейса — до Москвы и обратно.       Через полчаса Арти сиял, затмевая собой вечернее солнце, он вышел из зоны прилета с двумя огромными чемоданами, которые тащил за длинные ручки по истертой неровной плитке пола, при этом останавливаясь через каждые три метра, чтобы поправить сумку, которая норовила упасть с покатого плеча.       — Тони! Ну, что ты стоишь столбом? Я, конечно, бесспорно произвожу неизгладимое впечатление и ты безумно соскучился, но помоги уже мне. Чертова дыра, тут нет даже носильщиков, как ты собрался здесь выживать? Я уже молчу про отвратительный самолет, который мог в любой момент развалиться в воздухе! — Арти остановился, всплеснул руками, отталкивая от себя чемоданы и надув накрашенные бесцветным блеском губы, подбоченился. О да, Арти производил впечатление, мало того, что его короткая темно-зеленая замшевая куртка была оторочена пушистым зеленым же мехом, так он еще обул какие-то немыслимые высокие сапоги, наподобие тех, что в незапамятные времена носили гладиаторы.       — Козлик, ты глупый козлик, на кой черт ты с собой столько набрал? Я же сказал один маленький чемодан. Один и маленький, а не этот багаж суперзвезды мировой сцены. И Арти, нельзя ли было вырядиться во что-нибудь более нейтральное и менее гейское? Ты прилетел в рассадник нетерпимости и гомофобии, — Антон подошел и, крепко обняв, расцеловал в подставленные румяные щеки.       — Это и так скромно! Пряник, не будь занудой, тебе не идет. Эти сапоги стоят целое состояние, они с последнего показа Бальман! Ты тут совсем отстал от жизни, еще немного и вконец одичаешь, — Арти продолжал обиженно сопеть, притопывая по полу теми самыми сапогами от именитой дизайнерской марки.       — Я безумно соскучился по нашим совместным походам на недели мод, честное слово. Еще больше я соскучился по твоему несравненному ни с чем обществу, но поехали уже домой, у меня на тебя столько планов, — и подхватив оба чемодана, повез их по выщербленной асфальтовой дорожке к припаркованному рядом с главным входом автомобилю.       — Это каких же? Впрочем, и так ясно. Но сначала культурная жизнь. Прокатимся вечерком в клуб или в ресторан какой, — Арти аккуратно забрался на переднее сиденье и, поправив разметавшийся от быстрой ходьбы мех, манерно, в своем излюбленном стиле, сложил руки на колени.       — Тут два с половиной клуба и уверяю тебя, в таком виде ты оттуда живым не выйдешь. А вот в ресторан можно, но учти, это далеко не Москва. Я вчера еле нашел нормальное вино, один подпольный суррогат.       — Это я уже и без тебя понял. Ты только посмотри, во что одеты эти люди, да нет, это и не люди вовсе, это какие-то зомби. Ты смотри, как они идут! Словно тащат на себе непосильную ношу. Господи, ну ты только подумай! — Арти беспрестанно крутился по сторонам, разглядывая улицы и прохожих, он тыкал пальчиком в особо приглянувшихся ему особей и бесконечно критиковал - стилист, живший в нем чуть ли не с рождения, не мог спокойно взирать на такое неприглядное безобразие.       — Ну, хватит причитать. Рассказывай новости.       — Потом, лучше ты, — он повернулся к Антону и игриво стукнул кулаком по плечу. — Во-первых: почему ты в таком отвратительном настроении? Во-вторых: я на три дня, а может, и больше, салон спихнул на девчонок. И в-третьих: давай придумаем план побега. Так нельзя жить, Тони, просто нельзя. Что за ссылка декабриста? Уж лучше бы ты поехал в страны третьего мира помогать голодающим детям, чем прозябать здесь. Был бы как Анжелина Джоли — поборцем морали и послом доброй воли ООН.       — Думал, смогу встретиться с родителями, но не смог, не смог переступить через себя. Даже к дому подъехал, да так и не поднялся — сразу столько воспоминаний нахлынуло. А что касается плана побега, то отложим до конца учебного года, у меня есть обязательства, я не хочу подвести людей. Что до настроения, есть тут некто, кто мне его с завидным постоянством портит. Но это так, детская прихоть, ни больше ни меньше.       — Только не говори, что это та загадочная натюрелька. Если так, то я обязан его увидеть! — Арти тут же всполошился, взъерошился, как воробей, увидевший кусочек хлеба и приготовился слушать.       — Обойдешься. Он мне и так сегодня устроил праздник на глазах у всего универа.       — Почему? Что случилось? На тебя кто-то произвел впечатление за последние, дай-ка подумать, десять лет, и я не должен узнать, кто это? Это нечестно, пряник!       — Мы с тобой и знакомы-то десять лет, так что, не преувеличивай.       — Я о том и говорю, что желваки у тебя на скулах, которые, ты знаешь, я до сумасшествия люблю — да, я фетишист и что? — еще ни разу так истово не ходили. Даже когда ты бесился по поводу своего Лешика.       — Вот только про него не надо вспоминать. Он мне тут на днях приснился, так до сих пор жутко.       — Прости, что напомнил. Может, тебе в церковь сходить? Знаешь, там за упокой свечку поставить или молитву какую заказать?       — Я не верю во весь этот религиозный бред. Просто что-то навеяло, может, перемена места сказалась… Поговорим об этом потом, а сейчас расскажи лучше про своего ненаглядного, всем пример, Дрюшеньку или как его там? — Арти сразу расцвел, разомлел и, усевшись поудобнее, принялся что-то нести о своем очередном мужике.       Антон провез друга по центру города, показывая по ходу какие-то памятники, черт его знает, кому поставленные и значимые улицы, Арти скептически закатывал глаза и кривил губы. Что поделать, коренному москвичу, который не высовывал носа дальше кольцевой — в расчет не берется путешествие по европейским столицам — вряд ли покажется зрелищным провинциальный городок с численностью населения около семисот тысяч. Нет, конечно же, есть на свете милые городишки с уютными историческими центрами и прочими достопримечательностями, с зелеными парками и яркими клумбами цветов, вот только эта серая глушь никак не вписывалась в понятие тихой прелести малой родины.       — О, а квартиру сделал неплохо, мне даже нравится этот минимализм, есть в нем свое очарование. И знаешь, этот интерьер тебе подходит. Конечно, до московской квартиры далеко и весьма непритязательно…       — Я знал, что этот город не навсегда, зачем вкладываться в то, где не намерен надолго оставаться? Поэтому и ремонт более чем скромный, я и так вышел за рамки того бюджета, который планировал потратить. Но, может, потом продам дороже.       — Это хорошо, и матрас на полу весьма оригинально. На матрасах я еще не трахался, — Арти с разбега упал на высокую постель и пару раз отпружинил вверх, при этом громко заливисто вереща. — Господи, какая же прелесть, как же я в детстве мечтал о таком.       — Наслаждайся экзотикой, потом расскажешь всем в клубе, как тебя Тони поимел в спартанских условиях. Будет кому посочувствовать.       — Про матрас скажу, а то, что это ты — нет. Я ведь без пяти минут замужем. Вдруг Дюшенька вылезет из своей раковины и услышит ненужные сплетни.       — В который это раз?       — Ой, ну тебя. Сделай мне лучше кофе по своему фирменному рецепту, а я пока переоденусь в монашескую робу, чтобы ты мог меня спокойно в ресторан сводить. Есть хочу, как буйвол.       — И только не делай мейк-ап, ты и без него красив. Честное слово!       — Знаю, — уверено ответил Арти и, лениво потянувшись, встал. — Что, и глаза нельзя? Даже чуть-чуть, самую малость? Только карандашиком подвести?       — Нельзя.       — Злой ты, пряник! Больше к тебе не приеду, — Арти недовольно подорвался к чемоданам и, раскрыв один, вывалил на пол гору шмотья. — Где тут ванная комната?       — Налево от тебя. И я не злой, просто хочу спокойного вечера без всяких неожиданностей.       — Спокойной ночи не хочешь? Могу устроить.       — Ночи не хочу. А вот тебя очень.       — Я подумаю.