Примечательные порты

Все начинается в городе у моря. Ночь пахнет цветами и благовониями, воздух гудит от стрекотания цикад и заунывных песнопений. Он бос, и пальцы его ног тонут в медленно остывающем песке. Его держат за локти, у него во рту — кисловатый привкус вина, в которое добавили что-то еще. Ветер трогает его обнаженные соски, чьи-то сухие пальцы — его веки. Пожалуйста, остановитесь, пытается сказать он, но то, что было в вине, похищает слова с его языка. Один из них поднимает его на руки, чтобы опустить на нагретый солнцем камень. Он ощущает тепло затылком, лопатками, копчиком; запястьями — когда кто-то заставляет его завести руки за голову. Пожалуйста, думает он. В хороших историях (тех, что когда-то рассказывала мама) спасение всегда приходит в последний момент. Чужие ладони на его запястьях никуда не исчезают, нож не замирает на волосок от его горла. Он умирает, захлебываясь в крови, умирает невероятно долго — почти четыре тысячелетия. Все начинается в городе у моря. У Чужого испуганные глаза и уродливый шрам на шее, смешно ершатся волосы на макушке, острые колени и острые локти. Когда Билли протягивает ему свою запасную рубаху, Чужой поворачивается к ней спиной, одеваясь, и она думает о том, что его тело носит слишком много отметин — для кого-то, кто умер таким молодым. — У меня больше нет корабля, — говорит Билли. — Но из Серконоского порта можно уплыть куда угодно. Они устраиваются в одной из заброшенных пристроек шахтерского городка; свет горелки выхватывает из темноты стенку рыжего кирпича и проржавелый остов кровати. — Мне вряд ли где-то найдется место, — тихо говорит Чужой. — Жаль твой корабль. Ты любила его. — Ты все видел, да? — спрашивает Билли. — Да, — шепчет Чужой. — Все. Люди более милосердные оставили бы расспросы. Билли любопытствует: — На что это похоже — видеть все, знать обо всем? — На тысячи голосов в моей голове, — послушно отвечает Чужой. — Ни один из которых не принадлежал мне. — Это было больно? — спрашивает Билли. Чужой кивает. — Все время. Вода в кастрюльке с помятым боком закипает, и Билли опорожняет в нее банку китовьих консервов. — А что насчет отмеченных? — интересуется она. — Как ты их выбирал? Например — почему Лорд-Защитник? Чужой тихо вздыхает и трогает шрам на шее. — Я не могу ответить на твой вопрос, — говорит он. — То, что знало Корво Аттано, никогда не было мной. Все начинается в городе у моря. Мертвый левиафан, над которым днем трудилась пара молодчиков с китобойного судна, медленно разлагается и распространяет по порту удушающий смрад. Паоло вертит между пальцами поющий амулет и прикладывается к бутылке; бессонница заостряет его скулы, беспокойные мысли — делают глубже морщинку на лбу. В постоялом доме на краю города, где кровать стоит десяток монет, тревожно спит Билли Лерк, которую он привык называть Меган Фостер; ее мертвый глаз не спит никогда. На расстоянии вытянутой руки от Билли... стоит сосредоточиться — можно проследить особенным зрением, тяжелым и бесплотным, как дыхание, линию выступающих ключиц и шрам над ними, крылья выпирающих лопаток и шрамы между ними; заглянуть глубже — и запутаться в круговороте образов. Он обжигается о знание о том, кто это — юн и растерян; он обязан ему всем. В своих снах Корво видит все, на чем оставила свое призрачное касание Бездна. Он видит, как она, беспокойная и пустая, изливается потоком на улицы маленького шахтерского городка.