Примечательные порты

— Кто это? — требовательно спрашивает Морган, едва Алекс отвечает на вызов транскриптора. — Я знаю, ты в курсе, что я взломал твой компьютер. Мужчина на фотографиях со мной — кто это? Алекс долго молчит, потом тяжело вздыхает. Морган представляет, как он утомленно трет переносицу. — Я предпочел бы избежать этого обсуждения, но я достаточно хорошо тебя знаю, чтобы понимать: ты не отступишься, пока не получишь ответы. — Именно, — соглашается Морган. Красивый светловолосый человек на фотографии с мягкой улыбкой наблюдает, как Морган чертит что-то на салфетке. Они где-то, где тепло — оба одеты в рубашки, у обоих расстегнуты воротники. Морган не может вспомнить ни имени, ни голоса; ни чувства, что владело им, когда был сделан этот снимок. До Моргана доносится тонкий звук, с каким керамика встречается с мельхиором. Алекс тянет время. — Я хотел бы, чтобы ты мог меня понять. Но ты никогда не понимал — не в этом, — печально говорит он. — Фото было сделано в Италии, если тебе интересно. — Вопрос был другим, — замечает Морган, и Алекс снова вздыхает. — Конечно. Хотя в первые шесть раз это был вопрос «где он?». Морган впечатывает кулак в стол, оставляя вмятину. Макет черепа с нейромодом подпрыгивает и падает набок. — Ты начнешь говорить. Сейчас, мать твою. — Конечно, Морган, — соглашается Алекс. — Прости меня за неуклюжую попытку отсрочить неизбежную боль, которую тебе придется испытать. Человек на фотографии — доктор Джонсон. Вы познакомились шесть лет назад. — Я не помню, — говорит Морган. — Я ничего о нем не помню. — В жизни не видел тебя настолько привязанным к другому живому существу, — продолжает Алекс — наконец-то столь безжалостный, как Морган того хочет. — При всем моем уважении к доктору Джонсону — поверь мне, я не могу не уважать человека, который несколько лет делил с тобой квартиру и сохранил здравый рассудок, — он не обладал ни твоим выдающимся умом, ни твоим воображением. Я был не единственным, кого удивляла ваша горячая привязанность друг к другу — даже здесь, на Талосе, вас обсуждали с неугасимым энтузиазмом. Он был здесь, со мной, думает Морган, но молчит, не доверяя своему голосу, — однако мысль кажется настолько правильной, что, наверное, принадлежит тому, другому Моргану, который помнил. — Те фотографии, что ты обнаружил в файлах моего компьютера, были сделаны частным детективом. Я нанял его, чтобы узнать об этом человеке чуть больше. Ничего такого, простая... предосторожность. Я хотел быть уверен, что он не представляет для тебя угрозы. — Дальше, — требует Морган — запоздалые попытки очистить совесть ему неинтересны. — Он присутствовал при наших экспериментах, как доктор и как друг. Я был признателен ему, что он не стал тебя отговаривать. Если в твоей жизни и был человек, к которому ты прислушивался, — это был он. От проклятого прошедшего времени у Моргана пересыхает во рту. — Причина того, что его больше нет... — сипло говорит он. — Причина во мне. — Тебе всегда удавалось выяснить это, — тихо говорит Алекс. — В первый раз я был честен, как на исповеди — если бы я был католиком. Я рассказал тебе, что эксперимент пошел неудачно... мы потеряли над тобой контроль... он пытался тебя остановить. Я показал тебе записи с камер, и ты смотрел, как то, во что ты превратился, оторвало ему руку и размозжило голову. Это было... неприятное зрелище. Я сопроводил тебя в морг, а потом — насилу увел из него. Налил тебе виски и сказал, что нужно двигаться дальше. Морган представляет себе, как убивал человека, о котором говорит Алекс. Как с треском рвались сухожилия и лопнула черепная коробка. Задается вопросом, кто смывал с его рук кровь и мозги — и забывает думать об этом, задохнувшись от тяжести других вопросов: кричал ли он? Звал ли меня по имени? — Но ты не хотел двигаться дальше, — снова вздыхает Алекс. — Ты был уничтожен чувством вины. Ты потерял интерес ко всему, что мы делали, перестал верить в успех нашего эксперимента. Твердил, что любая пища приобрела для тебя вкус его... внутренних органов. Ты почти перестал есть, редко спал, я начал опасаться за... — Я мог забыть его смерть, — перебивает Морган. — Но не всю нашу... — Нет, конечно, нет, — поспешно соглашается Алекс. — После того, как мы извлекли нейромод и вместе с тем милосердно забрали травмирующие воспоминания... Слово «милосердно» царапает настолько остро, что Морган отстраненно радуется тому, что ни одно из шести чувств не способно кровоточить само по себе. — Ты снова улыбнулся. Спросил меня о результатах. А потом: «Где он?». Я солгал в нелепом стремлении позволить тебе хотя бы на несколько дней забыть о своем трауре. Удалил записи с камер. Внес в компьютер запись о срочной командировке на Землю. Это дало передышку нам обоим. Тебе понадобилось четыре дня, чтобы выяснить правду, и сорок минут, чтобы разгромить мой кабинет. Человек на фотографии улыбается. Светлая прядь падает ему на лоб. Морган задается вопросом: откидывал ли он ее нетерпеливым жестом или зачесывал назад пятерней? Алекс недолго молчит, потом продолжает: — Я лгал тебе каждый раз, и каждый раз тебе требовалось чуть больше времени. Я придумал убедительное оправдание тому, что он не полетел на Талос, и запустил червя в твои личные файлы, чтобы тебя не удивляло отсутствие записей сеансов связи. Тяжелее всего было с людьми, стремившимися выразить тебе сочувствие, но через какое-то время мне удалось внушить им, что ты переживаешь боль... по-своему. Но, что бы я ни делал, его отсутствие в твоей жизни угнетало тебя — и ты искал причины. Мне было непросто решиться на то, что я сделал, но в конце концов я пришел к выводу, что я должен... — ...отнять у меня все, с самого начала, — говорит Морган. На этот раз Алекс молчит дольше. — Он уже был мертв, Морган. Твоя боль не могла его воскресить, но у тебя не было времени на то, чтобы примириться с ней. Я не мог заставить тебя каждый раз заново переживать его смерть. — У нас наверняка было больше фото, — говорит Морган. — Я люблю бумажные открытки. Он присылал мне открытки? Я хранил что-то из его личных вещей? Он что-то дарил мне на праздники? Алекс не отвечает, продолжает гнуть свою линию: — Я всего лишь хотел уберечь своего брата от боли. Я отнял у тебя шесть лет жизни и единственного человека, который по-настоящему много для тебя значил. Я знаю. Я не прошу, чтобы ты простил меня, — но я бы так хотел, чтобы ты меня понял. — Отрицательные эмоции непродуктивны, верно, Алекс? — говорит Морган. — Да, — осторожно соглашается Алекс. Морган сбивает пробку с бутылки гранатового самогона и делает глоток. Ему кажется, что у напитка привкус крови, кажется, что мир вокруг расплывается, отделенный от него стеклом неоткалиброванной линзы, кажется, что он может вспомнить запах чужого одеколона, если очень постарается. — Алекс, — говорит Морган, прикрывая глаза. — Да пошел ты. *** — Вы используете меня, — в который уже раз говорит Гилберт; праведный гнев окрашивает его заострившиеся скулы румянцем. — Чтобы заставить его страдать. — Гил, присядьте... — устало начинает Алекс. — Доктор Джонсон — для вас, — перебивает Гилберт — вне всяких сомнений, раздраженный обращением, которое предпочитал использовать Морган. — Доктор Джонсон, — послушно исправляется Алекс. — Оно — не Морган. Вы должны помнить об этом — даже если иногда вам хочется забыть. — Простите, — резко говорит Гилберт; он тяжело опирается на трость, и нога, вероятно, доставляет ему сильное беспокойство, но он так и не принимает предложение присесть. — Сложно держать это в голове, когда его боль настолько настоящая. Алекс снимает очки и трет переносицу. — В жизни моего брата не было привязанности более сильной, чем та, что он испытывал к вам, — говорит Алекс. — Привязанность — здоровое, социально значимое чувство, развившееся в нас в результате группового сосуществования на протяжении многих веков. Отрицательные эмоции непродуктивны — деструкция в чистом виде. Я всегда это говорил, и Морган, смеясь, возражал, что уравнение можно сократить: человечность деструктивна. — Меня поражает, что вы это знаете, — бормочет Гилберт, и по его тону Алекс понимает — он сдался. — Я много читаю, — примирительно говорит Алекс. — Я понимаю, что для вас это непросто, доктор Джонсон. Но вы нужны мне. Без вас мы никогда не достигнем успеха. Гилберт молчит. — Так вы предоставите мне старые записи ваших разговоров? — уточняет Алекс. Гилберт резко кивает — прядь волос падает ему на лоб — и разворачивается, чтобы уйти так стремительно, как только позволит больное колено. — Пара старых открыток также была бы очень кстати, — замечает Алекс. — Я помню, вы писали брату из Афганистана. Гилберт останавливается и бросает на Алекса взгляд через плечо. — Знаете что, Алекс, — выразительно говорит он. — Да пошли вы.