Фамильная нечисть Долоховых

В 1737 году старший сын Романа Дмитриевича, Никита Романович, поручик лейб-гвардии Измайловского полка, оставив дома родителей, трех младших братьев и трех сестер, да молодую жену Антониду Васильевну, ожидающую первенца, отбыл в действующую армию, выступившую в поход против турок под командованием генерал-фельдмаршала графа Миниха. Прошло несколько месяцев. Русские войска заняли крепость Очаков, за что Измайловскому полку Императрица Анна Иоанновна пожаловала две серебряные трубы. Никиту же главнокомандующий взял к себе адъютантом. После этого в военных действиях наступило временное затишье, потом Миних снова развернул наступление, и летом 1739 года русские разгромили турок под Ставучанами, близ крепости Хотин. В Долоховке жизнь шла своим чередом, у Антониды Васильевны родился мальчик, которого окрестили Петром, старшая из сестер вышла замуж за соседа-помещика. А Роман Дмитриевич умер — просто не проснулся однажды утром… И от Никиты родные известий давно не получали. Мария Яковлевна раскладывала карты Таро и гадала на кофейной гуще, но ответы были непонятными. Одно утешало, что ни карты, ни кофий определенно не говорили о смерти. Может быть, что-то случилось с почтовым голубем, или Никита ранен или болен, и не может писать письма… О худшем — что он убит в бою, умер от раны или от болезни, или взят в турецкий плен, который для русского офицера не лучше смерти — не хотелось и думать. Антонида Васильевна все глаза выплакала, не очень-то верила она картам, но и в смерть мужа поверить не могла. И однажды утром влетел в окно ее опочивальни голубь с долгожданным ответом на все письма, которые она писала Никите. «Здравствуй, душенька моя, Тонечка! Прости, мой ангел, что не писал так долго. Я уж знаю, что у нас родился сын, что Катенька замуж вышла, и что батюшка скончался, Царствие ему Небесное. Надеюсь, что и ты, и Петруша, и матушка, и все остальные здоровы. Однако же, спешу рассказать, что со мной приключилось — гиштория сия настолько дивна, что ее должно запечатлеть для потомков. После взятия Очакова мы вышли было к Бендерам, но принуждены были отступить до Южного Буга, и долгое время находиться почти в бездействии — заразные болезни и нехватка провианту косили и людей, и лошадей не хуже турецких ятаганов… Наконец фельдмаршал Миних получил от Ея Величества дозволение действовать согласно собственному усмотрению. И армия, перейдя Днепр, направилась дальше, в Молдавию. И как-то главнокомандующий отправил меня в Кицмань, договариваться с местными жителями о снабжении армии — хотя это дело интендантов, да ведь в интендантском ведомстве вор на воре сидит и вором погоняет, поэтому Христофор Антонович мне и поручил за ними приглядывать, авось побоятся… Переговоры завершились успешно, а на обратном пути нарвались мы на турецкую засаду. Боевых офицеров в нашем отряде было, почитай, только я да унтер-офицер Семеновского полка Макаров, и еще взвод солдат. И все до одного были убиты. Меня же, раненого, взяли в плен. Оказавшись в темнице — в темном, сыром подземелье, с крысами и пауками, с прикованным к стене скелетом, я думал, что мне всенепременно отрубят голову, или четвертуют, и сокрушался лишь о том, что больше не увижу ни тебя, мой друг, ни матушку с батюшкой, ни братцев с сестрицами, ни нашего дитяти. Палочки при мне не было — она, как всегда, лежала в рукаве, а кафтан с меня сняли. Через некоторое время в мою темницу вошел тот янычар, который меня и пленил. Ахмед-Ходжа — так его звали… И говорит мне — по-русски: — Я маг, как и ты. И я тоже русский по крови — меня еще ребенком украли татары во время набега, и продали султану. Но здесь я обрел истинную веру — ибо нет Бога, кроме Аллаха, и Магомет — пророк Его! Тебя оставили в живых, потому что ты можешь пользу принести, если не будешь упрям. — Что вы хотите от меня? — спросил я. — Мы отпустим тебя, но я дам тебе зеркало. Ты повесишь его на шею — с виду оно как обычный медальон, никто ничего не заподозрит. И ты станешь сообщать нам о численности русских, и обо всех передвижениях войска, и о планах вашего командования — ты ведь адъютант графа Миниха… — А если я откажусь? — Тогда тебя сделают евнухом во дворце великого султана. И магия тебе не поможет — магией я и сам владею. Признаюсь, тут у меня душа ушла в пятки… — А если я возьму зеркало? — Тогда я сейчас же отправлю тебя к своим, но если ты хочешь меня обмануть — уверяю, я и это предусмотрел. Он встал, вынул из-за пояса кинжал, направил его на меня рукояткой вперед, и сказал: — Işkence! (1) Все мое тело пронзила боль — как будто сотни лезвий воткнулись в меня со всех сторон. Я не мог пошевелиться. — Аteş! (2) — сказал он. И я почувствовал, как языки пламени жгут меня… — Вот, — сказал он, убрав кинжал, — и это лишь малая часть того, что ждет тебя, если ты меня обманешь. Причем мучиться ты будешь долго, будешь молить о смерти, но она не так скоро придет за тобой. Он ушел, оставив меня в раздумьях. Я решил наотрез отказаться. И, чтобы не жить в жалком состоянии, на какое меня обрек бы мой отказ, помышлял о том, чтобы броситься с голыми руками на стражников — быть может, мне повезет, и я буду убит при попытке к бегству… Когда на следующее утро Ахмед-Ходжа пришел за ответом, я сказал ему, что отказываюсь. Турок был разочарован, покачал головой: — А я-то счел тебя умным человеком. Хорошо, посиди, еще подумай, я не спешу — русские сейчас далеко, евнухов у великого султана много, а шпионов, да еще при этом и магов — мало. После этого он очень долго не появлялся. Я не имел возможности считать, сколько дней прошло, к тому же меня почти не кормили. Я был очень слаб, когда Ахмед-Ходжа пришел снова. Он опять вытащил свой кинжал, направил его на меня и произнес: — Iktidar! (3) Я испытал престранное чувство — как будто нет у меня никакого долга и обязанностей перед Государыней и Отечеством, я забыл, что я офицер, дворянин и российский подданный, мне хотелось сделать все, что скажет этот человек… Ахмед-Ходжа улыбнулся и велел протянуть ему правую руку. Я так и сделал. Он надел на нее золотой браслет, и сказал: — Вот, так-то лучше. Сей браслет не даст тебе меня обмануть — ты только должен был позволить мне надеть его на тебя, а снять его сам ты не сможешь. И если ты не станешь передавать мне сведения, или сведения окажутся ложными — магия браслета тебя медленно убьет. Я сейчас верну тебя в расположение русских войск, ты скажешь, что бежал из плена, — с этими словами он повесил мне на шею медную цепочку с маленьким круглым зеркальцем в медной же оправе. После этого он добавил: — И помни: коли не станешь делать то, что нам потребно — умрешь страшною смертию. Он велел принести хорошей еды, а затем дал мне в руки старый сапог, и меня перенесло к нашему лагерю, который теперь расположился вблизи села Ставучаны. Тут я рассказал своим, что попал в плен и бежал. Встретили меня радостно, фельдмаршал даже обнял и велел идти хорошо выспаться и отдохнуть — поутру выступаем. Когда я пришел в свою палатку, у меня немного прояснилось в голове, вернее, со мной сделалось некое раздвоение. Я понимал, чего хотел от меня Ахмед-Ходжа, и чувствовал сильное желание сделать это. Но в то же время, знал, что ни за что не стану передавать сведения неприятелю. Что за заклятие Ахмед-Ходжа применил ко мне — я тоже понял. По латыни это называется Империус, а по-русски — Подвластие. И если я не подчинюсь, то на этот случай Ахмед и надел мне на руку зачарованный браслет — тогда я умру медленной и мучительной смертию. Что ж, двум смертям не бывать, одной не миновать. Лишь бы не подчиниться заклятию и не сделаться изменником — впрочем, побороть заклятие подвластия возможно, об этом я когда-то читал, в старинной аглицкой книге — и сейчас стал вспоминать прочитанное… Через два дня зеркальный медальон стал жечь меня — Ахмед-Ходжа желал говорить со мной, и вскоре я уже испытывал на себе действие заклятого браслета, но глушил боль украинской горилкой — она куда крепче и лучше нашей водки. А спустя еще два дня произошла баталия под Ставучанами — если бы приготовления протянулись еще немного, я мог бы и не выдержать… Благодарение Небесам, турки были наголову разбиты, а крепость Хотин сдалась почти без боя. Но когда мы вступили в Яссы, я уже думал руки на себя наложить — так мне было худо. В Яссах, при въезде в город мы встретили диковинную процессию — несколько человек, вооруженных осиновыми кольями, крестами и склянками со святой водой, куда-то медленно шли с пением псалмов. Главнокомандующий спросил, кто эти люди и куда они направляются? Городской голова поведал нам, что в городе завелась нечисть, нападает по ночам на прохожих, пьет у них кровь или сжирает их — упырь, не упырь… По всем приметам, это недавно умерший старец, живший отшельником в уединенном доме на окраине. И при жизни он людей не жаловал, а как помер без покаяния — так вовсе осатанел… — Мизантроп, что ли? — усмехнулся я, спешившись и подойдя поближе. — А кто ж его, ирода, знает, — развел руками городской голова. — Может, и мезантроп — мало ли нечисти на земле водится, за грехи наши… Тем временем боль, терзающая меня, делалась все сильнее. Я снова отхлебнул из походной фляжки. Насколько я понял, среди почтенных горожан, собравшихся изгнать сего «мезантропа», не было ни одного колдуна — и я предложил им себя в помощь. Магу обычно не составляет труда справиться с заурядным вампиром, но даже если я буду убит, то, по крайней мере, избавлюсь от адских мук, уготованных мне Ахмедом. Граф Миних хотел меня удержать, но я ответил, что хочу помочь этим добрым людям, и показать всем, сколь неустрашим русский офицер. Его сиятельство покачал головой, но отпустил меня. В полном молчании мы двинулись на окраину города, вошли в мрачный полуразрушенный дом — странно было, как тут мог жить человек… И стали ждать наступления ночи. Когда часы, висевшие на стене, пробили полночь — их уже несколько месяцев никто не заводил, поскольку живых людей в доме не было, так что шли они сами собой — нашему взору предстало странное создание. Ростом и одеждой как человек, оно не было человеком — горящие глаза, голый череп, огромные зубы и когти… Оно будто вышло из стены, и было впрямь похоже на вампира, или вурдалака, как их называют в здешних краях. Мои спутники начали громко читать молитву и кропить вокруг себя святой водой, оно же в ответ лишь хрипло расхохоталось. А потом оно подобралось ко мне близко, и впилось зубами в руку. И тут же отскочило назад. — Sihirbaz! — взвыло оно. Я знал, что по-турецки сие означает «колдун». Я отодвинулся подальше, а чудовище приняло неожиданно кроткий вид и склонило голову. Я занес осиновый кол, а вампир жалобно застонал по-турецки: — Милостивый господин, не убивайте меня… Как я счастлив, что вы пришли с этими людьми. Ведь вы маг, а мне всего-то и нужно для спокойной жизни, что малая толика волшебной крови раз в год, и я стану кроток и послушен. Буду служить вам и повиноваться беспрекословно. И всем, в ком ваша кровь течет, стану верным защитником. — И моей жене? — спросил я. — Ведь в ней нет моей крови. — Всем, кого вы велите защищать… — А можешь избавить меня от браслета и от цепочки? Вампир, или кто он там был, взял мою руку, посмотрел на браслет — и вдруг перекусил его, выплюнув обломки. Точно так же он поступил и с цепочкой с зеркальным медальоном. В то же мгновение боль ушла безвозвратно. То, что осталось от браслета и цепочки, я сжег — палочка моя снова была при мне, Ахмед мне ее вернул, будучи уверенным, что ему удалось меня подчинить полностью. Вампир поклонился мне до земли, а я повернулся к своим спутникам, намереваясь стереть у них воспоминание о моем разговоре с нечистью, коему они были свидетелями. Впрочем, это не понадобилось — они и так лежали без памяти. Я велел нечисти спрятаться где-нибудь, и ждать, покуда я не вернусь за нею. — О, не извольте беспокоиться, хозяин! Я могу поместиться у вас в кармане! — воскликнул вампир — и тотчас уменьшился до размеров табакерки, после чего прыгнул ко мне в карман. Приведя в чувство своих товарищей, я сказал им, что сия нечисть больше не будет их тревожить — и показал на кучку пепла, оставшуюся от сожженных орудий моих пыток. Они спросили мое имя и обещали поминать за здравие каждый день. Возвратясь в лагерь, где меня уже не чаяли увидеть живым, я впервые с того дня, как попал в плен, заснул спокойным сном. А проснувшись, увидел, что нечисть сидит в изножье моей постели и точит свои когти. Заглянувший в палатку денщик перекрестился, попятился и хотел было выскочить наружу, но был пойман мною. Я велел ему держать язык за зубами под страхом сурового наказания. В Яссах был подписан договор, по которому местные жители обязались содержать двадцать тысяч русского войска в течение года, и подарили графу Миниху двенадцать тысяч червонных. Мне же городской голова преподнес от имени всех горожан, избавленных от чудовища, золотые карманные часы с бриллиантами. Вот так завершилось мое приключение, душенька. Скоро я буду дома и надеюсь увидеть вас в добром здравии. Целую тебя, ангел мой Тонечка, и Петрушу, и маменьку, и всех вас. Остаюсь преданный вам Никита Долохов». Прочитав письмо, Антонида Васильевна не знала, что и думать — конечно, ей было ведомо о том, что ее муж — не обычный человек. Но вот так взять и привезти в дом нечисть, хоть и безвредную… Вскоре стало известно, что Австрия заключила сепаратный мир с Портой, а значит, Россия, лишившись помощи союзника, не может продолжать войну. В Белграде начались мирные переговоры, а в Долоховке ждали прибытия молодого хозяина. Когда Никита наконец приехал, Антонида Васильевна от радости забыла про все свои опасения насчет нечисти, да и увидела ее только раз — Никита велел странному существу убраться на чердак и никого не пугать, и отнюдь не причинять вреда никому в доме. И звать нечисть стали не вампиром — чтобы меньше боялась молодая барыня — а «мезантропом»: очень уж понравилось Никите, как произнёс сие заумное слово тот горожанин. Так и прилепилось к той нечисти слово, став, со временем, чем-то вроде то ли прозвища, то ли имени. Денщик Никиты, Еремей, любил по вечерам в людской рассказывать девкам про нечисть басурманскую:  — Захожу это я утром в палатку к барину, а там сидит… оно! Зубишши — во! Когтишши — во! Так я и обмер весь… А барин мне и говорит — молчи, мол, не тронет оно тебя… Известное дело, барин — ученый… И не велит его упырем звать, а мезантропом только… Но я бы того мезантропа осиновым колом, либо серебряной пулей… В общем, мезантроп в Долоховке прижился, никого не трогал, а раз в год глава семьи поил его своей кровью. Во время Пугачевского бунта мезантроп и вовсе защитил семью и имение от разбойников — говорили, что за версту от Долоховки их кони вставали как вкопанные, и дальше не шли. А у крестьян долоховских не имелось особых причин злиться на господ — были они к людям снисходительны, почти не пороли никого. Да и нужды не было — как посмотрит барин, да еще взмахнет неприметной палочкой (всюду они эти палочки с собой носили) — так и невозможно его ослушаться, уж Бог его знает, почему… А ежели сильно рассердится — опять же палочкой своей взмахнет, и ты от боли света белого не взвидишь… Еще они умели зубы заговаривать и кликушечьи припадки снимать. Детей своих Долоховы посылали учиться в Дурмстранг, так уж повелось. Одного, правда, отдали в Хогвартс — Василия Даниловича, правнука Никиты — так ведь не вышло из этой затеи ничего хорошего. Набрался Василий в Англии новых идей, и как в Россию вернулся, так в Тайное общество и вступил, потом в декабре 1825 года на Сенатскую площадь вышел. И после нескольких месяцев в Алексеевском равелине Петропавловской крепости был приговорен к вечной каторге. Вернулся он с Нерчинских рудников, когда новый государь, Александр Николаевич, помиловал оставшихся в живых декабристов. Шли годы, сменялись поколения, а мезантроп так и обитал на чердаке долоховского дома. К нему уже все постепенно привыкли, как будто он был здесь испокон веков. Даже деревенские бабы, хотя и пугали мезантропом непослушных малых ребят — но и они его всерьез не боялись.