Им же несть числа

Мир тонул в кровавой луже. Погружался в нее, медленно теряя очертания и превращаясь во что-то иное. Цвета колебались, краснота растворялась в серости, разливалась зелеными и синими пятнами перед глазами, мутнела, словно слезы. Не моргая, Кузнечик смотрел, как привычная реальность утекает, уступая место недоверию. Нет, обступивший его со всех сторон Лес, выросший буквально из стен родного Серого Дома, казался осязаемым и даже настоящим, да Кузнечик и не думал о нем — перед взором все еще стоял Перекресток. Диван. Блестящий листьями фикус, Лось, ничком лежащий на полу. И кровь, кровь, кровь, собирающаяся в озерцо под его крепким и казавшимся бессмертным телом. В эту кровь не верилось. В смерть, исчезавшую за углом, убегавшую в Наружность, совершенно не похожую на улыбчивого рыжего мальчика из Могильника, носившего то же имя. Она была чем-то инородным, совершенно неуместным здесь, и Кузнечик, стараясь не упустить ее из виду, даже не заметил, как потерялся в толпе людей, в громадинах серых стен, рисунки на которых ожили и переплелись ветвями над головой. Казалось, стоит присмотреться — и среди листвы проступят знакомые надписи. Но Кузнечик не присматривался. Он думал только, как могло случиться, что Лось, его любимый воспитатель, заменивший ему здесь заботливого отца и мудрого учителя, единственный взрослый в Доме, к которому дети по-настоящему привязывались, мог быть так легко убит. Этими же детьми. Склеенными, которых Кузнечик так опасался. Именно Лось впервые показал их ему, когда большинство обитателей Дома вернулись с отдыха на море, выделил среди сверстников Кузнечика и старших ребят тех, кому не нужны были лоскутные кусочки, чтобы быть цельными. Тех, кого тот сам поставил себе в пример. И все это уходило сейчас в кровавое небытие. В то, что его кумира, Черепа, тоже не стало, поверить почему-то было проще. Он оставался недосягаемым, хотя пару раз все же подмигнул Кузнечику в коридоре: их связывала маленькая тайна, обернувшаяся теперь огромным горем. Но Лось всегда был слишком живым, слишком близким, способным навести порядок даже у Чумных Дохляков, с первого дня принявших Кузнечика в свою стаю. Тот так и не узнает, что это Вонючка, прослышав о новичке, попросил поселить его вместе с ними в отдельной комнате, и Лось согласился — со своей извечной светлой улыбкой. Кузнечик не замечал ни бившей его дрожи, ни едких слез, ни того, что оказался один в совершенно незнакомом лесу, но, когда первоначальный шок отступил, всхлипнул несколько раз и машинально вытер лицо ладонями. На щеках все равно остались красные полоски, но прикосновения были такими мягкими и теплыми, что он не удержался и еще раз потер защипавшие уже дорожки от слез. У Кузнечика закружилась голова, когда он осознал, что вместо протезов у него руки — настоящие, действующие по его желанию, послушно выполняющие любую команду и куда более приятные на вид, чем неуклюжие грабли. Да, теперь именно так и следует их называть. Кузнечик ущипнул себя, чтобы убедиться, что все это — не просто нелепый сон, в котором ему было дано здоровое тело в обмен на жизнь Лося. — Заблудился? — тихий голос прозвучал внезапно, но Кузнечик устал уже пугаться и удивляться. Обладатель голоса был на добрых полголовы выше Кузнечика, светловолосый и сероглазый, в потрепанной джинсовой куртке и затершихся брюках — тоже джинсовых. Он выглядел не безобидно — кто в здравом уме сунется в лес, не умея за себя постоять? — но, по крайней мере, говорил доброжелательно. Кузнечик никогда не видел его среди старших или вообще в Доме: кроме матери, он не помнил никого, кого смог бы назвать таким же красивым. Абсолютно. Ни одного человека. А был ли незнакомец человеком? Кузнечик готов был поклясться, что видел выбивающиеся из-под волос заостренные кончики ушей, которые бывают разве что у сказочных созданий — эльфов, например. Эльф терпеливо ждал ответа, снисходительный к замешательству мальчика, но удивленно отпрянул, когда Кузнечик поднял на него серьезные глаза. Тот и сам испугался этого движения. А еще ему было неловко оттого, что все лицо было заплакано и наверняка пунцовело пятнами. Да еще эти неумелые движения едва обретенными руками, на которые постоянно хотелось взглянуть — не исчезли ли, не стали ли опять протезами? Но эльфу было не до этих неловкостей. Внимательно рассмотрев Кузнечика со стороны, он вдруг рассмеялся — негромко и как-то… доверчиво, что ли? Смех этот звучал совсем по-доброму, однако Кузнечик до самой макушки покраснел от обиды. — А я и не верил, что когда-то Сфинкс не был лысым, — проговорил незнакомец, с улыбкой глядя на мальчика, и тот опешил: ему сразу представился египетский монумент с отбитым носом и священные кошки вокруг. Изваяние не может быть лысым — оно же из песчаника. Значит, все-таки кошки. Но в любом случае фраза была бессмысленной. И все же Кузнечик вежливо улыбнулся: мало ли, что это за место и кто этот эльф. Осторожность никогда не помешает, даже если любопытство сильнее — это следовало понять еще тогда, когда весной Седой поспешно уехал из Дома. Как сказал, домой. Для Кузнечика границы между этими понятиями уже не было: Дом был его домом, а квартира в Наружности, хоть в ней и жила мама, со временем превратилась просто в квартиру в Наружности. — Впервые здесь? — Кузнечик поспешно кивнул, и эльф неодобрительно покачал головой, как будто стараясь при этом что-то вспомнить. Чем-то он все-таки напоминал старших, но при одной только мысли о Выпуске внутри все холодело. — Вы меня знаете? — все-таки решился спросить Кузнечик, стараясь отогнать жестокие воспоминания. — Как сказать, — отозвался эльф, и почему-то Кузнечик не смог понять, верит ему или нет. — Однажды я видел человека с такими же глазами. — Его вы знали? — Мы... дружили. Но похожий взгляд я видел только один раз. Тогда он сказал мне то, что я скажу тебе сейчас: это место опасно. Уже темнеет. Тебе, наверное, пора. Кузнечик огляделся: действительно, тени сгущались, отчего казалось, что лес подбирается ближе, латает бреши между ветвями: будто не солнце садилось над ним, а он сам закрывался, прячась в темнеющей зелени от неба. — Но я даже не знаю, где я и куда идти. — Ты в Доме. Рано или поздно ты изучишь его. Но если хочешь, я выведу тебя прямо сейчас, — Кузнечику померещилось сомнение в голосе незнакомца. То ли он не был уверен в том, что сможет сдержать обещание, то ли сомневался, стоит ли вообще вмешиваться. — Не хочу, — отказался Кузнечик. Не потому, что ему был интересен этот странный лес и его обитатели, а потому, что вернуться ему предстояло туда, где все еще пахло смертью, болью, безумием. Да и не сошел ли он сам с ума, оказавшись тут? — Как знаешь, — эльф пожал плечами. — Нам не по пути, но тебе стоит быть осторожнее, если, конечно, хочешь остаться собой. Кузнечик кивнул, и эльф исчез в сумерках, скользнув в наиболее темную сторону леса. В горле застряло странное ощущение недосказанности: незнакомец был добр к нему, но не задержался рядом. Конечно, Кузнечик об этом не просил и не стал бы, но сейчас, отказавшись сразу вернуться в Дом, он чувствовал себя забытым и потерянным. Мальчиком, которого больше никогда не возьмет за руку улыбчивый синеглазый мужчина, способный усыпить все его страхи. Впереди показались огоньки — живые окна, мерцающие желтым теплом электричества. Лес растворился, остались только редкие деревья вокруг, будто это не эльф путешествовал лесными тропами, а чаща следовала за ним, и стоило ему пожелать уйти, как пространство исчезало вместе с ним, уступая место чему-то еще. Прямо перед собой Кузнечик увидел заправочную станцию. Площадка перед ней заросла бурьяном, и не было похоже, чтобы в последнее время ей пользовались, хотя тут и проходила какая-то трасса: в колдобинах, но еще не покрывшаяся дикой травой. Кузнечик вышел на безлюдную проезжую часть и осмотрелся, насколько это было возможно в надвигавшейся темноте. Только городок сиял в сумраке своими огнями. Вздохнув, мальчик пошел туда: он не думал, что где-то поблизости есть еще одно человеческое поселение, да и идти было недалеко, хотя сгущавшаяся тьма и этот путь делала не самым скорым. Уже почти не было видно земли под ногами, а неровности и бугры так и норовили поставить подножку. Не пройдя и сотни шагов, Кузнечик споткнулся о торчавший из земли кусок асфальта. Привычно расшиб коленку. Непривычно ободрал ладони. Пальцами наткнулся на что-то твердое: предмет небольшого размера, чуть округлый, а местами островатый и зазубренный, висел на цепочке. В темноте Кузнечик не мог различить, что это, но прихватил с собой, крепко держа в руке. Когда он наконец вышел на свет, то первым делом взглянул на свою находку и решил отныне с ней не расставаться. Цепочка была порвана, звенья разошлись, но застежка сохранилась, а предмет, служивший кулоном, или амулетом, или оберегом, чудом остался на своем месте. Кузнечик смотрел на него и не мог поверить собственным глазам — его ладонь бережно сжимала небольшой пожелтевший от времени и табачного дыма обезьяний череп. Площадку на подходе к городку, совсем рядом с каким-то мотелем или таверной, залил еще более яркий свет, и Кузнечик, услышав пронзительный сигнал, отскочил с дороги. Перед ним остановился потрепанный годами пикап, и из окна высунулась рука водителя, сжимающая банку пива. — Давненько не встречал кого-то из тех краев, — прозвучал голос из темноты салона. — Запрыгивай. Что-то в этом голосе было такое, что Кузнечик и не подумал не подчиниться. Уставший и одновременно воодушевленный своей находкой, не прислушиваясь к многочисленным наставлениям взрослых, наперебой твердивших у него в голове, что садиться в машины к незнакомым людям нельзя, он обошел пикап и устроился на сидении рядом с водительским. Автомобиль тут же сорвался с места, и только теперь Кузнечику стало немного страшно и дурно. Запах пива не перебивал запах псины, и вместе они душили так, что мальчик и рот боялся открыть, чтобы его не стошнило. Водитель, повернувшись к попутчику лицом, разрешил открыть окно. Кузнечик обомлел — из всего лица он запомнил только стальные челюсти, деформирующие голос и превращающие человека в нечто кошмарное из фильмов ужасов. Знал ли о Стальнозубом эльф, когда советовал быть осторожнее? Скорее всего, знал. Но не остался. Может, так велел ему тот, про которого он вспомнил — с глазами, похожими на Кузнечиковы? Мальчик принял протянутую ему банку и сделал большой глоток, поморщившись от горечи. Такими должны быть на вкус слезы страха.