(Funny-bum. Я здесь. Короли Севера. глава 26. Морн)
***
— Что она творит? Почему не вступает в бой, она же подставляет Леголаса, — ужас в глазах Лантира был неподдельным. Казалось, весь его стройный мир рушится, летит в пропасть, он действительно не понимал… В бою так не следует… Ответить я не успеваю, морн, раненный в глаз стрелой Даэмара, отбрасывает нас обоих на камни, взмахиват крыльями и с диким воплем удирает на торчащий над пропастью горный выступ. Он не боится нас, он нас проклинает, находясь вне пределов досягаемости. Вскакиваю на ноги и несусь в сторону расселины, где спрятаны лошади и куда побежала Ольва. Барлог, мне нужно позаботиться о ней! В конце концов, рядом с Тауриэль Леголас… и Лантир. Вот только… — Я опоздал… — горько произношу я вслух. «Я виноват» — подсказывает мне мое сердце. — Ты не смог бы ее остановить. Никто не смог бы… Она все для себя решила. — в глазах Ольвы я вижу отражение собственного отчаяния. — Я знаю, что происходит с тобой. Я тоже чувствую это. Нам с этим теперь жить. Смирись. — Я должен поговорить с Леголасом. — Ты должен… Понимаю, это очень тяжело, но скрывать от него такую правду — не вариант. Я, конечно, не расскажу, и Эстель не трепло, но… — Не вариант, — повторяю ее слова. Несомненно, это был мой выбор. Кто сказал, что все, что мы делаем, должно быть безупречно? Есть ли хоть одна живая душа в этом мире, чей путь построен исключительно на правильном выборе? Идеальная стезя… Только Эру изначально была слышна вся мелодия, даже его валар были слепы так же, как и мы, ежесекундно оказываясь на перекрестках путей мироздания, поступая так, а не иначе. Чего же мне требовать от себя? От Тауриэль, от Ольвы… от тысяч других жизней? Однако, платить приходится всем, за каждый неправильно сделанный шаг, за каждое нечаянно сказанное слово. За каждую ошибку. И не только нам самим, но и тем, кто оказался рядом с нами. Леголас был неуловим. Тогда, на перевале, после постигшей нас страшной беды, я нутром чувствовал, что подходить к нему не надо. Нам не удалось перекинулся и парой слов ни до того, как они с Лантиром скоропалительно отправились за стрелометом, ни после того, как они столь же стремительно были возвращены с середины пути… Он все больше молчал и уходил в себя, предаваясь собственной скорби. Это очень плохо, когда эльф настолько замыкается, погружаясь в тоску. Его нельзя было оставлять одного, но очевидно, что я — последний эльф, с которым он разделил бы эту ношу. Нам всем несказанно повезло, что рядом оказался человек, предложивший свою помощь. Отчего-то именно Эстель смог достучаться до сердца принца, подобрать слова и отвлечь, привязав его мысли и действия к сиюминутному потоку будней. После того, как мы достигли Мории, дел действительно навалилось. Как и жутких известий. О Трандуиле, об Анариндиле, о странном передвижении варгов, о морнах, носящихся в небе как у себя дома. В этой тьме, казалось, не было ни луча надежды. *** Тени от скал удлинились, очередной день катился к закату. Тревога рвала сердце. Мир словно застыл в ожидании недобрых вестей. Я понял, что тянуть далее просто невозможно. Очень кстати обнаружился Лантир, уверенно топающий через лагерь. Последнее время мы с ним изрядно грызлись. По большей части из-за Ольвы. Он искренне не понимал, что мною движет, когда я принимался защищать Повелительницу Пущи от его нападок. А одной ночью так допек, что я сорвался в драку. Не горжусь этим нисколько. Прекрасно понимаю, что в словесных баталиях ему равных нет, и мне порой бывает нечем крыть. Обидно, знаете ли… Лантир виртуозно жонглирует фактами, ясно понимает, что такое хорошо и как выглядит плохо. Ему с такой черно-белой моралью жить очень просто. Может быть так и надо. Может, к подобному стоит стремиться. Вот только я не такой — мне не просто. Если Лантир считает себя непогрешимым идеалом, то я — ни разу нет. Я столько уже всего натворил, за тысячу лет не разгрести. Какое же я право имею осуждать других, столь же несовершенных. Но именно поэтому дать Лантиру по зубам кулаки чешутся. Постоянно. Видимо, Лантира напугала моя мрачная решимость. Что уж он усмотрел в моем лице, только Эру известно, но на всякий случай, нолдо остановился чуть поодаль и посмотрел на меня с опаской. — Ты видел Леголаса? — спрашиваю я. Лантир заозирался и неопределенно пожал плечом: — Вроде недавно они с Эстелем вернулись из своего похода к харадскому тракту. А что… В этот момент я уже заметил обоих на берегу. Леголас и Эстель разводили костер. — Я вижу, где они. И, не позвав Лантира с собой, двинулся в их сторону. Лантир, конечно же, зашагал следом. В особом приглашении он никогда не нуждался. — Ты меня пугаешь, что еще стряслось… — спросил он, подстраиваясь под мой шаг. — Хочу наконец все прояснить, надоели уже все эти недомолвки. — Я кажется знаю, о чем… — Вот вечно ты все знаешь, — огрызнулся я. — Предлагаю тебе учредить магический орден великого Лантира-предсказателя и потеснить Сарумана в Изенгарде. Костер пылал жарко, Эстель подготовил горку картофеля, чтобы позднее закопать его в прогоревшие угли. Леголас сидел рядом, подогнув ногу к груди, и смотрел куда-то в сторону горных вершин. Я проследил за его взглядом, но ничего особенного мне там разглядеть не удалось. — Леголас! — направляюсь к нему. — Нам стоит, наконец, это обсудить. Он выпрямляется неестественно и мгновение медлит, после чего поворачивается ко мне. — Не думал, что ты осмелишься… Так, отличное начало. Эстель бросил на принца тревожный взгляд и положил руку ему на плечо. — Леголас, — тихо, но как-то очень решительно произнес он. Леголас кивнул ему и обратился ко мне: — Эйтар, я не то имел ввиду. Я решил, что у тебя так и не хватит мужества заговорить со мной об этом. — Что бы тебе ни сказали… Пусть будут мне свидетелями Эру и все валар, в тот момент у меня не было выбора. Ни у кого бы… Леголас вскочил и быстро зашагал к реке. Это выглядело бегством. Несомненно, им и являлось. Однако я не собирался просто так отпускать его. Мне больших душевных сил стоило просто прийти сюда. Валар, ему придется выслушать: — Леголас! — догнал я его. — Поверь мне! Пусть отсохнет мой язык, если я вру. Эстель свидетель, он был там. Этого оказалось достаточно. Сделав еще несколько шагов он остановился, повернулся ко мне и заглянул прямо в глаза: — Я знаю… — тихо, почти шёпотом произнес он. — Знаю, каково это. — Знаешь? — не понял я. — Я видел… однажды, как действует этот яд. А вот это новость… — Каким же чудовищем надо быть, чтобы придумать и воплотить такое, — в глазах его застыла боль. — Будь проклят Саурон. Он замолчал, а у меня просто не хватает духу задать мучающий меня вопрос. Однако, не пришлось. Леголас, проведя ладонью по лицу, словно снимая невидимую паутину, продолжил: — Девчонка из Эдораса, освобожденная нами из плена… Она погибла. Страшно… Потому что ни у кого не хватило смелости взять на себя эту ответственность. И я точно знаю, что эту жизнь можно было спасти. — Леголас… — А ты смог. Да, не буду врать, мне очень больно. Эта боль выжигает изнутри… но… я не могу винить тебя. Потому что я сам… Сам наделал кучу ошибок. Сам когда-то отказался от нее, ревновал и злился, но не я оказался тогда на берегу Андуина, а ты… И благодаря тебе она выжила. Я вовсе не уверен в том, что Леголас не должен меня ненавидеть. Но и вдаваться в детали нашей связи с Тауриэль так и не решаюсь. Леголас видит меня чуть ли не героем? Ох, не стоит. Я себя таковым совсем не считаю. — Но ведь она все равно… — продолжить я не смог, ледяной комок словно перекрывал мне горло. Леголас упрямо мотнул головой, пресекая мои попытки завершить свою мысль: — Этот яд — порождение самого темного колдовства, которое существует на свете. Тауриэль, бросаясь в пропасть Мордора, была не в себе. Я чувствовал недоброе с самого Ривенделла. Ты, наверное, тоже. — Леголас, мне очень жаль. Поверь, если бы можно было все исправить… — Ничего нельзя исправить! — в отчаянии выпалил принц. — И я не хочу, чтобы ты думал, что между нами теперь вознеслась стена… Я просто… Мы же росли как братья. Мы родились почти одновременно, и порой делили одну колыбель. В тот день, в Гаванях, мы оба проводили в Валинор наших матерей. Даже сейчас ты близок мне, как никогда. Мне было больно от того, что ты так долго не решался заговорить со мной обо всем, что стряслось. Но я не могу ненавидеть тебя. — Леголас… пойду с тобой, куда скажешь. В Мордор, так в Мордор. Даже если все откажутся, если мир перевернется, клянусь… — Я не смел требовать. Но я очень надеялся… — горько улыбается он. — Не сомневайся даже… В этот момент Леголас вздрогнул и насторожился: — Что-то происходит… От костра тянуло дымом и безнадегой. Признаться, я не сразу заметил, что там появились Торин с Ольвой. И что-то там происходило. Мы переглянулись с Леголасом и подошли поближе. Ну вот… — Это не Леголасу с Эйтаром нужно идти в Мордор, а тебе, Ольва Льюэнь, — донесся до меня разгневанный голос Лантира. Когда мы подошли, Лантир успел уже наговорить на два изгнания и одну смертную казнь. — Не забывайся, эльф! — пророкотал грозный голос узбада. Но, видимо, пока не случилось родиться в Арде той силе, которая способна заткнуть упрямого потомка Феанора. Я, признаться, чуть заволновался за сохранность жизни нолдо, однако Ольва сумела остудить пыл присутствующих и все с горечью согласились просто помолчать. Но эта тишина таила в себе столько недосказанности и тревог, что выдержать такое долго неподвластно было никому. Я украдкой смотрел на Лантира и внезапно меня осенила мысль. А ведь этот грозный воин, без страха и упрека, потрясен историей с Тауриэль не меньше, чем мы с Леголасом. И, как и мы, он не справляется, бесясь от осознания собственного бессилия. Обвинил он, как всегда, Ольву. Вот так все просто. Виновница его душевной катастрофы сидит рядом, смотрит перед собой немигающим взглядом, сломленная отчаянием. Кажется вот-вот эта хрупкая статуэтка пойдет трещинами и рассыплется в прах мелкими осколками, собрать которые будет уже просто невозможно. Когда она молча встала и пошла вдоль реки, не прощаясь, не оглядываясь, а Торин, так же молча пустился за нею вслед, я не удержался: — Лантир, тебе зубы жмут? — Ну давай, ударь меня, чего же медлишь, — вскинул он голову. — Может правда, хватит уже? — рыкнул Леголас, хмуро вглядываясь туда, куда ушла Ольва. То, что Ольва с Торином растворились в густых сумерках и меня изрядно нервировало. Лантир это заметил. — Да что вы как на иголках. Ее есть кому проводить и защитить. Что может еще произойти? Все плохое уже произошло… — Я ее телохранитель и она меня не отпускала, — огрызнулся я и двинулся следом за своей Повелительницей. Я искренне полагал, что вечер этого страшного дня не может стать еще хуже. Как же я ошибся. Сперва я услышал ее приглушенные рыдания и яростный рык узбада. Потом увидел их… Вдвоем. Мыслей не было. Была лишь мгновенная реакция — выхватить меч и приставить его к спине Торина Дубощита, аккурат напротив сердца. Когда-то, кто-то поведал мне, что, встав на границе жизни и смерти, эльф вспоминает всю свою бесконечную жизнь, видит самые яркие моменты уходящего… Я же видел лишь заплаканное лицо иноземки Ольвы Льюэнь, в глазах которой плавились, сливаясь воедино, неудовлетворенная страсть и отчаянная обреченность. А, может быть, я пока еще не достиг той грани. Но здесь и сейчас, я пребывал в полной уверенности, что это последние секунды моей жизни. Я даже почувствовал странное внутренне смирение и невероятную легкость. То было отчаяние самоубийцы или полное принятие судьбы? Судьбы телохранителя Ольвы Льюэнь, чей долг спасать ее не только от врагов, но и от неё самой. С не меньшим риском для жизни… — Ольва, вместе с моей кровью во мне теперь течет жидкий мифрил. Условие было таким. Если я заполучу в свои руки Аркенстон и не принесу его балрогу, мифрил застынет и я погибну. Твой телохранитель не сможет меня убить, я теперь сам себе доспех. Голос короля-под-горой, как сквозь толщу воды. У меня, кажется, волосы на голове зашевелились от ужаса. Какое жуткое проклятие, какое невыносимое условие, что теперь будет с нашим Владыкой, со всеми нами… Торин что-то говорил, Ольва что-то отвечала. Тьма становилась непроглядной. Мир несся кубарем в пасть преисподней. Пытаясь справиться с потрясением, я не уловил того момента, когда мы остались вдвоем, окутанные наступившей ночью. Мне было больно смотреть на нее. — Ольва… — Ты прав… мы не должны, — сдавленно шепчет она, растирая ладонями по лицу слезы. То был самый отчаянный, самый искренний разговор из тех, которые мне довелось вести. За всю мою жизнь. Мы понимали друг друга, словно два узника, приговоренные к смерти за преступление, которое даже не совершали. И сердца наши бились в унисон, отмеряя секунды до казни. — Просто это бывает сильнее нас, — тихо произнесла она. — Пожалуйста, сейчас оставь меня. Я очень хочу побыть одна. Не ходи… Она отпускала меня, своего телохранителя. На все четыре стороны… В этом была некая злая ирония, усмешка валар. Я сумел скрыть от Ольвы свою горькую улыбку, коснувшись губами ее холодного виска: — Повелительница… Ночь искрилась миллионами звезд, оглушала кваканьем лягушек и радостными трелями птиц. С вершин то и дело доносились раскаты грома. Тучи медленно ползли в нашу сторону, но были еще далеко. Я смотрел издалека на профиль Ольвы и отчаянно молился всем добрым духам Арды. Молил их о свете. О маленькой капле надежды. Говорят, просить о пощаде сильных мира — тщета. Они не любят суеты, не любят пустых слов. Но моя тихая песнь шла от чистого сердца. Так или иначе, к исходу этой страшной ночи, валар решили смилостивиться над нами, разрушив завесу отчаяния звонким детским голосом: — Мама!